Бортовой журнал 3 - Александр Покровский

Долго это яма у нас была, а теперь ее может и не быть.

Вот ведь как обстоят дела.

Не успеешь к чему-нибудь привыкнуть, как его сейчас же уничтожают.

Наша цивилизация, по моим скромным разумениям, скоро прославиться тем, что она строит бизнес центры и торгово-развлекательные комплексы.

У нас, куда не глянь – развлекательный центр, и куда не сунься – бизнес-центр.

Можно даже глаза человеку завязать, раскрутить, а потом пустить – и он через пять шагов наткнется на какой-нибудь комплекс, готовый его развлекать.

Я даже не знаю, что теперь делать. Привык я к этой яме. Привык, и даже сроднился.

Она, на мой взгляд, достойна иной участи.

Например, можно утверждать, что яма сия – самая дорогая и глубокая яма в мире, потому как в ней зарыто 90 миллионов долларов, и на этом простом основании она достойна книги рекордов Гиннеса.

Включим ее в книгу, например, а потом, облагородив ее края, будем иностранные делегации к ней водить.

Да и туристы, как только узнают, сколько в нее вложено, тоже захотят на нее глянуть.

Как вам такое: «Единственная в мире яма! Самая глубокая! Самая, самая!» – туристы потекут рекой, я считаю.

Или вот еще что: предлагаю придать этой яме форму опрокинутой пирамиды Хеопса, а потом (за небольшие деньги) я бы с помощью трудов археологии немедленно установил, что наша яма является праматерью той самой пирамиды.

То есть, инопланетный разум в те далекие времена вырвал из земли пирамиду Хеопса именно в этом месте, а потом легко и непринужденно он перенес ее, презрев законы всемирного тяготения, в пески Каира, где и установил.

Мне кажется, что за очень скромное вознаграждение отечественные историки смогли бы доказать, что упоминание об этих событиях встречалось в свитках сгоревшей Александрийской библиотеки, а так же сведения об этом, нанесенные на кожу, видели среди книг Ивана Грозного.

То есть, дело за малым. Дело за огранкой. Она должна быть – один в один. На манер бриллианта, выпавшего из оправы.

То есть, сам-то бриллиант далеко в Каире, а у нас от него только дырка.

Нас с Колей пригласили на выставку.

Только мы вошли в первый зал и увидели картины, как я сказал: «Это концептуальная живопись!» – «Только молчи!» – тихо сказал мне Коля. По стенам были развешаны полотна с изображением всяких сюжетов, где, например, разлеглась «Даная», но в окно к ней влетают не голуби, а туфельки. Художник родом из Прибалтики.

Радует, что и в Прибалтике люди оставили лопаты и вилы и взялись, наконец, за кисть.

Только, понимаешь, слезли с дерева, как сразу схватились за кисть. Не вырвать ее теперь! Не отнять!

– Ты можешь помолчать? – взмолился Коля.

– Я?

– Ты!

– А что я это все вслух говорю? – удивился я. После вот такого обмена мнениями насчет представленных произведений, мы проследовали в другой зал, где Коля нашел поднос с пирожками. Меня всегда восхищала его способность находить пирожки.

– С грибами! – сказал мне Коля, ловко укусив пирожок. После этого он молниеносно выел на подносе все пирожки с этим ценным продуктом. Остались только те, внутри которых была сладкая дрянь.

– Я сегодня еще ничего не ел! – сообщил мне Коля с полным ртом, а потом к нему подошла девушка, и они завели разговор о высоком, не отходя от подноса.

– Я сейчас сочиняю либретто! – говорил ей Коля.

А я нашел Филиппа Кондратенко, очень хорошего художника, с которым тоже можно было потолковать о высоком. Мы отправились с ним прямо к искусству. Вокруг люди ходили, говорили, улыбались, смеялись, шутили и узнавали друг друга. Никто из них не смотрел на картины. То есть, одного взгляда на это изящество вполне достаточно, чтоб потом обратиться к себе.

– А что если при входе, – сказал я Филиппу, – уставившись на полотно, например, с «Данаей», я начну навзрыд рыдать? Случается же такое: вошел и не сдержался. Представь: я реву в голос, потом падаю на землю и валяюсь в пыли, потом меня поднимают, выводят под руки, ноги мои слабеют, а меня все ведут и ведут. А еще, при взгляде на все это, мне хочется подойти к каждому и спросить: прочитал ли он от начала и до конца «Войну и мир». А? Как? Читали? Не врете? М-да? И с чего же начинается наша «Война и мир»? А? Ну?

– Она начинается с бала у Анны Павловны Шерер, – заметил присоединившийся к нам Коля. К этому времени он уже покончил не только с девушкой, но и со всеми пирожками, и теперь на пустом от них подносе красовался только его бокал из-под сока. Им Коля запил свой голод по прекрасному.

