Яблоко транзита - Хаим Калин

он застыл и перевел взор туда, откуда выполз. Оглядевшись, пополз обратно и вскоре вытолкал наружу охранника, все еще без сознания. После чего встал на ноги и за обе руки принялся волочь тело партнера по несчастью, как и он, отвергнутым туманностью потустороннего. При этом не огибал осколки кирпича, коих тьма тьмущая. Наконец, удалившись от авто метров на семьдесят, повалился на колени, дыша как гончая. Отдышавшись, сорвал с себя рубашку, а чуть позже джинсы с соседа. Скомкав джинсы, приладил их кровоточащему бедру раненного и своей рубашкой перевязал поясницу, так крепя «тампон» к телу. Будто в полном изнеможении повалился на пятую точку, подтягивая под себя ноги и обхватывая руками голени. Чуть позже транслировал пресыщение всем и вся, немоту мыслей и чувств.

На самом деле то был весьма обманчивый фон, ибо сознание судорожно переключилось в режим поиска решения. Вокруг-то ни живой души, лишь где-то в пятистах метрах по фронту сирены пожарных и амбулансов, судя по всему, устраняющие последствия недавнего израильского налета.

Если бы не кровь охранника, которой вымазался по локти, и голый торс, можно было сойти за журналиста и как-то двинуться к демаркации, внешне охраняемой израильскими патрулями. И какая оплошность, что в начале девяностых, когда любой израильтянин Газу мог посетить, он такой шанс профукал. Теперь ломай голову, куда путь держать, активируя инстинктивный навигатор.

Объяв проблему, Алекс вник, что обломись ему даже «Кодак» и карточка журналиста, шансы выскочить из Газы на своих двоих стремились бы к нулю, поскольку он слишком важная птица, чтобы его «самотек» допустить. Вопрос минут, чтобы его хватились. Что, собственно, скоро и произошло.

***

Сектор Газа, те же сутки 20.00

Алекс уплетал за обе щеки столь проблемную для чревоугодия еду, как жареная рыба, которой была наполнена средних размеров миска. Не занимал его и этикет – отходы складировались прямо на столешнице. Ведь кроме загруженной с походом миски, прочей посуды не было, а из столовых принадлежностей только нож.

На сей раз упрашивать заморить червячка Алексу не пришлось. Похоже, его взлохмаченный лик, который отсвечивал недавнее кораблекрушение, излучал и звериный голод. Иначе не объяснить огромное блюдо, годящееся для трапезы среднестатистической семьи.

Кроме того, едва его со второй попытки доставили к месту назначения, бывшим цокольным этажом мечети (судя по доносившимся сверху молитвам), как на него посыпались знаки внимания: тщательный осмотр врачом, душ, новая одежда, вместо испачканной кровью, не говоря уже о кардинальной перемене – обходительном отношении охранников, отказавшихся от наручников и лишь время от времени вяло поглядывавших на него, как и то, что место его содержания – общее пространство для посыльных и охраны. Разумеется, перемена диктовалась новой директивой начальства и будто мотив ее просматривался – спасение им охранника за минуту до взрыва авто, но полагаться на благородство террористов-социопатов, без колики сомнений отправляющих шахидов на смерть, Алексу не приходилось…

Объект, несомненно, был одним из опорных пунктов Хамаса. И его особая, подразумевавшая иммунитет от израильских бомбардировок локация, и пару десятков увешанных оружием охранников, и специфическая подспудного напряжения атмосфера подсказывали: здесь не рядовой узел обороны Газы, а ее генеральный штаб, мозг. Так что, полагал Алекс, вероятность соприкоснуться здесь вживую с главой Хамаса Яхья Синваром имела перспективу.

