Царица поверженная - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем же занят император, если не может встретиться со мной прямо сейчас или в ближайшее время?
– Он осматривает сокровища, изъятые из мавзолея. Надлежит составить их опись.
– Разумеется.
Разумеется, ничто не отвлечет Октавиана от подсчета награбленного.
– Но там находится нечто более драгоценное – тело моего мужа.
– Уверяю тебя, к покойному отнесутся с должным почтением.
Первый день моего заточения тянулся медленно. Отчасти то, что я оказалась в строгом заключении, пришлось кстати: я была так раздавлена и так слаба, что могла только лежать на кровати или сидеть у окна. Но со мной оставались преданные друзья, и я сумела выплакаться, выспаться и собраться с духом.
От Октавиана ответа не поступило. Лишь с приходом темноты нам принесли поднос с ужином.
Моим тюремщикам, видимо, доставляло удовольствие являться без предупреждения. Прежде чем рассвело, появился тот же самый римский командир, громко распахнув дверь.
– Госпожа! – крикнул он, склонясь над моей кроватью.
– Нет нужды так кричать, – заметила я. – Я не сплю. Но раз пришел, зажги мою лампу.
Он явился с горящим факелом.
– Хорошо.
Римлянин с готовностью повернулся и выполнил мою просьбу. Похоже, этот грубый солдат был не злым, а просто невоспитанным.
– Как тебя зовут? – спросила я.
– Корнелий Долабелла. Я знаю императора много лет и служу с ним с последней кампании. – Он повесил лампу на треногу. – Рад сообщить, что мой командир милостиво согласился удовлетворить твое прошение. Ты можешь заняться приготовлениями к похоронам Антония и провести их по своему усмотрению. Кроме того, тебя переведут в более удобные покои. Со всеми вопросами и пожеланиями обращайся к одному из его наиболее доверенных и уважаемых вольноотпущенников по имени Эпафродит.
Эпафродит! Не странно ли, что у Октавиана имеется доверенный слуга с тем же именем, что и у меня? А ведь это имя раньше приносило мне удачу, – может быть, так будет и теперь.
– Я искренне благодарна императору.
– Он сказал, что в расходах ты не должна себя ограничивать.
– Император весьма щедр.
Он и мог не скупиться – к его услугам имелась моя казна.
Похороны Антония… что могу я написать о них? Что они были величественными, как и подобает похоронам царя? Да, его погребли со всеми мыслимыми почестями, торжественно, роскошно, с блеском и пышностью, когда-то считавшимися оскорблением старинных римских добродетелей, но соответствовавшими его воле. Тело везли в золотом гробу на массивном раззолоченном катафалке. Погребальное шествие было многолюдным, за катафалком шли плакальщики, процессия вышагивала под медленные и торжественные похоронные гимны – как печальная пародия на шествие Диониса, имевшее место в этом городе всего три дня назад. Те же флейты, барабаны, цимбалы – только мелодии теперь исполнялись совсем другие. И маршрут тот же – от дворцовых садов и через весь город, давая покойному возможность попрощаться с ним. Вот Мусейон… Гимнасион… храм Сераписа… широкая Канопская дорога… гробница Александра… и снова дворец, где мы некогда были счастливы.
Затем гроб внесли в мавзолей. Там его дожидался гранитный саркофаг со снятой крышкой. Тяжелый гроб подняли, поместили внутрь, крышка с тяжелым печальным стуком скользнула на место, и саркофаг закрылся намертво. Я преклонила колени, возложила на него гирлянду и по обычаю фараонов припала к холодному граниту, шепча:
– Анубису, Анубису вверяю тебя, мой дорогой.
Слова прощания.
Такими увидели эти похороны все.
Но я – я видела иное. Прежде чем гроб закрыли, я заглянула в комнату, где он стоял на похоронных дрогах. Лучшие в мире организаторы похорон позаботились о моем бесценном Антонии. Они сделали все, что в человеческих силах, дабы он совершил это великое путешествие как должно.
По углам дрог пылали четыре факела в железных гнездах. Я подошла к гробу и заглянула в него, заранее ужасаясь тому, что должна увидеть.
Он изменился, словно стал меньше; как-то осунулся и опал после того, как его тело покинули неукротимый дух и неиссякаемое жизнелюбие. И он был так неподвижен – более неподвижен, чем каменная статуя, поскольку для человеческой плоти столь полное отсутствие движения противоестественно.
Я выдержала все, поскольку знала, что тело уже не имеет отношения к Антонию. Не оно должно стать моим последним воспоминанием, не такую картину я должна запечатлеть в сердце.
Я склонилась над гробом, чтобы коснуться его чела прощальным поцелуем, – и тут увидела это!
Его руки воистину остались его руками, они выглядели живыми. Вот шрам на правой руке – Олимпий занимался его заживлением, – это шрам Антония! Все, что осталось от его личности, сейчас воплотилось в этих сложенных на груди руках. Да, руки – они все решили.
Я плохо помню, что было потом, хотя обрывки происходившего всплывают в памяти с картинной отчетливостью, вплоть до деталей. Однако горе накатило на меня с такой неистовой силой, что я могла лишь отрешенно брести по улицам следом за катафалком. Улицы были полны народа, но я не видела никого и ничего, кроме медленно катившегося катафалка, ощущала лишь чудовищную боль утраты. Теперь я по-настоящему знала, что проиграла: Антоний ушел, Египет захвачен. От мраморных плит мостовой и стен домов тянуло жаром, который одолевал и ослеплял меня. Я рвала свою одежду, как деревенская вдова, наносила себе удары, не осознавая этого. Говорят, я причитала, завывала, взывала к богам. Может быть, но мне запомнилась лишь боль, затуманившая все, что бы я ни делала. Я перестала существовать, погребенная под всесокрушающим курганом страдания.
По возвращении я без сил рухнула на кровать, однако забыться не смогла. Меня мучил неприятный вопрос. Одна подробность, которую я поначалу забыла выяснить, но теперь она не давала мне покоя.
Долабелла находился на дежурстве. Я видела, что он несет караул у дверей, остановившись на почтительном расстоянии, и окликнула его в надежде на ответ.
– Да, госпожа?
Римлянин подошел к кровати, где я лежала без сил и, несмотря на жаркий день, дрожала в ознобе.
– Антилл, – промолвила я. – Сын Антония. Где он? Кажется, на похоронах его не было.
Лицо стражника затуманилось.
– Молодой Марк Антоний мертв, – неохотно ответил Долабелла. – Солдаты убили его, когда он пытался укрыться в святилище божественного Цезаря.
– Нет! Это невозможно! Как могла произойти такая ошибка? – вскричала я, хотя понимала, что в суматохе боя возможно все.
– Это… это не было ошибкой, – сказал Долабелла. – Его убили по приказу императора.
– О Исида! – вырвалось у меня.
Но если так, он прикажет убить и моих детей. Мы, Птолемеи, обречены. Коль скоро он так безжалостен к Антиллу
