День назначенной смерти - Алексей Макеев

– Хорошо у вас тут, – робко прогнулся Максимов. – Чистенько, воздух хороший. Как люди живете. Огородик опять же вместительный…

Дедушка деловито затоптал окурок.

– Живем как можем, чего и вам желаем. Ты дыши, мил-человек, дыши, когда еще надышишься. – А чего это тебя Косогрызовы интересуют? – Дед Антипий хлестко зевнул и почесал сваленную прядями бородищу. – Из них, почитай, никого не осталось в Прокудино. Кто где. Дмитрий помер, царствие ему небесное, Оксанка – с «тараканами», в сумасшедшем доме в райцентре. Детишки в городе. Одна бабка Протасиха, но слепая, глухая, не шарит ни хрена, того и гляди, преставится. Ихнюю домину уж председатель наш Шабрин облюбовал – ждет не дождется. А ты не по дому приехал?

– Нет, дедуля, не по дому. Мне про Косогрызовых нужно. Считай, я их биограф, – не давая деду среагировать на ругательное слово, Максимов запустил руку в сумку и извлек пол-литра «Каинского», предусмотрительно купленную и довезенную.

– Вот это правильно, – одобрил феномен Антипий. – Вот это светский разговор. Чего ж ты сразу не сказал? Эй, Грушка?!

Кривобокая хозяйка – особа лет на сорок помоложе Антипия, но тоже не красавица – вышла на крыльцо в распахнутой телогрейке вылить ведро с помоями. Бурая жижа хлынула под сарай.

– Аюшки? Чаво вам надо, папа?

Равнодушно скользнула глазами по гостю. Подзадержалась взглядом на бутылке и не выразила крупного одобрения. Антипий хлопнул здоровой рукой по коленке.

– Чаво-чаво, мужества набирайся, вот чаво. Чугуний с картохой тарань, цыпленка помоложе. Распивать будем с гостем. Да ты не робей, сынок, проходи в хату. Никого там нет. Тимоха в ПМК за бесплатно молотит, Агафья у соседки. Одна Грушка с приплодом. Давай я тебе помогу, тяжела, поди, зараза. – Антипий отобрал у Максимова пол-литра, перехватил за шейку, – сам донесу.

После первой дозы Антипий еще больше подобрел. Блажь накатывала айвазовскими волнами: то сжимала лицевой покров, то расслабляла, а вместе с кожей и морщины, которые тут же множились и превращали старика в кожаное решето, болезненно реагирующее на спиртное.

– Ты не гляди на меня, сынок, это не морщины, это извилины прут, – бухтел дед, истомой растекаясь по столу. – Жизнь чертовски длинная была. Да не сиди, гостюшка, не сиди, активируй объект. Жахнем по второй, там и набалакаемся.

Максимов нехотя ковырял картошку. Молчаливая Груша гремела за печкой ведрами и делала вид, будто держит ситуацию под контролем: хмуро посматривала и мотала на ус. Один дед радовался жизни. Да еще чертенок, которому надоело сидеть на вершине, а захотелось покривляться на пороге.

– Мне бы про Косогрызовых, – осторожно напомнил Максимов после того, как деда неудержимо понесло в краснознаменную, ордена Ленина, юность.

– Дойдем, – кивнул Антипий, – А на кой ляд тебе Косогрызовы, сынок? Они в город дернули. Как пошла эта чиканутая перестройка-перестрелка, так и дернули.

– Позже, – мрачно буркнула из-за печки Груша.

– Может, и позже, – согласился Антипий. – Кто их упомнит? У нас, сынок, как? – Он выложил на стол малосимпатичную культю, а правой, не дожидаясь милости гостя, потянулся к бутылке. – В тридцатых народ от колхозов бежал в город. Ловили, сажали, а он опять бежал. Когда Никита волю дал, по новой рванули. Потом вроде успокоились, а аккурат перед Мишкиным появлением – ну, этого мудака, который страну довел, – опять побежали. Эта, как ее, началась…

– Третья волна эмиграции, – подсказал Максимов.

– Точно, – кивнул Антипий, – третья. Ну, поплыли по волне. За жизнь веселую. Ты налегай, сынок, на травку, не стесняйся. В ней витамины. Огурчика вот отведай.

Выпили по третьей. Дед карикатурно соловел. Собирал глаза в кучку, но они упрямо разбегались.

– …А девахи Оксанкины только школу окончили – сразу и подрапали. Д-да и правильно, – дед неловко махнул рукой, сбрасывая на пол пустой стакан. Тот оказался крепче пола, не разбился. Подскочила Груша, подняла. – Нет им тут занятия, – продолжал дед, ничего не замечая. – В доярки идти? В скотницы? У старшей, у Альки, кажись, усердие к знаниям имелось, вторая, уж не помню, как ее звали, все стишки сочиняла да мамашке декла… декла… рассказывала…

Не таким уж просвещенным по части Косогрызовых оказался дед Антипий. Старушки у сельпо сильно преувеличили. Хотя и уверяли, что дедуля самый знатный сплетник на селе, а сплетни, как известно, из ничего не рождаются, нужна причина, пусть и ложная. Как говорил кто-то из именитых, чтобы выдумать, надо знать.

