Взаимосвязь уголовного и уголовно-процессуального права. Монография - Коллектив авторов

В аспекте настоящего исследования речь идет о языковой основе текстов уголовного и уголовно-процессуального законов – языке уголовного и языке уголовно-процессуального законов как совокупности лексических и грамматических средств выражения содержания соответственно уголовно-правовых и уголовно-процессуальных предписаний309.

Еще раз подчеркну, что язык закона не является категорией собственно юридической, он обладает всеми свойствами естественного языка как лингвистической субстанции.

Поэтому первая и основная проблема, причем как для уголовного, так и для уголовно-процессуального законов (и в отдельности, и совместно, и более того – она присуща всем отраслям российского права) состоит во вхождении естественного языка в законодательные тексты. Как справедливо отмечает филолог Н. Д. Голев, законодательные тексты строятся на основе естественного языка, но отношения с ним разнообразны и неоднозначны; проблема вхождения естественного языка в законодательные тексты (его адаптация в юридической сфере и обретение им новых значимостей) исключительно многогранна и сложна; в процессе эволютивной юридизации происходит все больший его отход от «статуса» естественного языка, но этот процесс не достигает абсолюта310.

Ярким примером, иллюстрирующим отмеченную сложность (перечень подобных примеров может составить книгу внушительного объема), является общеупотребительное слово «родственник», которое в определении понятия «близкие родственники», сформулированном в п. 4 ст. 5 УПК, превращается в собственный уголовно-процессуальный термин. Данное определение сконструировано перечневым способом: «Близкие родственники – супруг, супруга, родители, дети, усыновители, усыновленные, родные братья и родные сестры, дедушка, бабушка, внуки». Как видим, в перечень лиц, являющихся близкими родственниками, УПК включает супруга и супругу, которые не являются родственниками в общеупотребительном значении потому, что они не находятся в родстве, которое представляет собой «отношение между людьми, создаваемое наличием общих ближайших предков»311.

Такое «неестественное» решение законодателя, видимо, вызвано соображением экономии текста закона. Однако вряд ли оправданно волевым путем устанавливать содержание термина, которое не соответствует нормам русского языка312. Заметим также, что помимо несоответствия общеупотребительному значению анализируемая дефиниция еще и сконструирована в ущерб единству терминологии смежных отраслей права. Конституция РФ (ст. 51), Семейный кодекс РФ (ст. ст. 2, 14) и УК РФ (ст. ст. 308, 316) четко разделяют понятия, обозначаемые терминами «близкий родственник» и «супруг». Так, согласно ст. 14 Семейного кодекса «близкие родственники» – это родственники по прямой восходящей и нисходящей линии (родители и дети, дедушка, бабушка, внуки), полнородные и неполнородные (имеющие общего отца или мать) братья и сестры. Супруги же в соответствии со ст. 2 Семейного кодекса являются членами семьи (к членам семьи также относятся родители, дети (усыновители и усыновленные).

Другой пример – при создании текстов УК и УПК законодателю не удалось избежать полисемии (многозначности) и синонимии (одноименности) терминологии и в полной мере добиться соблюдения одного из основных языковых правил законодательной техники, разработанных в общей теории права, – правила об однозначности терминологии, которое сводится к формуле «одно понятие – один термин». Это правило гласит: как внутри одного нормативного акта, так и в рамках целой отрасли права одно и то же понятие должно последовательно и неуклонно определяться одним термином; в то же время и один термин не должен использоваться для обозначения различных, не совпадающих между собой понятий313. Предлагается и более жесткий вариант единства применяемой терминологии по всему законодательству и по крупным его разделам314.

Но хотя в тексте закона обычное слово приобретает некий новый оттенок значения, обусловленный тем, что слово становится неотъемлемым компонентом нормативного правового предписания как единого, цельного знака со специфическим юридическим смыслом315, нужно помнить, что слова для законодательного текста отбираются из общего словарного состава. По авторитетному свидетельству Р. А. Будагова, синонимы имеются во всех языках, особенно ими богаты развитые литературные языки; имеет богатейшую синонимику и русский язык. Многозначность слова также является неотъемлемым свойством русского языка, важнейшей особенностью естественных языков народов мира, человеческого языка вообще; около 80 % слов любого живого современного европейского языка, имеющего длительную литературную традицию, являются словами многозначными316.

