Утро года - Василий Алферов

А начетчик, пропустив мимо ушей слова Романа Сахарова, продолжал:

— Христиане прежде всего должны считать себя слугами господа бога и жить для неба, а не для земли.

От этих слов у Романа «сильно закололо в животе». Он взяв шапку в охапку, поспешно вышел на улицу.

…После отъезда начетчика с отцом произошла перемена. Он невзлюбил этого чернобородого таинственного слепца. А сказанные им слова: «Жить для неба, а не для земли, и считать себя слугами господа бога» казались ему не совсем убедительными.

Решив жить для себя, а не для неба, отец захотел узнать, что думает теперь мать, наслушавшись всех этих проповедей. Он как-то сказал ей в шутку:

— Я, Дуня, в другую веру хочу перейти. Послушал я начетчика и понял, что правда, выходит, на их стороне. Да и Прасковья давно советует: «Переходи, говорит, Григорий, к нам… Жить полегче станет».

Лицо матери, до того спокойное, густо покраснело и передернулось в судороге.

— Ты что это, ополоумел? — проговорила она после некоторого молчания, в упор глядя на отца широко открытыми глазами.

— Будто нет, — улыбнулся отец. — Чего ты так испугалась, чай я не волк.

— То-то вот и оно, что не волк, а овца безрогая, — возбужденно говорила мать. — Тебе не начетчиков надо слушать и не Прасковью, а поближе к Роману липнуть. Он хоть словом живым утешит, а эти только и тычут пальцами в небо…

— Так что же, по-твоему, их вера хуже нашей? — засмеялся отец и предусмотрительно пересел на другой конец скамейки.

— Я не знаю, чья лучше, чья хуже, а только прямо скажу: не люблю я кулугуров. Ежели в их веру перейдешь, то меня только и видел…

— А куда ты денешься? — спокойно спросил отец.

Мать точно кипятком обдало.

— Куда денусь? — вскочила она со скамьи и подбежала к отцу. — Пойду вон на Волгу и утоплюсь.

Мать села к столу, уронила на руки голову и заголосила на всю избу. Отец спохватился и, подойдя к матери, ласково сказал:

— Да я пошутил это… Ну их всех ко псам! — махнул он рукой.

Больше отец никогда не заводил разговора об этом.

Широкая масленица

Не для всех приносила масленица веселье и радость. Не каждый ел блины из пшеничной сейки да яичницы. Кому была масленица, а кому — великий пост. В конце нашей улицы, точно напоказ, сгрудились все безлошадные и бескоровные — одна «голь-шмоль», как называл безлошадников Табунов. Взять первого Романа Сахарова: кроме пятка кур да глухого дымчатого кота никакой животины не имелось. Рядом с ним можно поставить Яшкину мать — тетку Ольгу, дядю Максима, Ивана Версту, моего отца и многих других.

Моего отца масленица раздражала больше, чем кого-либо.

— Расстройство одно! — хмуро говорил он каждый раз. — Вот Табуновы да Цыганковы блинами объедаются, а тут, дьявол ее возьми, спину гнешь не разгибаючи, а испечешь кое-как один разок, облизнешься и зубы на полку. Никогда досыта блинов не поешь!..

— А ты, Григорий, в блин-то завертывай ломоть хлеба, вот тогда и блинами наешься, — советовал дядя Роман. — Покойный Архип, дедушка Матвейки Лизуна, всю жизнь, говорят, так делал, да еще хвалился: «Меня старуха закормила блинами!..»

— У тебя, Роман, одни побаски на уме! — сердился отец. — Я всурьез говорю. Тут, можно сказать, жена всю шею перепилила: у добрых людей, говорит, масленица, веселье, а у нас все нет ничего. Какая это жизнь?..

— Жена у тебя, известно, горластая, словами будто крапивой обжигает. Карахтер у нее беспокойный, но баба справедливо говорит: жизнь у нас никудышная. Моя баба тоже мне уши прожужжала, во все чины произвела меня: уж я и такой и сякой, сухой и немазаный!.. А я говорю ей: «Постой, голубица, не кричи. Надо спешить не языком, а делом».

— Твои притчи, Роман, мне не по зубам, — со вздохом говорит отец. — А мы сложа руки сидим и ничего не делаем, что ли? Ты объясни вот что: почему одни полной грудью дышат, а другие задыхаются?

— Справедливости на земле нет, вот поэтому, — спокойно ответил Роман.

— А как же добиться этой самой справедливости?

— Ну, брат, это дело мудреное и нелегкое, — покачал головой Роман. — Об этом мы Орлика спросим. Он, я думаю, лучше знает.

— Неужели Орлик приедет? — сразу оживился отец. — Уж и не верится что-то…

— Пишет: «Ждите, нынешним летом обязательно приеду в гости…»

Отец, казалось, обрадовался предстоящему приезду Орлика больше, чем сам Роман. Стал он веселый, довольный, будто Орлик рассказал ему, что справедливости на земле добиться не так уж трудно.

…А масленица шла своим чередом. Внимание всех привлекали два табуновских зятя, приехавших из соседних сел на блины к теще и тестю. Они катались по улицам Заречья со своими молодыми женами на рысаках и, развалившись, сидели в санях городского фасона. Хмельные и сытые, они пели какие-то незнакомые песни. А когда сворачивали в наш курмыш, то каждый из них кричал своему кучеру:

— Придержи!..

И рысаки, все в мыле, дымясь паром, переходили на шаг. В это время забавы ради табуновские зятья брали из кульков, заранее приготовленных, горсти дешевой карамели и на обе стороны бросали в снег. Толпы ребятишек, в том числе и мы с Яшкой, глазевшие на катающихся, стремглав, точно на ученье легавые щенки за поноской, вперегонки бросались в снег и, барахтаясь, отыскивали в нем брошенные карамельки. Но мы не столько находили их, сколько втаптывали в снег. А пока ползали, шарили озябшими руками в одном месте, горсти конфет летели в другое место. И мы, вывалявшись в снегу, спотыкаясь и падая, бросались туда.

А вечером, когда в избах начинали зажигать огни, на всех улицах села завязывались кулачные бои. Подготовку к ним обычно вели ребятишки. Они собирались толпами, продвигались до середины улицы и, потрясая в воздухе кулаками, кричали:

— Давай, давай!..

На этот выкрик прибегали мальчишки с другого конца улицы и, подпрыгивая, как петухи, наскакивали на противников.

Мы с Яшкой норовили бить до сшиба только тех мальчишек, отцы которых живут богато. И больше всего нам всегда хотелось намять бока Микитке Табунову — широколицему, с узкими щелками глаз, коренастому и неповоротливому.

Дрались «по-честному»: без подножки, гирьки или свинчатки в варежки и рукавицы никто не прятал, лежачего не били. Яшка стремительно налетал на Микитку, ударял его кулаком в грудь, но тот держался крепко. Он неуклюже замахивался на Яшку, но я тут же подлетал на выручку и сильным ударом сбивал Микитку с ног.

Потом «стена на стену» дрались парни и мужики, оттеснив нас, ребятишек, на задний план. Дрались беззлобно. Только безлошадники, вроде Романа Сахарова, налетая коршунами на богатеев, скрипели зубами и били их с таким остервенением, что страшно было смотреть. «Самый удобный случай отвести душу, — говорили они. — А то поди тронь их, чертей, в другое-то время — со света сживут».