Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

И в 1956, и в 1967 годах я не безоговорочно разделял энтузиазм, охвативший евреев во Франции и во всем мире. В 1956 году на другой день после вторжения на Синай я выступал на семинаре (на площади Вогезов), организованном раввином Фейерверкером. Во время дискуссии я высказал свои сомнения и возражения; какой-то молодой человек — я и сейчас ясно вижу его: примерно двадцатипятилетний, внешность предельно непохожая на типично еврейскую, безупречно отглаженная складка брюк, светлый пиджак, приятное лицо — заключил беспорядочные дебаты возгласом: «Вывод — кто сильнее, тот и прав». Против своего обыкновения, я на этот раз страстно и гневно прочитал своему оппоненту мораль. Эта формулировка, достойная какого-либо французского Макиавелли, слишком часто верна, но еврею следовало бы постыдиться употреблять ее. Часто ли евреи были сильнейшими? Долго ли еще они ими останутся?

Политика, которую вели израильтяне с 1967 по 1973 год, логически вела к новой войне. В каждый из моих приездов я говорил об этом израильским друзьям. Ни Египет, ни другие арабские страны не потерпели бы великого Израиля. Я критиковал размещение израильских войск вдоль Суэцкого канала как по военным, так и по политическим соображениям. Канал не образует надежной преграды; он вынуждал израильтян давать бой сравнительно далеко от своих баз. С политической точки зрения оккупация Синая, области Газа и Трансиордании делает Израиль имперским государством в масштабе региона. Военная эскалация шла неумолимо, от одной битвы к другой.

Сирийско-египетское нападение в 1973 году я расценил как нормальное, равно как и израильское нападение в 1967-м (нормальное в смысле соответствия общепринятой практике, обычаю или «этике» Machtpolitik, политики силы). После прекращения огня я, вопреки израильским победам в последней фазе войны, порадовался успехам, одержанным в первые дни египтянами, — успехам, благодаря которым президент Садат мог выбрать мирный путь, после того как зарубцуются раны, нанесенные самолюбию и гордости.

Я поддержал переговоры в Кемп-Дэвиде, не питая особых иллюзий; критиковал идею великого Израиля, поселения, организуемые в Трансиордании, и политику Бегина в целом. Я критиковал также французскую дипломатию, которая предлагала взамен кемп-дэвидской процедуры не какую-либо другую процедуру, а заявления, теоретически безупречные, но неприменимые на практике. Разумеется, будь я дипломатом, а не свободным обозревателем, мне пришлось бы сообразовываться с политикой, с которой я несогласен. Многие дипломаты, не являющиеся евреями, оказались в неприятной ситуации, осуществляя и защищая дипломатическую линию, о которой сожалели.

Короче, я следовал деонтологии, которую считал для себя обязательной, нередко получая при этом раздраженные или даже оскорбительные письма то от евреев, то от неевреев: от первых — потому что высказывал некоторые оговорки по поводу политики Израиля; от вторых — по противоположным причинам. Письма антисемитов оставляют меня равнодушным в той степени, в какой я могу им быть, столкнувшись со слепой, утробной ненавистью; письма евреев трогают меня больше, но им не удается ни на йоту меня поколебать. Я французский автор; еврей, который реагирует и думает прежде всего и главным образом как израильтянин, живет в противоречии с самим собой. Почему бы ему не жить на своей родине?

В части пресс-конференции Генерала, посвященной июньским (1967 года) событиям, содержалось несколько слов, которые были замечены и вызвали комментарии: «Народ особого склада, уверенный в себе и властный». Некоторые люди, которых я уважаю и которыми восхищаюсь, например преподобный отец Рике, отказались заподозрить в словах Генерала иные чувства, кроме восхищения незаурядным народом, даже если в данном случае этот народ злоупотребил своей склонностью властвовать. Я, со своей стороны, не сомневался — и остаюсь убежденным в своей правоте, — что Генерал хотел преподать урок французским евреям, равно как израильтянам. А потому, употребив термин «народ», включающий и израильтян, и евреев диаспоры, он обращался не к одним евреям Израиля. Его раздражение, по всей видимости, было вызвано поведением французских евреев по случаю победы в Шестидневной войне: толпами демонстрантов, произраильской позицией некоторых печатных органов, доходившей до публикации ложных новостей, произраильскими настроениями массы французов, воодушевленных пропагандой и движимых смутными эмоциями — сочувствием к Израилю, Давиду, которому угрожал Голиаф, но и едва осознанным желанием реванша над арабами, которое возникло после ухода из Северной Африки, что отождествлялось с национальным поражением.

Я тогда долго размышлял, нужно ли мне вступать в эту дискуссию, так же как раньше долго думал, публиковать ли свои мысли об Алжире. Антисемитом генерал де Голль не был никогда, по крайней мере со времени своего вхождения в политику в 1940 году. Стоит ли драматизировать значение нескольких слов, не исключавших, в конце концов, лестного для евреев толкования? Мог же Генерал считать, что «уверенный в себе» и «властный» — это комплименты. Толкование, впрочем, тем менее вероятное, что эпитет «властный» постоянно употребляли французские антисемиты, в частности Ксавье Валла, верховный комиссар по делам евреев во время последней войны. «Протоколы сионских мудрецов», знаменитая фальшивка, сфабрикованная царской полицией, вдохновлялась теми же настроениями и обвиняла евреев в том же грехе: стремлении к власти и господству.

Мой дорогой друг Гастон Фессар, приславший мне письмо по поводу книги «Де Голль, Израиль и евреи», счел мою реакцию чрезмерной, что и высказал по-приятельски откровенно: «Сначала немного о том, что касается пресс-конференции генерала де Голля. На мой взгляд, Вы очень хорошо сделали, отозвавшись на нее и опубликовав Ваш отзыв. Прежде всего потому, что Вы имеете на это право и что Ваши мысли, как всегда, чрезвычайно проницательны. Лично я, хотя и занимаю почти безоговорочно произраильскую позицию в июньском конфликте и радовался победе Израиля, был бы все же менее строг, чем Вы, к словам „народ, уверенный в себе и властный“, и мне не кажется, что нескольких слов, какой бы резонанс они ни были способны вызвать, достаточно, чтобы торжественно реабилитировать антисемитизм или хотя бы вернуть „время подозрений“; тем не менее Вы стократ правы, высказав то, что чувствовали, и я желаю, чтобы написанное Вами содействовало возможному (хотя и маловероятному) обновлению, к которому Вы призываете на последней странице».

Маленькая книжка «Де Голль, Израиль и евреи» состояла из трех частей: первая «Время подозрений», обсуждает пресс-конференцию Генерала; во второй воспроизведены статьи, опубликованные до, во время и после Шестидневной войны; третья объединяет две статьи — ту, что появилась на страницах «Реалите» в сентябре 1960 года, и ту, которая была напечатана в «Фигаро литтерер» 24 февраля 1962 года и о которой я уже говорил.