Таким образом, имманентно присущие естественному языку свойства не позволяют достичь искомого идеала единства законодательной терминологии. Поэтому, не оспаривая полезность общего правила об однозначности терминологии и необходимость максимально возможного отказа от полисемии и синонимии, следует, видимо, признать, что ни в целом, то есть относительно всего массива российского законодательства, ни в рамках смежных отраслей, ни в пределах даже одной отрасли полностью исключить их невозможно по объективной причине.

На примере используемого в УК и УПК слова «лицо» видно: если слово многозначно в естественном языке, это с неизбежностью проявляется в языке закона. Слово «лицо», имеющее в словарях общеупотребительной лексики пять значений317, в УК выступает только в двух из них. Первое общеупотребительное значение «лицопередняя часть головы человека» встречается в УК единственный раз в ч. 1 ст. 111. Третьему по словарному порядку общеупотребительному значению данного слова – «человек как член общества» – в УК придается основное значение. В свою очередь в таком значении слово «лицо» становится термином, при этом он используется в УК для обозначения четырех уголовно-правовых понятий: 1) субъекта преступления (ст. ст. 19, 20 и др.); 2) потерпевшего (п. «а», «б», «в» ч. 2 ст. 105, ч. 1 ст. 135 и др.); 3) человека, совершившего общественно опасное деяние, но не подлежащего уголовной ответственности в силу недостижения возраста, с которого наступает уголовная ответственность (ч. 2 ст. 33), или невменяемости (ст. 21, ч. 2 ст. 33); 4) человека, причинившего вред правоохраняемым благам и интересам при обстоятельствах, исключающих преступность деяния (глава 8). А в УПК значений слова «лицо» и того более: потерпевший (ст. 42), частный обвинитель (ст. 43), подозреваемый (ст. 46), обвиняемый (ст. 47), защитник (ст. 49), свидетель (ст. 56), эксперт (ст. 57), специалист (ст. 58), переводчик (ст. 59), понятой (ст. 60) и т. д. Заметим, что в подавляющем большинстве статей УК и УПК многозначность слова «лицо» не вызывает затруднений для понимания каждого из указанных значений318 за счет либо ближайшего контекста – текста статьи, в которой оно используется, либо включенности в дефинитивное предписание.

Что касается синонимии, то невозможность полного отказа от нее в тексте уголовного закона несложно проиллюстрировать на примере главного криминообразующего признака преступления, именуемого в доктрине уголовного права и частично в УК обобщенным термином «общественно опасные последствия». Для обозначения всего многообразия общественно опасных последствий319 в распоряжении законодателя для любого уровня обобщения в русском языке имеются только три слова – «вред», «ущерб» и «последствия», которые и используются по тексту УК. При этом в русском языке слова «вред», «ущерб» и «последствия» являются синонимами, то есть разными по звучанию словами, близкими или тождественными по значению, обозначающими одно и то же понятие, но отличающиеся друг от друга оттенками значения (близкие), либо стилистической окраской (тождественные), либо обоими этими признаками320. Ограниченность словарного запаса в естественном языке ведет к увеличению смысловой нагрузки на каждый из указанных терминов, что проявляется в полисемии, то есть наличии у одной единицы языка более одного значения – двух или нескольких321.

Как видим, объективно существующие особенности естественного языка не позволяют в полной мере соблюсти терминологическое единство в УК и УПК путем отказа от синонимии и полисемии.

Данный вывод, однако, не означает, что и стремиться к терминологическому единству, а равно к поиску рациональных способов использования естественных проявлений языка в тексте законов, нет смысла. Практика современного законотворчества иллюстрирует нам массу примеров проявления уже не объективной, а субъективной причины – недостаточного внимания законодателя к выбору языковых средств выражения нормативных правовых предписаний322. Полагаю возможным согласиться с теоретиками права А. С. Пиголкиным и Т. В. Губаевой, которые считают, что «язык закона не может быть лишен неотъемлемых свойств естественно-языковой системы – проблема лишь в том, чтобы эти свойства в полной мере обеспечивали определенность и точность законодательных предписаний»323.