– Она начинается с фразы по-французски все той же Анны Павловны! – сказал я, – А сейчас мы подошли к картине, на которой изображено разлетающееся сознание Леонардо да Винчи. Вот его брови, вот взгляд глубокий и высокий, разнесенный по сторонам, ворвавшимся на полотно букетом роз! Да! И все это к нам приехало из самой Прибалтики! Не удержалось на родине, понимаешь, и вот…

– Ты можешь помолчать? – сказал Коля.

– Я? Да! Вот только, как мне кажется, чего-то не хватает.

– Чего не хватает?

– Стихов. Чтоб кто-нибудь читал стихи обязательно с матом: «Мать твою! Твою мать, твою мать!» Или это – «оттого что я с севера что ли!» А еще хорошо бы музыку. Хорошо бы вывести на сцену, какого-нибудь безумца, и чтоб он прорычал всю партитуру.

После этого Колю опять кто-то перехватил и увел от нас с Филиппом.

Я не знаю на кого еще великое произведение Каверина «Два капитана» производило бы такое впечатление. Ната пыталась читать его Саньке вслух. Ему надо было его осилить, а это все не случалось и не случалось. Так что она взяла в руки книгу и стала Саньке читать. Он в это время устроился на диване. Читала Ната здорово, входя в роль, с выражением и подвываниями, а потом она увидела, что Саня спит. Мало того, его не разбудить, сон глубокий, с хра-пушками. При тормошении он не приходит в себя. То есть, глубокое воздействие произведений Каверна на юное сознание налицо. Лицо лишилось сознания, причем, кажется, навсегда.

7 октября 1986 года ТАСС сообщило, что 6 октября в 11 часов 03 минуты в шестистах милях на северо-восток от Бермудских островов затонул ракетный подводный крейсер стратегического назначения «К-219» проекта 667-АУ.

У них произошла авария ракетного оружия, они боролись трое суток, погибли четыре человека.

Крейсер затонул на большой глубине. Людей с него успели снять.

Удивительно, но ракетная шахта № 6, в которой и произошла авария, была неисправна, если мне только не изменяет память, аж с 1979 года. Наш экипаж ходил на этой лодке в дальний поход, и я очень хорошо помню тот шланг, с помощью которого забортная вода, поступающая в шахту из-за неисправности арматуры, сливалась в шпигат цистерны грязной воды четвертого отсека.

Тогда с нами в поход отправился представитель вышестоящего штаба, который в случае чего и должен был все предотвратить.

Это у нас годами так: есть неисправность, грозящая гибелью людям – на борт сажается представитель штаба, и лодка идет в море.

Повторюсь – это просто удивительно.

Так и ходили на «К-219» в море целых семь лет, пока оно в конце концов и не грянуло.

Это очень похоже на аварию с «К-429».

Что еще роднит эту аварию с аварией на «К-429», так это то, что и здесь экипаж отозвали из отпуска, и он в спешном порядке сел на борт, пополнив свои ряды прикомандированными со всего света, после чего он и ушел навстречу собственной гибели.

А почему была устроена спешка, вы спросите? А потому что надо было срочно заменить другую лодку, снятую с боевой службы из-за неисправности (заметьте) ракетного оружия.

То есть одну лодку с неисправным ракетным оружием заменили другой лодкой с неисправным ракетным оружием.

И все это сделали наши штабы.

У нас столько штабов, что только диву даешься. И все они, как говорится, были в курсе тех потрясающих обстоятельств, в которых на «К-219» народ ходил в море более семи лет кряду!

Просто судьба, я считаю.

Вам еще не хочется сказать волшебное слово «блядь»? А мне уже хочется.

Мне его еще не раз захочется сказать.

На «К-219» погибли командир ракетной боевой части, он же командир четвертого отсека Александр Петрачков, матрос-ракетчик Николай Смаглюк, турбинист матрос Игорь Харчен-ко и спецтрюмный реакторного отсека матрос Сергей Преминин.

Первые трое погибли в четвертом отсеке при поступлении в отсек компонентов ракетного топлива. Последний – когда вручную глушил реактор.

Он посмертно стал Героем России.

Вы спросите: а почему вручную и так героически надо заглушать реактор, и нельзя ли все это сделать не героически, например дистанционно? На это мы вам ответим только, что люди здесь ни при чем. Все вопросы к конструкции и к конструкторам, то есть мы вас адресуем к тому народу, который отвечает за конструкцию ядерного реактора и за его поведение в самых разных ситуациях.

А положение в этом вопросе такое, что матрос Сергей Преминин непременно должен был стать Героем России посмертно.