Кордес не умрет - Гансйорг Мартин

Это прозвучало ужасно, особенно, когда он засмеялся.

— Если ты будешь молчать, я выкручусь — и ты останешься в живых. Чего же тебе еще надо? Я не могу поручиться, что Винн… — Он осекся. — …что они тебе ничего не сделают, если ты откажешься!..

— Хорошо, — отвечаю я. — Пожалуйста… Но кто поручится, что я потом не нарушу своего слова?

— Я гарантирую тебе жизнь, если ты будешь молчать!

Он откинулся немного назад и уставился на меня своими сузившимися до щелочек глазами:

— Но я ничего не гарантирую, если ты нас выдашь. Они тебя достанут! Я и сам доберусь до твоей глотки, когда выйду из тюрьмы после двадцатилетней отсидки, а если меня не будет в живых — хоть я и бессмертный, ха-ха-ха, — то это сделает один из тех, кто выйдет целым и невредимым. Доберутся и до Корнелии, и до тебя — до вас обеих… У тебя нет выбора…

Я думаю о том, что бы еще сказать. Нужно выиграть время. Уже начало двенадцатого…

Послышались шаги на лестнице.

— Итак? — спросил Кордес.

— Я даю слово.

— О'кей! — вздохнул он с облегчением.

Дверь отворилась, «англичанин» и «крыса» вошли в комнату.

— Любовное свидание закончено? — спросил «крыса».

— Идиот! — говорит Кордес и встает.

Тот не обращает на это никакого внимания.

— Ты будешь нужен, Кордес: никто не умеет обращаться с аппаратом.

— Она дала мне честное слово, что будет молчать, как рыба.

— Как долго?

— Всегда.

— Ну, хорошо… Если ты думаешь… — «Англичанин» улыбается. — Ты крепко рискуешь, Кордес: пожизненным заключением. А пожизненное — значит, по крайней мере, двадцать лет. Двадцать лет — не пустяки! Я в свое время отделался шестью годами и считаю, что мне крупно повезло.

— Думаю, дамочку не мешало бы связать, — продолжает он. — Не так сильно — не требуется, чтобы ноги отнялись, но достаточно крепко, чтобы хватило на несколько часов… Живо, за дело!..

— Я сам это сделаю.

— Нет-нет, только не ты, Кордес! Ты слишком сентиментален, а здесь это не годится.

— Тут нужен ремень, — произносит «крыса» с садистской усмешкой.

— Не церемонься, Ред, приступай! — приказывает «англичанин». — Мы ждем.

По-видимому, он здесь хозяин, потому что Кордес ему не противоречит. Кордес стоит у окна и курит. «Крыса» выходит в зимний сад и возвращается со связкой ремней разной длины.

— Ложись туда! — командует он, указывая на софу.

Я замечаю, что Кордес делает протестующее движение. «Англичанин» осуждающе поднимает руку. Кордес покоряется.

Я поднялась, пересекла помещение и легла на софу.

«Крыса» связал мне ноги и, пропустив концы ремня под основание софы, завязал их где-то внизу. При этом он похлопывал меня по ногам и нагло ухмылялся. Затем он приказал поднять руки вверх и соединить их над головой, чтобы перевязать мне запястья. Одного ремня не хватило, он привязал второй и закрепил вокруг ножки софы. В заключение этой процедуры он подложил мне под голову довольно грязную подушку.

— Так… — кряхтел он. — Теперь сделаем так…

Он взял еще один ремень, протянул его под спинкой софы и перекинул поверх живота, касаясь своими лапами моей груди.

Но я ничего не говорила. Я сделала вид, будто ничего не замечаю. В противном случае они бы вцепились друг другу в волосы — Кордес и этот дикарь, и кто знает, на чью сторону встал бы «англичанин». «Крыса» моложе и сильнее, чем Кордес; он наверняка одержал бы над ним победу, и бог знает, чем бы все это для меня обернулось.

— Прелестно! — «Крыса» тяжело и прерывисто дышит. — Прелестно! Теперь она будет тихоней, твоя женушка!

— Заткни свою поганую глотку! — взвивается Кордес.

— Спокойно, господа! — приказывает, улыбаясь, «англичанин». — У нас нет времени на разные глупости. За работу!

Вся тройка направляется к выходу.

— А кляп? — спрашивает «крыса».

— Зачем? Пускай себе вопит, если ей это доставит удовольствие. Здесь ее все равно никто не услышит.

Кордес не обернулся. Они вышли и заперли за собой дверь. Я снова одна.

Болит рука. Неприятное ощущение в желудке. Лицо горит от побоев. Я лежу не то чтобы в очень неудобной позе, но пошевельнуться почти невозможно.

Пытаюсь подвигать руками, как-нибудь опустить их вниз, но «крыса» так их связал, что чем больше я тяну, тем сильнее ремень впивается в кожу. Попытки освободиться бессмысленны.

