Утро года - Василий Алферов

Я изнемогал от обиды. Как это мне не пришло в голову подрезать крылья? Эх, дурья башка! Забившись в темный угол сарайчика, чтобы меня никто не увидел, я со злостью трепал себя за длинные вихры и приговаривал: «Вот тебе, вот, растяпа!.. Другой раз умнее будешь». А вот где находятся эти самые теплые края, куда улетают на зиму дикие утки, мне было совсем неизвестно. И я решил спросить об этом у Алексея Петровича: он учитель, про все знает.

На второй же день в большую перемену я обратился к учителю со своим наболевшим вопросом. Алексей Петрович пытливо посмотрел на меня и, подкручивая пожелтевший от табачного дыма ус, промолвил:

— Ладно, скажу, но только в классе, после перемены.

Перед началом урока учитель объявил всему классу:

— Ученик Полынин спрашивал меня, куда на зиму улетают от нас дикие утки. Может быть, кто знает, а?

Все молчали.

— А кто хотел бы знать об этом, кроме Полынина?

Класс зашумел потревоженным ульем. Все до единого подняли руки.

— Хорошо, — сказал учитель, покручивая ус. — Но пусть сначала Полынин объяснит нам, почему его заинтересовали дикие утки, а не другие какие-либо перелетные птицы.

Я вкратце рассказал обо всем: как весной нашел в дупле гнездо кряквы, как вырастил утят и как они осенью пропали.

— Отец мой после времени надоумил, — сказал я под конец, — что надо было бы крылья подрезать дикаркам, тогда они не улетели бы в теплые края.

— Понятно, — сказал учитель и велел мне садиться на место. — А теперь слушайте, — продолжал он. — Утки, как и все другие перелетные птицы, — наши гости. Они прилетают к нам весной: одни в конце марта, другие в апреле, третьи в начале мая. Прилетят, порадуют нас, выведут деток, вырастят их, а осенью — марш в теплые края. Куда же улетают кряковые утки? Улетают они от нас в октябре и зимние месяцы проводят в районах Черного и Каспийского морей, а многие из них улетают далеко-далеко — в Индию и Африку. Понятно?

— Понятно! — хором ответил класс.

Яшка, краснея от волнения, поднял руку. Учитель спросил:

— Тебе непонятно, Сироткин?

— Я про перепелку хочу спросить, Алексей Петрович: куда она улетает на зимовку?

— Перепелки улетают тоже далеко: в Индию и тропическую Африку. Небольшая часть их зимует в Закавказье.

— А серая куропатушка тоже в Индии зимует? — подняв руку, пропищал толстощекий Петька Марьин.

По классу прокатилось хихиканье. Смеялись не над тем, что Петька оседлую куропатку причислил к перелетной птице — этого многие не знали, — а над его изменившимся, каким-то особенно тонким, как у маленького котенка, голоском. Улыбнулся и Алексей Петрович. Он прошелся, окинул взглядом весь класс и, подойдя к Яшке, сидевшему на самой задней парте, спросил:

— Скажи, Сироткин, где, по-твоему, зимуют серые куропатки?

Яшка от неожиданности съежился, но веселые глаза его горели уверенностью.

— Зимуют у нас, у Крутого оврага, в бурьяне, — ответил Яшка. — Мы с Васяркой Полыниным много раз видели куропаток, когда петли ходили ставить.

— Молодец, Сироткин, садись, — сказал Алексей Петрович и продолжал: — Серые куропатки не перелетные птицы. Живут они в степях, на залежных полях, вблизи кустарников и бурьяна, и никуда не улетают. А зимой даже на гумнах в мякине роются да зерна хлебные отыскивают… А теперь скажу я вам вот что: любите природу, пристальнее приглядывайтесь ко всему, наблюдайте. — Учитель поправил очки, посмотрел в Яшкину сторону, потом в мою. — Вон у Сироткина с Полыниным какие глаза острые, — заключил он и начал диктант.

…С того дня у Алексея Петровича изменилось отношение к Яшке, и он пересадил его с задней парты на переднюю. Теперь мы снова сидели с ним вместе.

Орлик

Это тот самый Орлик, сын Романа Сахарова, а по-настоящему — Гурьян, который несколько лет назад скрылся из дому неизвестно куда. Он ушел, как говорил Роман, «искать счастья». Кличка прилипла к Гурьяну еще в детстве, и так крепко, что осталась, видимо, на всю жизнь. И, надо сказать, очень ему была кстати. В нем чувствовалось что-то действительно орлиное: он был сильным, ловким, смелым и решительным. И сейчас, когда стал взрослым, возмужал, его с полным правом можно было назвать орлом.

Орлик был среднего роста, плечист, с мягкими белесыми и вьющимися волосами. Глаза крупные, бирюзовые, проницательные. Парень вдумчивый, рассуждал дельно, любил помечтать. Редко ходил на гулянки, предпочитал оставаться дома, посидеть за книжками, которые ему давал анновский учитель Константин Сергеевич. И все поэтому говорили о нем с сочувствием:

— Парень какой, а?.. Картина, портрет писаный, а только вот поди ты — прячется от всех, сидит, как домовой…

А Орлик, затаив в глубине души мысль о какой-то неизвестной, но, как ему казалось; прекрасной жизни, отращивал крылья, чтобы потом взмахнуть ими и улететь. Так он и сделал. И возвратился в свое гнездо только спустя несколько лет.

Приехал Орлик душной июньской ночью на местном пароходе. А утром об этом уже было известно всему Заречью. Люди говорили кто во что горазд:

— Орлик воротился!..

— Когда?

— Нынче ночью.

— Целый?

— Говорят, хромой и бородой оброс.

— А болтали — в живых нет…

— С деньгами, наверно, приехал?

— Уж не без этого!.. Поди, хапнул как следует.

За эти пять лет Орлик резко изменился. Он отрастил небольшую окладистую бородку, которая очень шла ему и придавала солидный вид. А прихрамывал он оттого, что правый сапог сильно жал ногу. Денег же лишних у него не было.

Изменился Орлик не только внешне, но и внутренне: стал каким-то другим, не зареченским мужиком, а больше смахивал на того учителя, который давал ему читать книжки, хорошо сведущим человеком во всех житейских делах и, как говорил в шутку дядя Роман, «на три версты дальше своего носа стал видеть».

На завалинке у Романа Сахарова вечерами стало теперь еще многолюднее. Мужики с затаенным вниманием слушали рассказы Орлика о том, где он побывал, что поделывал и чего видел. Иван Верста с любопытством спрашивал:

— Ну, а как, Орлик, довелось тебе увидеть, в чем ходит счастье, или нет?

— Как же, довелось, — отвечал Орлик, улыбаясь. — Счастье, дядя Ваня, одевается богато, ест, пьет вдоволь, чего только душе угодно.

— Вон как! А пымать ты его не пробовал? — громко восклицал Иван и лез в карман за табакеркой.

— Пробовал, а то как же.

— Не обратал?

— Лягается, — шутил Орлик. — Одному трудно, а если взяться всем, то зануздать можно крепко…

Орлик, как он рассказывал, побывал во многих, поволжских городах. Из дому ушел в Сызрань, а оттуда, по чьему-то совету, махнул на пароходе в Ярославль. Здесь впервые на его плечи легла жесткая «подушка» — стал он крючником, приобрел широкие шаровары и красный кушак, научился ходить по пристанским мостикам вразвалку, широко расставляя ноги, обутые в легкие мордовские лапти-однорядки. А когда порядком натер плечи, потянуло поближе к родным местам.