Запрещенные друг другу (СИ) - Александер Арина

— А если бы нашла, пошел бы с ней? — замерла Юля, чувствуя под ухом мощные сокращения сердца. Почему-то стало важно услышать ответ.

— Тогда пошёл бы, — поцеловал её в висок, вздохнув. — Это ведь мама. Говорю же, я долго не мог простить отца. Но потом… не знаю… она перестала существовать для меня. Да, мать, да, родила, привела в этот мир, ну а дальше, Юль? Что дальше? Я по сей день помню, как отец любил её, как выполнял всё её прихоти…

— Может, они сорились? — предположила робко. — Тебе было всего шесть, возможно, ты многого не замечал.

— Возможно, — согласился Глеб, выпуская её из объятий. — Но если ты не в силах сохранить семью, тогда какова её ценность?

В ванной долго принимала душ, специально оттягивая время. Понятно, ни о каком сексе не могло быть и речи, но всё равно не хотелось застать Глеба бодрствующим.

Вдруг он вырубиться, так и не дождавшись её? Хотелось бы…

Из головы не шёл такой богатый на события день. По сравнению с её размеренной, порой такой скучной жизнью именно этот день походил на атомный взрыв.

Вал… Вал… Вал… Постоянно он. И злилась на него, и, прикрыв глаза, вспоминала пережитые эмоции. Пила только сок, а такое ощущение, что настигло похмелье. Что всё то время в клубе глушилась шампанским, настолько её вело от его присутствия, взгляда, насмешливой улыбки и пытливого прищура серых глаз.

Не смотрел — в душу заглядывал, и казалось, видел насквозь. Мысли мог прочесть, проникнуть в подсознание. Чувствовала себя перед ним неуютно, полностью голой. Старалась не смотреть в его сторону, не пересекаться взглядом, а если грешила, проявляла слабину — то быстро отводила взгляд, боясь оказаться застигнутой «на горячем».

Горячем…

И что только на неё нашло? Могла ведь сразу отстраниться, залепить, как и хотела, пощечину, но зачаровано сидела на месте и хоть убейте, не могла пошевелиться. Вспомнила, как прикрыла от чувственного прикосновения глаза и растворилась в неизведанных доселе ощущениях…

Выключив воду, прижалась виском к кафелю и, прикусив кулак, надсадно застонала. Ей бы мужа пожалеть, себя, дуру безголовую треснуть по лбу, возвращая в чувство, а она, знай, то и дело проигрывала в себе его состояние во время тоста. То, что принял всё на свой счёт — не подлежало сомнению.

Ей бы презирать его, обзывать, ненавидеть… Да не получалось. То, что испытывала, было в сто раз хуже и греховней, чем можно было предположить. Тянуло к нему какой-то неведомой, губительной силой.

О том, что испытывал к ней сам Дударев, совсем не хотелось думать. Он мог специально принести разлад в её семью, по-своему пакостя Глебу, а мог реально… Боже, что реально? Реально заинтересоваться?

Совсем из ума выжила. Глеб прав, где она, а где — он. Только… Каким бы человеком он ни был, проблема-то по сути не в нем. Мало ли что он там нафантазировал в своей больной головушке. Проблема ведь в ней! В ней одной.

Вал, видите ли, скотина. Взял и посмел прикоснуться к ней! А она тогда кто?.. Да она вообще не имела права реагировать на него. Вообще!

Когда вернулась в спальню, Глеб уже спал. Взобравшись под одеяло, придвинулась к нему как можно теснее, положила руку на грудь и постаралась вернуться в то не такое уж и далекое прошлое, когда ещё спала с мужем в тесном соприкосновении и испытывала от этого неподдельное умиротворение.

Это же Глеб, её муж, отец её сына. В него она влюбилась двенадцать лет назад. С ним она училась противостоять бедам, садила деревья, помогала строить дом. Это ведь всё тот же Глеб, пускай и ставший с годами жестче. В чем конкретно его недостаток? Почему разучились понимать и чувствовать друг друга?

Так и не смогла ответить.

Зато ночью был секс. Страстный, жадный, поглощающий. Не хватало воздуха, всё тело — словно в огне. Сгорала она, изнывала. Отталкивала его от себя, чувствуя на щеках горячие слёзы, а потом сама же притягивала обратно, впившись ногтями в сильные плечи.