Мне страшно. Я не могу припомнить, чтобы мне когда-нибудь было так страшно. Это какой-то всеобъемлющий, смертельный, парализующий страх.

Могу ли я положиться на Кордеса? «Я позабочусь о том, чтобы тебе ничего не сделали…» Но он только один из четырех. Шеф — «англичанин». Если они решат убить меня, Кордес этому не помешает… Зачем тогда эти ремни?

Они этого сейчас не сделают, потому что Кордес против, а Кордес им нужен… очень нужен. «Никто не умеет обращаться с аппаратом…» Что же это за аппарат?

Приложив некоторое усилие, я смогла взглянуть на свои ручные часы… Половина двенадцатого. Может быть, Деган уже… или Фекельди?..

Нет. Напрасная надежда. Как это глупо — дать важное поручение этой простушке из Путцванга.

Очень хочется пить… Противно воняет подушка под моей головой. Откуда-то сверху доносится грохот, и слышны мужские голоса.

Может быть, было бы лучше, если бы этот Тирбардт куда-нибудь отбыл в неизвестном направлении? Я, конечно, сидела бы в тюрьме, но по сравнению с моим теперешним положением…

За двое суток до этого я была в пути на аэродром в Мюнхене, чтобы лететь в Гамбург. У меня в сумочке лежало письмо Кордеса. Единственным моим намерением было отыскать его и высказать все, что я о нем думаю. Я была вне себя от ярости. Шутка ли?..

Ах, Корнелия!

Конечно, она сидит сейчас перед радиолой в своей комнате, положив загипсованную ногу на стул и смакуя свои любимые пластинки: Донована или Пита Сигера… А может быть, она болтает с кем-нибудь по телефону…

Кто же вызволит меня отсюда?

Подобные ситуации встречались мне только в книгах или в кино. Но в жизни?.. Ремни на запястьях и вокруг ног возвращали к действительности.

Наваждение какое-то: вчера была «убийцей», сегодня — жертвой! Кого же они все-таки прикончили? И чем занимаются эти люди?..

Я, действительно, буду молчать. И меня не интересует, что здесь происходит. Только бы они оставили меня в живых!

Неужели полиция не следит за домом, около которого был найден труп человека, принятого за Кордеса? И где находится сейчас Кордес? Неужели никто не замечает, что в этом доме не все в порядке?

Я не могу всего этого понять. Но даже если я все пойму, я не смогу ничего изменить. Я хочу вырваться отсюда… Прочь! Прочь, прочь! Я буду молчать, как рыба, — черт меня побери! — что я еще могу сделать, чтобы они сохранили мне жизнь?!

Боже мой! Хоть бы Деган или Фекельди позвонили в отель! И поскорее! И чтобы толстушка ничего не перепутала! И чтобы хоть один из них понял всю серьезность моего положения и сразу же… А может быть и так, что оба сочтут меня окончательно спятившей и ничего не станут предпринимать!

А может, парни меня не убьют, а просто оставят тут связанной, и я умру с голода… Сколько может человек прожить без пищи? Три, четыре, пять дней… или больше? Пока в Корнвальдхайме, наконец, не хватятся и не начнут разыскивать. И тогда меня очень быстро найдут — я надеюсь. Но дня два это продлится, или три… Это не имеет значения. Только бы я выдержала!

Ах, если бы те четверо, наконец, убрались из дома! Все прочее пошло бы своим чередом. Но я не думаю, что они оставят здесь живую свидетельницу, запомнившую их лица, их приметы и поэтому опасную для них.

Что такое? Или мне показалось? Нет. Действительно, кто-то спускается по лестнице.

Тихие, осторожные шаги… Я их слышу.

Дверь открывается. Входит «крыса». Он закрывает и запирает за собой дверь и смотрит на меня. Он облизывается. Я вижу, как кончик его языка скользит по верхней губе. Он приближается, не спуская с меня глаз.

Чего он хочет? В руках у него ничего нет.

Теперь он стоит совсем близко, склоняется надо мной, держа руки в карманах… Ни слова… Его взгляд скользит по моему лицу, по моему телу и снова по моему лицу.

— Ну? — хрипит он и садится на край софы.

— Что вам нужно? — спрашиваю я в ужасе.

— Немножко посмотреть на тебя, куколка. Больше ничего!

Он смотрит каким-то странным, блуждающим взглядом.

— Я закричу, если вы до меня дотронетесь.

— Ах, так! — Он ухмыляется. — Ну, тогда кричи! Остальные наверху, под самой крышей… Кричи, кричи, кошечка!

Он наклоняется еще ниже, целует меня в шею, крепко хватает мою голову и вдавливает свои губы в мои. Я пытаюсь его укусить, но упускаю момент.

Он весь провонял алкоголем и потом; вот уже его руки скользят по моим ногам.

— На помощь! — ору я, безуспешно пытаясь защищаться.