Самолёт до Луны и почти нормальная жизнь - Елизавета Лещенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эрни, Том и Нина выглянули во двор.
Доминга стирала розы в каком-то допотопного вида металлическом тазу, водружённом на такой же доисторический табурет.
— Что с ней такое? — тихонько спросила Нина.
— Если б я знал, — так же тихо ответил Том. — Пойду попробую с ней поговорить.
Том осторожно приблизился к Доминге. Задний карман его джинсов при этом засветился.
— У тебя телефон светится! — шёпотом сказал Эрни.
— Он в гостиной! — шёпотом ответил Том.
— Проверь задний карман! — объяснил Эрни.
Доминга вдруг перестала стирать цветы и ошарашенно уставилась на свои ладони.
— Какой позор, какой позор… — зашептала она, схватившись руками за покрасневшие щёки.
Том извлёк из кармана джинсов лунный камень.
— Напилась прямо на работе, в первый день… какой позор… — Теперь Доминга плакала, уткнув личико в фартук.
— Что ты такое говоришь, мы ведь не держим в доме алкоголь! — не понял Том.
— Я вовсе не хотела… я совсем не пью, просто боялась обидеть хозяйку… — Доминга продолжала всхлипывать, но больше не рыдала.
— Чай?! — удивился Том.
— Мята, — смущаясь, но больше не плача, наконец объяснила Доминга. — Мята для домового — всё равно что валерьянка — для кота.
— Прости, я не знала. — Нина погладила Домингу по волосам.
— А что же тогда тебя отрезвило? Стирка? — Том вращал пальцами камень, который почему-то продолжал светиться.
— Я не знаю, — пожала плечами Доминга. — Я как будто увидела Луну, и она меня позвала… Она запела, и я как будто очнулась.
— На, держи, это твой амулет или, если хочешь, антидот, а мяту мы спрячем. — Том положил в карман платьица Доминги лунный камень, загадочно улыбаясь.
— О, спасибо! Что я должна за это сделать?
— В твоей песенке речь шла о крыше: не могла бы ты взаправду починить её, чтобы она совсем перестала течь? Знакомый цверг нам с этим так, увы, и не помог.
— О. Это запросто.
Доминга щёлкнула пальцами, и крыша вместо старого шифера покрылась новенькой добротной черепицей.
— Фасад поправить? — Доминга, кажется, была от души благодарна Тому за антидот.
— Конечно, — не стал отказываться Том.
Эрни и Нина вышли на улицу, чтобы оценить труды Доминги. Старенький домик так преобразился, что можно было подумать, будто его снесли и построили на его месте новый — добротный и нарядный.
Напротив него в замешательстве стояла Дана, пришедшая забрать Аниту. Только заметив смеющихся Эрни и Нину, она наконец узнала собственный дом.
Глава 12. Древняя фея музыки и истинная миссия домового
— А как насчёт флейты? Ты правда умеешь играть? — Эрни было безумно интересно послушать музыку домового.
— На человеческой флейте, конечно, не умею: она слишком большая для меня. Но у меня есть дудка.
— Могу поспорить, она деревянная. — Том стоял сзади Даны, сидевшей за столом, и расчёсывал её длинные волосы гребнем, смазанным маслом (Дана и Доминга уже были представлены друг другу).
— Конечно! — подтвердила Доминга.
— И её вырезал тот же мастер, который сделал твои башмаки, — предположил Том.
— Так точно! — снова согласилась с Томом Доминга, доставая из кармана фартука деревянную дудочку.
Том перестал заниматься волосами Даны и присел на свободный стул рядом с Эрни.
Доминга поднесла дудку к губам и, прикрыв глаза, заиграла. Эрни вздрогнул: музыка не просто коснулась его ушей, она вошла в его сознание, забрала его целиком. Он как будто летел куда-то, проживая звуки. Простые нотки как будто являлись фасадом замка, представлявшего собой целый мир. Это был завораживающе красивый мир, в который Эрни неожиданно упал. Он никогда не смог бы описать его при помощи обычных слов или образов, он будто попал в более объёмную реальность, где действуют другие сложные, но в то же время гармоничные законы. Это было нечто идеальное и непостижимое одновременно.
Эрни не видел, а чувствовал Тома рядом, он тоже путешествовал в этой волшебной музыке где-то поблизости. Нина и Дана просто слушали и проживали красоту мелодии, едва ощущая что-то необычное.
Когда Доминга доиграла, Эрни снова вернулся в привычную реальность.
— Прекрасная музыка, но что это было? — спросил он скорее Тома, чем домового.
— Примерно то же, что было у Доминги в ботинках, — древняя фея музыки, — спокойно ответил Том, улыбаясь глазами и скрестив на груди руки.
— У этой мелодии есть автор? Или это ваш фольклор? — спросил Эрни Домингу.
— Моя бабушка научила меня её играть, а её научил её дядя. Что было раньше, я не знаю.
— Можно считать, фольклор, — решил Эрни, взглянув на Тома.
Тот кивнул, улыбнувшись.
Услышанная музыка запала Эрни в душу, ему захотелось не только снова услышать, но и сыграть её самому. Вот только уноситься в сложный ирреальный мир этой мелодии, несмотря на его кажущееся совершенство, ему больше не хотелось.
— А можно послушать её ещё раз, но… без… я бы хотел подобрать и записать её, — снова объяснил Эрни скорее Тому, чем Доминге.
— Для этого нам придётся освободить фею так, как мы проделали это с зеленоглазыми человечками.
— Ну если Доминга и… не знаю… сама фея… не против… — Эрни не знал, хотят ли древние феи музыки жить в деревянных дудках, или же они хотят свободно летать, куда им вздумается.
— Скорее всего, она попала туда случайно. Феи, особенно молодые особи, очень любопытны и суетливы, иногда они попадают туда, где им быть не положено, — с улыбкой сообщил Том таким тоном, будто сообщал какой-то исторический или научный факт. — Девочки, не смотрите, Эрни, давай.
Том взял у Доминги дудку и протянул её Эрни, держа над блюдцем. Эрни дотянулся до своего ножа, всё ещё лежавшего на маленькой скамейке возле полки с обувью.
Едва касаясь лезвием дерева, Эрни легко царапнул инструмент, оставив едва заметный тонкий след, но ничего не произошло. Эрни сжал дудку в пальцах и погрузил лезвие чуть глубже. Теперь он как будто держал в руке что-то живое и тёплое, он уже ощущал пульсацию «крови», но она ещё не сочилась из дерева.
Эрни надавил на лезвие сильнее и сделал надрез на теле инструмента, уже ощущая, как что-то тёплое и вязкое сочится по руке.
— Том! — шёпотом позвал Эрни.
— Моё вмешательство здесь не нужно, ведь музыка — это твоя стихия, — тихо ответил Том.
Эрни показалось, что он расслышал тихий стон, но это был не голос боли, а вздох облегчения.
Капля за каплей на блюдце стекала густая
