Ever since we met (СИ) - "Clannes"

Уже потом, гораздо позже, сворачиваясь под одеялом, между уже заснувшими Настей и Соней, Саша думает, что хорошо, что тетя Лена пришла. Иначе кто знает, каких глупостей она могла бы натворить? Ей снится этой ночью, что в сугробах, которые рядом с их домом, вырастают маргаритки, и она собирает охапку, свивает в венок, но стоит ей шагнуть на порог дома с ним в руках, за собой оставляя на снегу цепочку следов босых ног, как звенит будильник, заставляя проснуться. Саша чай с несколькими цветочками шалфея заваривает, добавляет в чашку пару ложек меда с имбирем, зевает нещадно, пока варит кофе для Вани и дяди Андрея, и лишь затем идет будить девчонок – остальные, она знает, проснутся сами. Ей нравится тишина, царящая в доме в те утра, когда ей удается проснуться первой, нравится бродить по поскрипывающим изредка полам так, чтобы ни звука не раздавалось, нравится наполнять кухню запахами завтрака, пусть это даже банальнейшая яичница.

Не нравится ей то, какая вакханалия творится в школе, когда они до туда, наконец, добираются. Все красное, и розовое, и все дарят друг другу цветы и сердечки, и кто-то уже хвастается их количеством – и это уроки еще не начались. Саша девчонок отправляет на уроки, падает за свою парту, едва зайдя в класс, и зарывается со стоном лицом в ладони. Она ненавидит день влюбленных всем своим сердцем, вот только кто бы ее спросил? И напевающий что-то себе под нос с утра пораньше Ваня, громогласно объявивший на всю кухню, что вернется поздно, потому что будет праздновать с Аленой, лишь усилил ее ненависть к этому дню еще до того, как она вышла из дома, до того, как попала в это все в школе. И вот в этом ей проводить остаток дня? На уроках сосредоточиться получается с трудом, Светлана Владимировна даже делает ей замечание на химии, и выглядит при этом удивленной, будто сама не верит в то, что именно ей это говорит. И впервые за долгое время Саша рада выйти из школы, рада, когда уроки заканчиваются, потому что это значит, что все это безумие осталось позади.

И она совершенно забывает о том, что позади оно осталось уж точно не для нее – и вспоминает лишь когда прямо перед ней притормаживает авто, за рулем которого Даня. Он улыбается ярко и светло, и ей почти становится стыдно за то, что она хотела бы избежать этого всего. Почти – потому что она довольно успешно отучает себя от стыда.

– Прыгай в машину, принцесса, – Даня смеется, дверь для нее открывает, перегнувшись через пассажирское сидение. – Давай, у нас ведь не так много времени, зачем его терять?

На часах почти три, ей надо быть дома к семи. Времени, думает она, море. А еще она думает, что не любит обычные розы, но когда он, потянувшись к задним сидениям, оттуда достает для нее целый букет, она молчит и лишь улыбается да возвращает ему поцелуй в щеку. Ей всегда нравились кустовые розы, и она ему об этом как-то раз даже сказала, но стоит ли сейчас по этому поводу его доставать и бухтеть? Саша считает это лишним. Лучше и правда не терять времени – вдохнуть запах, в букет почти зарывшись лицом, улыбнуться, и пристегнуться, прежде чем машина мягко тронется с места. Водитель из Дани, что ни говори, хороший, разве что он частенько нервничает, когда не нужно, и в такие моменты ей хочется заставить его выпить пару чашек ромашкового чая. Заговоренного, чтобы наверняка. Вместо этого она в какой-то момент лишь выкручивает громче радио, закатывает глаза, когда слышит там очередной романтический хит в честь сегодняшнего дня, и смеется, когда Даня, немного фальшивя, начинает подпевать, делая это так заразительно, что к нему невозможно не присоединиться.

