Неизданный сборник рассказов - Злата Линник

Всю дорогу от автобуса он летел как на крыльях. Что-то впереди звало его, и противиться этому у Дениса не было никакого желания. Помойные ароматы тянулись навстречу, окутывая его и, казалось, встречая как лучшего друга. Все было как в преследовавших его снах и, в то же время, все было другим. Запахи… что-то они сегодня какие-то не такие, что-то изменилось, пока его здесь не было…

Взобравшись на первый же мусорный холм, Денис обнаружил, что передвигаться по этой беспорядочной, расползающейся под его весом массе стало как-то неудобно. Наступив на помятую пластиковую бутылку, он поскользнулся, упал, перекувырнулся несколько раз, чудом не напоровшись на торчащую арматуру и битые стекла, растянулся во весь рост и тут же с воплем вскочил, увидев перед самым лицом то, что когда-то было серой полосатой кошкой.

Пройдя немного, он заметил фигуру, сидящую в куче картонных коробок. Это было существо, кажется, женского пола, закутанное в вытертое пикейное одеяло в виде сари или римской тоги. Судя по «амбре», перекрывающему даже помойные ароматы, «женщина» пребывала в алкогольной нирване. «Это же Лариска-йогиня, ну и видок, а я еще считал ее симпатичной. Подойти, что ли, поздороваться… нет, противно что-то. Как можно быть такой неряхой, а еще девушка!»

Со смешанными чувствами вошел Денис в «помойный поселок». Все здесь стало каким-то другим. Дома покосились, оконные стекла стали от грязи и копоти почти непрозрачными, двери отсутствовали или держались на честном слове, а на то, что виднелось внутри, смотреть было уж вовсе неприятно: неужели так трудно хоть немного прибраться? Чем они тут, вообще, заняты целыми днями, небось, все мировые проблемы решают. Как им только не надоест все время языком молоть?

Пройдя шагов десять, Денис увидел на другом конце улицы Астронома и спрятался от него за полуразвалившейся трансформаторной будкой. А то полезет как всегда со своими рукопожатиями…

У Дениса едва хватило духа дойти до своего бывшего пристанища. Неужели он жил в этом свинарнике: спал на куче тряпок, накиданных на каркас доисторической кровати, ел всякие отбросы и считал все это прикольным? И как он мог так долго обходиться без мыла и зубной пасты? Чтобы так жить, надо совершенно потерять к себе уважение! К вещам, лежащим в комнате, он не смог заставить себя даже притронуться.

А вскоре, Денис поймал себя на мысли, что больше всего на свете ему хочется бежать отсюда без оглядки. Он промчался с хорошей спринтерской скоростью два километра до автобусной остановки и, не в силах ждать автобуса, припустил прямо по шоссе. Опомнился он только рядом со станцией метро. Там он совершил еще один безумный, с точки зрения окружающих, поступок: купил в каком-то магазинчике бутылку шампанского и, выйдя на улицу, выпил ее из горла.

…Вечером того же дня Денис до смерти напугал соседей. А что прикажете думать: сосед закрылся в ванной и больше часа оттуда не выходит. Заснул или еще каких дел натворил, а потом снизу придут на протечки жаловаться.

С того дня сны о Помойке его больше не мучили. Только однажды Денису приснилось, что он бежит на работу, обгоняя еле ползущий транспорт, и радостно вопит во все горло: «Ура! Каникулы закончились!»

На работе дела тоже как-то незаметно пошли в гору. Денис стал сначала просто агентом, а потом «дорос» до директора по персоналу. Его фамилию можно видеть в списке тех, кто читает лекции о самопрезентации и психологии собеседования. Недавно он выступал с докладом на крупном международном семинаре. Картина «Прощание с Мойкой» украшает его кабинет, а еще несколько, купленных в том же магазине — его новую квартиру в одном из самых престижных районов города.

Недавно у него раздался телефонный звонок. Подняв трубку, Денис услышал незнакомый голос: «Мы проводим социологический опрос. Скажите, пожалуйста, вы считаете себя счастливым человеком»? И бывший житель «помойного поселка» без малейшего колебания ответил: «да, конечно, считаю».

А Помойка? Окончательно поглотив поселок, она захватывает все новые территории. Она отравила химическими стоками оказавшееся на ее пути озерцо и приближается к совхозным теплицам. Жители городских окраин уже бьют тревогу, но пока безуспешно.

Как и прежде, Помойка затягивает и растворяет в своих недрах неосторожных, которые, поддавшись своеобразному очарованию, попадают в ее сети.

И, судя по всему, она проживет еще не одно столетие.