– Наследственность у них больно интеллигентная. Димка не в счет, он хоть и соображал, а свой был пенек, деревенский. А вот Оксанка – та не из народа, не-е… Слабенькая была, вежливенькая. Ейный папаня перед Советами кровно провинился – сослали его в Сибирь. Благо не на каторгу. Был да-ацент, стал училкой. – Дед покряхтел. – Истории разные детям рассказывал. Да чего там, – старик заржал. – Я и сам их слушал, эти историйки. Вражина, конечно, был порядочный, этот Юрик Евгеньич, да интересно болтал – заслушаешься. Сидишь, бывало, на первой парте, ухи нараспашку, слушаешь, слушаешь, а потом шарах – штаны полные, проглядел. – Дед засмеялся.

Максимов терпел.

– А Оксанку мы любили, – спотыкаясь через слово, тянул Антипий. – Верно заметил товарищ Сталин – дите за отца не ответчик. С-своя она была, не смотри, что инт-теллигентная. Не поймешь, п-правда, почему за Димку Косогрызова выскочила. Может, тогда, после смерти п-папаньки, у нее крыша и поехала?

Замерцало что-то интересное. Когда речь заходит о наследственных болезнях, поневоле заинтересовываешься. Разве не было в поведении и характере сестер загадочных моментов?

Болтовню деда нужно было усугубить. Тут и дал он промашку – щедро разлил по четвертой. Антипий с готовностью схватил стакан.

– Хороша, подлюка. Слабовата, правда, наши домашние заготовки позабористее будут, но у нас сейчас эта, сынок… временные трудности. На две пенсии живем, д-дармоедов кормим, сам понимаешь, доход на душу населе…

Это были последние слова. Без всякого предупреждения дедок закатил глаза и рухнул плашмя в остывшую картошку. Раздался густой храп.

А в остальном – немая сцена.

– Де-дя ба-бах! – восторженно закудахтал чертенок.

– Надубасился, – грустно подытожила Груша.

– И надолго? – расстроился Максимов.

Груша пожала плечами.

– До вечера – пока не проспится. Так и будет сидеть – покуда Тишка не придет да в постель не оттаранит.

– Могу помочь.

– Да ладно, – невестка раздраженно махнула рукой. – Леший с ним, пущай дрыхнет. – Она забрала со стола недопитую бутылку, остатки еды и потащила в свою норку за печку.

Максимов поднялся.

– Ладно, спасибочки за еду. Пойду я. Если чего натворил, извиняйте, не хотел.

– Да ничего, не вы, так другой, – Груша показала из-за печки несимметричное лицо. – Если вам про Косогрызовых очень надо, то идите к Марии Федоровне – пятый дом от нашего. Скажете, Грушка послала. Она тоже учительницей работала. Сейчас, правда, на пенсии, уже пятнадцать лет дома сидит. Про всех знает. Но не забудьте еще одну бутылку – без сорокаградусной Мария Федоровна и слова не скажет, – и предвосхищая недоуменный кивок на храпящего «в мундире», добавила: – Не волнуйтесь, вам ее не перепить.

– Благодарю покорно, – раскланялся Максимов.

Мария Федоровна жила в опрятном домике – уютном, но очень маленьком. Над трубой красовался ручной работы дымник, в виде сказочного теремка (есть еще умельцы в русских селах), из будки для порядка погавкивала собачушка. Дорожки аккуратно очищены от снега.

– Груша вас порекомендовала, – завершив традиционное приветствие, пояснил Максимов.

– Какая еще Груша? – удивилась болезненно худая особа с плоским лицом и обесцвеченными волосами.

Она много курила, дым клубился по дому и, похоже, являлся неизменной составляющей интерьера. Как и валенки на ногах, плохо гармонирующие с натопленным помещением.

– Да бог ее знает какая, – честно признался Максимов. – В пятом доме от вашего.

– Впрочем, мне без разницы, – с философской мукой на лице изрекла старушка. – Вы водку принесли?

– Каюсь, согрешил. – Максимов расстегнул «молнию» на сумке, обозначив контур сосуда в пакете.

– Ноль-пять? Ноль-семь? – Старушечьи глазки впились в него, требуя правильного ответа.

Он кивнул.

– Последнее.

Вот и смысл философии. Мария Федоровна радушно впустила гостя.

– Вы по какой части работаете, молодой человек?

– Мм… Я по правоохранительной, сударыня. Но это в прошлом. Нынче я тружусь в частном сыске и расследую весьма запутанную историю. Вы мне не поможете?

– Помогу, – покосившись на сумку, сказала хозяйка. – А вот мой муж служил в геологии. Десять лет прожили в Усть-Мае, в вагончике. Он уезжал на профиль – я ждала. Через месяц возвращался, неделю отдыхал – и опять на месяц. Очень содержательная жизнь, правда? А в семьдесят третьем он погиб, медведь невоспитанный попался. Я похоронила и сюда перебралась.