Это не значит, что ей нравится вся эта красно-розовая ерунда больше, но это позволяет расслабиться – хотя бы немного, хотя бы до того момента, как она украдкой в собственный чай, уже в кафе сидя, бросит пару ягод бузины. Для умиротворения, для того, чтобы не нервничать. Когда Даня ее ладонь подрагивающую накрывает своей, ее захлестывает пониманием и обидой – она ведь вовсе не переживает за счет собственного свидания. Ей гораздо важнее другое, которое наверняка где-то тоже проходит уже. На котором допоздна собирается пропадать Ваня. И это наверняка нечестно, сидеть рядом с одним парнем, глядя ему в глаза, улыбаясь ему, смеясь над его шутками, но думать о другом. И она правда хотела бы хоть что-то изменить, если бы могла. Вот только может ли?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Пирожное, которое она все-таки заказывает в итоге, вкусное – она растягивает удовольствие, ест понемногу, слушает Даню, позволяя ему говорить о чем угодно, иногда задает вопросы, и смотрит на него, на эти искры в его глазах, разглядывает каждую черту его лица, выискивая то, что могла бы полюбить. Что, может быть, получилось бы. Не получается – он красивый, он обаятельный и харизматичный, и ей кажется, его не должно быть сложно любить, но не тогда, когда постоянно сравниваешь с кем-то другим. Кем-то кроме. Он не заслуживает такого, он заслуживает гораздо большего. Гораздо лучшего.

Но и бросить его Саша не может. Эгоизм в ней сильнее, сильнее страх того, что она останется одна, без человека, который ее любит не по-братски, а так, как она мечтала. Пусть это даже не тот человек, чьей любви она так жаждала, какая разница? Большая, подсказывает ей совесть, огромная, такая, что утонешь в ней и не заметишь – зачем ты врешь себе, Саша, зачем? Зачем ты врешь ему? Он мог бы найти себе девушку, которая его полюбит по-настоящему, которая будет относиться к нему так, как он заслуживает, а не нянчиться с ней. Не тратить на нее время. Она молчит, совесть затыкает привычно, и Дане улыбается-улыбается-улыбается, ловя его ответную улыбку.

– Мне кажется, – говорит он, когда за окном уже темно, когда он останавливает машину у ворот ее дома, – я в тебя всерьез влюблен.

Она правда старается, чтобы в улыбке ее не скользила грусть, подается навстречу ему, едва ощутимо губами касаясь его губ, и отстраняется прежде, чем это касание превратится во что-то другое.

– Спасибо за вечер, – она жмется лбом к его лбу на миг. Ремень безопасности отстегивается легко, и Саша не останавливается, пока не открывает калитку – замирает ненадолго, улыбается ему, машет ладонью на прощание. Стыд разъедает изнутри, не дает покоя. Она спешит в дом, почти отбрасывает букет, спеша переодеться, спеша в лес, где наверняка ждут только ее, и в спешке и не понимает, когда новая мысль вспыхивает в голове яркостью и осознанием.

Влюблен, осознает она, еще не значит, что он любит. Невеликое утешение, а все же.

========== Глава 15 ==========

– Ирусь, куда ты опять задевала розмарин?

Голос Александра Васильевича с кухни заставляет ее улыбнуться. Стоило ей появиться в дверях, как Ирина Владимировна, едва дождавшись, пока она стащит с себя пальто и вылезет из сапожек, подхватила ее под локоток и потащила в комнату, крикнув мужу, что ужин готовит он. Соня отправилась за Настей – та могла бы прийти и сама, но Соня настояла на том, что очень уж хочет прогуляться. Посекретничать она хочет, вздохнула Ирина Владимировна, и улыбка ее была мудрой и грустной. Дети растут, в конце концов. Даже если эти дети не родные по крови, к ним не так сложно привязаться.

– На нижней полке посмотри, и больше не ставь на верхнюю, я не дотягиваюсь, – Ирина Владимировна выглядит забавно, когда пытается добавить в голос сердитых ноток, но звучит в нем только обожание. В доме их царит та же атмосфера любви и тепла, что и у Букиных, за тем единственным исключением, что своих детей у них нет. Впрочем, это ничуть не вредит их взаимоотношениям. По крайней мере, так кажется – она не знает, что может происходить, когда они остаются вдвоем. Но глядя на эту спокойную и уверенную в себе женщину, похожую на сытую и довольную кошку – хотя, скорее, на какую-нибудь пуму, даже в таком состоянии опасную – слишком сложно поверить в то, что ее кто-то может обидеть. Что кто-то будет хотя бы пытаться, если в их голове есть хоть капля разума.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Жаль, что я в последнее время так редко у вас бываю, – признается Саша, ноги поджимая, устраиваясь в кресле поудобнее. Ирина Владимировна смеется, тянется к ней, по голове гладит легко, мимоходом будто, но в этом коротком движении столько тепла, сколько она мало от кого получала когда бы то ни было. Тетя Лена была права, думает она, у нее теперь семья, в которой гораздо больше человек, чем ее почти-родители и почти-брат. Семья, в которой даже такие вот поглаживания по голове воспринимаются хорошо и спокойно, не так, как ранее.