Ужас на кафедре фонетики

Почти все из рассказанного здесь

Произошло на самом деле

Случилась эта история давным-давно, когда филологический факультет был совсем не таким, как теперь. Когда во дворе его стоял гараж, служивший пристанищем полуразобранным механическим монстрам и не одному поколению кошек и котят самых немыслимых расцветок, когда упражнения по изучению итальянской фонетики сливались с ревом моторов и энергичными комментариями тех, кто безуспешно пытался вернуть эти самые моторы к жизни. Когда старинный камин в вестибюле был покрыт слоем желтой краски и, наконец, когда на всем филфаке не было ни одного компьютера. Одним словом, в самые, что ни на есть, стародавние времена.

Среди обитателей филфака бытовали неофициальные названия его географических частей. Если кто-то говорил, что первая пара будет сегодня в школе, то это следовало понимать так, что упомянутая пара будет в одной из аудиторий, выстроившихся за поворотом сразу после актового зала. Помимо всего прочего, эти аудитории были примечательны тем, что в них стояли самые настоящие круглые печки. Холодными зимами многие студенты и преподаватели мечтательно поглядывали на них, кутаясь в пальто и жалея о том, что печное отопление давным-давно не в ходу. Через двор с отдельного входа располагалась территория, именуемая лингафоном. Там и в самом деле находились лингафонные классы, где студенты осваивали разговорную речь с помощью такой аппаратуры, которая у современной молодежи вызвала бы состояние легкого шока. Был еще «хор» — помещения, находясь рядом с которыми по вечерам, можно было слышать репетиции студенческого хора.

А первокурсники, которые только-только получили право называться студентами филфака, попадали прямым ходом в катакомбы. Из этого не следовало делать вывод, что они оказывались там, куда в древности ссылали за различные провинности рабов или там, где бродят привидения. Просто катакомбами назывался подвальный этаж, где располагались аудитории кафедры фонетики. Извилистый коридор с низким потолком казался идеальным местом для съемок какого-нибудь фильма ужасов, во всяком случае, той классической сцены, когда некто или нечто гонится за отчаянно кричащей жертвой и потом во весь экран появляется забрызганная кровью стена или летящий прочь изгрызенный ботинок. Полы, покрытые истертым линолеумом, были далеки от идеально ровных и часто бывало так, что нога проваливалась в довольно большое углубление или студенты спотыкались о доски, проложенные, чтобы прикрыть уж очень большие провалы. Если здесь и в дневное время было как-то жутковато, то что говорить о занятиях вечернего отделения, да еще и зимой, когда темнеет уже в пять часов, а к началу первой пары, в семь вечера, темнота стоит просто непроглядная, а имеющиеся лампы в коридоре светят еле-еле, позволяя многочисленным углам и нишам тонуть во мраке. Аудитории отпочковывались в самых неожиданных местах; иногда за таким вот углом их обнаруживалось целых три, иногда, чтобы попасть в одну из них, надо было пересечь другую, которой почему-то захотелось изобразить из себя проходной двор.

Но для тех, кто приходил сюда осваивать тонкости произношения иностранного языка, все это не имело значения; ведь самое главное — они поступили, они сдали экзамены и отобраны среди множества желающих. А фонетика, то есть, искусство правильного произношения, это же основа основ, не освоив ее, невозможно двигаться дальше. Не случайно почти весь первый семестр первого курса посвящен в основном ей. И вот, вчерашние абитуриенты, глядя на преподавателей со всем возможным почтением и обожанием, приступали к занятию, известному под названием «грызть гранит науки». Большинство из них без особых трудностей преодолевали эту первую ступеньку, и шла дальше, сохранив впоследствии об учебе самые лучшие воспоминания.

Совсем по-другому обстояло дело с теми, чьим первым преподавателем французского языка становилась Катерина Михайловна. Молодая стройная преподавательница, да еще и к тому же владеющая молодежным сленгом, сначала вызывала самые положительные эмоции, а ее беспощадный язвительный язычок казался признаком острого ума. Но горе тому, кто попадался на этот язычок, а точнее, тем, к кому она почему-то не испытывала симпатии. Их малейшие ошибки тонко и остроумно высмеивались, а сами они как-то незаметно выставлялись полными бездарностями, попавшими в приличное общество только благодаря странному стечению обстоятельств. Катерина Михайловна смотрела на отвечающего студента с каким-то веселым ожиданием, как будто говоря: «Давай, ошибись, сделай мне приятное!» и язык сам собой произносил все не так, как было записано в фонетической транскрипции; не спасали даже долгие часы, проведенные за повторением одних и тех же фраз вслед за бобинным магнитофоном. Но упражнения, которые были неплохо отработаны во время самоподготовки, вдруг становились невероятно трудными под взглядом Катерины Михайловны. Язык и в самом деле становился деревянным, совершал ошибку за ошибкой и поделать тут ничего было невозможно, хотя текст, вот он, прямо перед глазами… Когда же неправильный вариант, наконец, произносился, в глазах преподавательницы вспыхивали огоньки и она радостно сообщала остальной группе, в чем именно состоит ошибка и почему она может принадлежать только распоследнему глупцу.