Он приподнимался, боясь раздавить её, а она льнула за ним магнитом, обнимала за шею, прижималась затвердевшими сосками к редкой поросли жестких волос на груди и приглушенно стонала, упиваясь этими прикосновениями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А руки… эти умелые властные руки были везде. Испепеляли её дотла, скользили вдоль вспотевшей спины, ласкали грудь, поглаживали промежность, мяли ягодицы и с каким-то животным упоением растирали её смазку вдоль напряженного члена.

— Ммм… — простонала, извиваясь от остроты наслаждения и… вдруг резко подорвалась с подушки, балансируя между тонкой гранью сна и реальности.

Отголоски пережитого оргазма ещё гуляли в крови, туманили рассудок. Дыхание частое, прерывистое. Сердце металось в груди, пытаясь проломить грудную клетку, в горле пересохло, а между ног… между ног настолько пульсировало и было влажно, что даже трусы промокли.

— Господи, только не он, — прошептала в забрезживший рассвет одними губами, боясь потревожить спящего рядом мужа. — Только не он, умоляю…

Глава 5

Хорошо летом в деревне. Куда не глянь, повсюду буйство красок. Всё цветёт и благоухает ароматом спелых черешен, клубники, шелковицы. Вокруг настолько красочно, что глаза слепит. Тут и темно-зелёные деревья вперемешку с красными ягодами вишен, и бескрайнее голубое небо с белоснежными барашками-облаками, и ярко-жёлтые поляны одуванчиков.

А пшеничные поля? Это же отдельный вид искусства. Смотришь-смотришь, а нет им ни конца, ни края. Золотистые покрывала уходили вдаль порой на несколько километров, сливаясь на горизонте с небесным куполом. И были разбросаны на этих покрывалах и темно-синие васильки, и красные головки дикого мака, и крупные соцветия зверобоя.

Да и небо в «Вольном Посаде» особенное. Днем оно высоко-высоко, а вот ночью — опущено настолько низко, что казалось, протяни руку и прикоснешься к самым звёздам.

Сколько ночей они провели с сестрой, ночуя на сеновале под открытым небом — не счесть. Запасались одеялами, покрывалами и едва не до полуночи рассказывали друг дружке страшилки. Старшая на семь лет Люда была в этом деле ох как хороша. Порой Юля не спала до самого утра, всматриваясь в мириады звёзд и вздрагивала от малейшего шороха, пребывая под впечатлением от очередной истории, а потом целый день чувствовала себя разбитой.

Вот улица родная, причем, одна на весь посёлок. Домов сорок от силы если наберется, и то хорошо. Тут не только все всех знают, но пристально следят друг за другом. Особенно пенсионеры, которых тут большая часть. Молодёжь-то давно разъехалась по ближайшим городам в поисках лучшей жизни или подалась в другие страны на заработки.

Вот так и пришел «Вольный Посад» в упадок. Многие дворы, оставшись без жильцов, поросли сорняком, акацией, вездесущей амброзией. Некоторые участки были без забора или с плетеным ограждением вместо прогнившего штакетника. Где-то не было окон, а где-то и крыши. И что самое печальное — таких домов было большинство.

От созерцания всего этого «великолепие» сердце обливалось кровью. Помнится, как было тут людно двадцать лет назад. В каждом дворе по двое-трое детей, если не больше. Весело. Шумно. А если ещё добавить живность: коров, коз, кур, гусей — так вообще с утра до ночи такой балаган стоял, что голова раскалывалась. То «му», то «хрю», то «бэ», то «мэ» — ужас, одним словом. То принеси воды, то нарви травы, то насыпь зерна. Носились с сестрой как заведенные, мечтая побыстрее переделать всю работу и улизнуть к подругам. А оно, как назло, не успел прибежать, как уже вечер. И снова всё по кругу: «му», «хрю», «мэ»… А так хотелось поиграть подольше в «Козаков-разбойников» или в те самые прятки. Как же они тогда злились на это неугомонное хозяйство, мешавшее сполна насладиться детством.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Об огородах и говорить нечего. По сей день правый глаз дергался при упоминании пятидесяти соток плодородной земли. И ведь не взбрыкнешь, не заартачишься, когда тебе ни свет ни заря сунули в руку сапку. Надо, значит, надо. Летом ведь как: один день целый год кормит. По этому принципу и жили в теплую пору. Отдых наступал лишь зимой и то, относительный. Хозяйство ведь никуда не девалось; снега, которые порой сыпали сутками напролет, никто не отменял; дрова, которые то и дело заканчивались, нуждались в пополнении. И не знали тогда, что лучше: умирать от жары летом или зябнуть от холода зимой.