Между тем каких-либо подвижек, указывавших на скорый прогресс миссии, не наблюдалось, да и, собственно, помимо взмыленных посыльных, рвавших подметки в обоих направлениях, явственных симптомов штабной работы никаких. Что, впрочем, объяснимо: общее пространство, куда был допущен, и деловая часть разделялись бетонной стеной с чугунной дверью; ее открытие посыльными каких-либо деталей не добавляло, что, по-видимому, было заложено при проектировании.

Проскрипела чугунная дверь, распахиваясь, на сей раз не выпуская или принимая посыльного; в проеме застыл представительного вида мужчина, высматривающий в предбаннике кого-то. Причем пришелец явно не из пехотинцев, внешне – из командного состава Хамаса. Костюм, свежая отутюженная рубашка, мало вяжущаяся с осадным положением автономии, но главное – основательной фактуры, уверенный в себе деятель. Тут вполголоса на иврите из уст пришельца прозвучало:

– Алекс Куршин, где ты? Подойди.

Алекс конвульсивно подался вперед, как казалось, занимая низкую стойку старта, разумеется, мысленно. Но сразу одернул себя и на ноги не встал, более того, чуть отстранился, принимая независимый, подчеркнутого достоинства вид. Вскоре, однако, отозвался:

– Алекс Куршин – это я.

– Пройдем, – движением головы мужчина указал направление движения – через чугунную дверь внутрь.

Алекс почему-то пожал плечами, нехотя встал на ноги и потопал на визуальный ориентир. Скрежет захлопываемой за ним двери расплескал по его телу мурашки, напомнив о миллионах соплеменников, у которых жизнь от смерти отделяла схожая массивная герметичная дверь.

Та ассоциация не задержалась – внимание вошедшего приковала конструкция, напоминавшая Алексу древний советский лифт, единственная в помещении из одних стен.

Посланец Хамаса бесстрастно указал в сторону конструкции, обозначая вектор движения и не прокомментировав ее назначение. Алекс хоть и замешкался поначалу, но, отпихнув невидимого оппонента, уверенно последовал вслед за эскортом – в модуль, и правда оказавшимся лифтом для спуска в очаг государственности, которую сосед придирчиво дозирует по чайной ложечке.

В фуникулере подземелья эскорт протянул Алексу мешок, вновь не расщедрившись на объяснение. Вручил между тем деликатно, будто стесняясь. Алекс кивнул, надо понимать, признавая уместность обременения. Между тем польза от мешка – весьма относительная, ибо какофония голосов, перекличка сигналов связи, а главное – покрытая Алексом и эскортом внушительная до цели дистанция по выходе из лифта подсказывали – это и есть администрация Сектора Газа, в циклах горячей войны, как известно, мигрирующая под землю.

Алекс нервно крутил головой, не беря в толк, где он и что перед ним. Будто в пяти метрах по фронту Яхья Синвар, но между ними стена. Верхняя половина из пуленепробиваемого стекла, нижняя часть стены – легированная сталь. Точь в точь, как в пункте обмена валюты. Вид завершает микрофон на длинной гофрированной ножке в двадцати сантиметрах от лица.

Мало-помалу до Алекса дошло: к драконовским мерам личной безопасности Синвара его персона отношения не имеет – не более, чем рядовой визитер. Кроме ближнего круга, он со всеми общается через фортификацию. По крайней мере, в военное время, что оправдано. Ибо становится мишенью «Моссада» номер один. Другое дело, в контексте возможного его ангажемента «Моссадом», ему был присвоена категория максимальной угрозы – мобильного маячка.

Алекс сидит, в то время как глава Хамаса и недавний эскорт, стоя, о чем-то живо беседуют, парламентера, с утра перекидываемого точно волан, не замечая. Тут Алекс с миной досады встает на ноги и стучит костяшками по стеклу, но, не дождавшись отклика, проделывает ту же операцию с микрофоном. Вынудив хозяев на себя взглянуть, обрушился:

– Яхья, впечатление, словно приоритет Хамаса не замаячившее вторжение Израиля в Газу,