День назначенной смерти - Алексей Макеев

В машину их вели аккуратно, под белы рученьки, усмиряя пороки и инстинкты, затрещинами не подгоняя. Везли в местное отделение тоже без рукоприкладства, лишь посматривали, молча, с нехорошими улыбками, предвкушая любимое развлечение. У зевающего дежурного расписались в доставке (убийц схватили на месте преступления), подавленного Кравцова куда-то отпочковали. А сыщика спустили в подвал – глухое помещение с низким потолком, и началось…

Лупили долго – по плечам, по ребрам. Перепадало по почкам, по болезненной мышце на бедре. Первое время он терпел.

– Не отворачиваться, паскуда! – орал Прыщ. – Прямо сидеть!

Сидеть неподвижно уже не было мочи. Удары ужесточались, охватывая новые зоны – грудь, селезенку. Менты не прощают унижений. Не поймай он Прыща за конечность, глядишь, и не было бы повода (разве повод двойное убийство, которое стараются на него спихнуть?).

Звонкая затрещина по макушке стала явным перебором. Он рухнул вместе со стулом. Позвоночник не пострадал (даже старый друг по несчастью хондроз сочувственно помалкивал), но в голове рвануло. Оттого и потерял он рассудок. Его пинали, уже лежачего, радостно похохатывая и подзуживая друг дружку. Пересиливая боль, он подобрал ногу, распрямил – и увесистое возмездие понеслось Прыщу в пах.

– У-у-е-е… – простонал сержант. Подскочивший кривоногий получил по коленке и запрыгал, как зайка возле елки.

Конец, мелькнуло в голове. Но это был не конец, это было только начало.

– Нарвался! – сдавленно констатировал молчун, вытаскивая из шкафа дубинку.

– Мочи его, Водяной, – гримасничая от боли, вякнул прыщавый.

Посыпалась новая серия ударов. Максимов стал неудержимо терять сознание…

Плеснули водой. Пришлось возвращаться. Он опять сидел на стуле, мучители стояли где-то рядом, а в лицо бил направленный луч света.

Бездари, блин.

– Признавайся, урод, как пришил семью, – шипел истязатель. – Куда оружие дел? Живым не выйдешь, будем бить, пока не поумнеешь. Ну, поехали, урод – три пятнадцать, мы тебя слушаем…

– Я не убивал… – шептал Максимов, и с каждым разом шептать становилось труднее – открытие рта сопровождалось ввинчиванием кола в грудину.

– Ах, ты не убивал? – фыркал мучитель. – А кто, если не ты? Ну, смотри, еще одна рекламная пауза.

Удары сыпались как из рога изобилия.

– Думай, гаденыш, думай, – не унимался мент, – на кой хрен тебе голова сдалась?

Да уж думано-передумано. Что он мог добавить к вышесказанному?

– Пять тысяч долларов, – шипел мерзавец. – Признавайся, тварь, за что ты их получил, как не за убийство?

– Не пять, а десять. За работу.

Естественная усушка, да, мужики?

– Я не убивал… – твердил он. – Какой из меня убийца… Перестаньте бить, сволочи… Дайте позвонить по телефону…

Иногда вклинивались посторонние звуки. Хлопала дверь, раздавались свежие голоса.

– Ну и как он? Успешно?

– Да никак, – выплевывал прыщавый. – Белка песенки поет. Скукотища.

– Смотрите, не кончите его. К утру должен быть как огурчик.

– Да не ссы, командир, будет. Не перестараемся. Опера там еще не приехали?

Кто-то предлагал привести «гоблинов» – дескать, вы, ребята, конечно, резкие, но простые мусора, без затей – знай, лупи по почкам, а где же творческий подход? То ли дело «гоблины»: любой комплекс упражнений, по желанию заказчика. Хочешь «ласточку» – получи, хочешь «слоника» – пожалуйста. А надо быстро и красиво – так это «распятие Христа», лишь бы кости не свернуло. Полчаса индивидуального подхода с элементами гимнастики, и клиент подписывает любые бумаги, поет, как менестрель. Ах, у вас самолюбие? Ну, долбитесь. Кто-то предлагал «опетушить» парня – подсунуть в «пресс-хату» к «контингенту», и нехай забавятся. «Какой симпа-атишный!» – хохотал некто истеричный, имитируя геев прононс. «Голубые, голубые, не бывает голубей…» – стучало по черепу барабанными палочками. Время свернулось, как газета, он уже не понимал, где находится и что от него хотят. Наступил момент, когда он просто провалился в какую-то выгребную яму, и ни побои, ни вода уже не могли выдернуть его на свет…

Время упорно не желало возвращаться в традиционную систему координат. Прошло не меньше года. Он очнулся в тусклом боксе без удобств. Такое ощущение, что недавно поел. В животе гнетущая тяжесть (может, вправду поел?), в голове, правда, полное замутнение, и тело шевелится только по великой нужде, но ведь не мертвый же! И не псих – реагирует адекватно и настроение хреновое.

Кто-то завозился рядом. Судя по кряхтению, старый знакомец. Соседние нары, а между нарами проход – сантиметров сорок.

– Николай Витальевич, это вы? Живой?

– А что мне сделается, Константин Андреевич, это рок-н-ролл мертв. А я еще нет… – сколько муки в голосе!

– Как странно, Николай Витальевич, у вас, оказывается, есть чувство юмора. Сильно били?

– Да в отличие от вас, похоже, не очень. Не поверите, Константин Андреевич, но я оказался стойким орешком – в убийствах не признался. А вы? Боже, какая дикость. – Кравцов с надрывом закашлялся – продуло бедолагу, видно. – Как они так могут? За это же наказывать надо!

– Ага, ремешком по попе. Вы как с луны свалились, Николай Витальевич. Обычная порочная практика. Приезжают опера, а преступники уже на блюдечке, колются, как троцкисты. Впрочем, я не удивлюсь, если эта пьяная шелупонь и впрямь приняла нас за убийц. Шевелить мозгами они не станут ни при каких условиях по причине их отсутствия. Ладно, этих ублюдков я запомнил основательно, поквитаюсь при случае. Надеюсь, нас спасут.

По коридору кого-то гнали, несчастный костерил родную милицию, не дающую по-человечески отметить праздник. Кравцов продолжал кряхтеть и охать.

– И долго нас тут будут держать, Константин Андреевич, как вы думаете?

– Не знаю, Николай Витальевич. Правосудие неотвратимо, поэтому спешить ему абсолютно некуда. Вам название Прокудино о чем-нибудь говорит?

– Мм… А должно?

– Понятия не имею.

– Постойте, знакомое слово. Прокудино, Прокудино… Конечно! Это поселок, откуда родом Альбина. Томская область, Камышинский район. Знаете, она ведь у меня деревенская жительница. В деревне родилась, выросла. Приехала поступать в восемьдесят седьмом году. Окончила торговую академию и даже несколько лет работала администратором в универмаге. В восемьдесят девятом приехала поступать Вика…

– Имя Даша вам о чем-нибудь говорит?

– В каком смысле?

– В любом.

Кравцов задумался.

– «Любой» – это то, что касается Вики и Альбины?

– Видимо, да.

– Понятия не имею. Серьезно, Константин Андреевич. Не было у Альбины знакомой по имени Даша, уж можете мне поверить. А про Вику не знаю, врать не буду. С кем водилась, с кем дружила. А кто такая Даша?

– Перед смертью Вика успела сообщить, что в нее стреляла Даша.

– О господи…

Потрясенный клиент надолго провалился в оцепенение. Максимов закрыл глаза. Бороться с болью, разрывающей его на части, сподручнее было во сне.

Затем включили свет, явился некто в кепке с кокардой и пошутил, что к расстрелу все готово. Мрачный коридор, мрачные менты, заступившие с утра на дежурство, ни одной знакомой физиономии. А в качестве апофеоза – лично капитан Завадский в штатском и с обширного бодуна.

– Имеется привлекательная новость, Максимов, – объявил Завадский. – Ты ни в чем не виноват.

– Это не новость, – пробормотал Максимов, расписываясь, где ткнули.

– И твой клиент, как бишь его там… – Завадский щелкнул пальцами, намекая на «праздничные» проблемы с памятью.

«А вот это мы еще посмотрим», – подумал сыщик.

– Знаешь, Константин, ребята погорячились, но их же можно понять, согласись: застать двоих окровавленных людей на месте преступления. Ну и что, что вы сами их вызвали? А еще сопротивление оказывали. Нехорошая у тебя традиция, Максимов, лупить работников милиции. Парни, можно сказать, при исполнении. Нехорошо.

Но надо отдать ему должное – все изъятое Максимову вернули в целости и сохранности, даже доллары, которые, честно говоря, узреть он уже не рассчитывал. Без оперативного вмешательства Завадского здесь не обошлось.

Кравцов, постанывая и кляня российскую действительность, уволокся ловить такси. Ехать в личной «Тойоте» Завадского отказался наотрез. Имеет он право на покой для личной скорби?

– Садись, Константин, – «врио» начальника уголовного розыска распахнул дверцу. – Доставлю тебя до дому. А заодно расскажешь мне о своих «глухарях». Сдается мне, что один из них случился на территории нашего района.

Ему пришлось мобилизовать все свои ресурсы, чтобы в достойном виде предстать перед дочерью. Следов избиения на теле не было (знают менты свою работу), и это облегчило задачу. «Устал зверски, Мариша, да еще застудился где-то…» – объяснил он, вползая в квартиру, кашляя и держась за стеночку. Из зеркала на Максимова смотрел безобразный полуразложившийся труп. «Подари себе «Даниссимо», папа, – покачала головой Маринка. – И немедленно в мыльный раствор, покуда мы тебя не потеряли». Два часа он откисал в ванной, курил, балансировал между отвратительной реальностью и сном. Потом уничтожал запасы пищи, тяжелея и презирая себя за обжорство. Маринка порхала и щебетала, повествуя о том, как здорово она провела новогоднюю ночь, как было весело, как мальчишки по-взрослому наклюкались, а она почти не пила, зато каталась с горки с немыслимой высоты и за компанию тянула «Шумел камыш» в четыре часа ночи, а когда одну половину мужского общества потянуло блевать, а другую – на интим, ей стало скучно, и она пришла домой – папу ждать. Но уснула, не дождалась.