Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Мое здоровье доставляет мне большие неприятности, но все не так уж плохо, и умирать я не собираюсь. На следующей неделе мы едем в небольшое путешествие по Испании, а потом на север. Так что не думай о том, чтобы приехать на Майорку. Наша встреча все равно не имеет смысла — даже наши бессмертные души будут пребывать в разных подземных царствах. Согласись с этим. Тем не менее, я желаю твоей жене поправиться, а детям быть веселыми и здоровыми.

Д. Г. Л.

Гаролд Николсон {792}

В защиту робости

Кому нет тридцати, тому зазорно быть не робким. Апломб у молодых — свидетельство их толстокожести. От тех, кто не застенчив в двадцать два, в сорок два веет скукой. В сорок два бесцельно сотрясая воздух, они твердят при каждом случае: «Я же говорил…»

Нет, воспитаем юных, чтобы они стеснялись кстати и некстати. Чтоб забивались по углам, несли скоропалительную чушь, засовывали нижние конечности за спасительные ножки кресел и диванов, не знали, куда девать негнущиеся руки, мечтая от них избавиться, как от неудобной обуви.

Ибо застенчивость, словно околоплодная жидкость, оберегая личность, дает ей правильно развиться: выросший без нее становится жертвой шаблона или подражательности. Лишь под ее бархатистой кожицей вызревает тугой бутон неповторимых душевных качеств; лишь сбрасывая понемногу ее нежные покровы, личность предстает во всей своей красе и силе. Пусть осознают робкие, что их недуг не только иго, но и преимущество, пусть видят в нем скорее дар, чем бремя, пусть знают, как несносны их бойкие сверстники.

В Ирландии по соседству с моей бабушкой жил мальчик. Звали его Эверард, и это имя очень ему подходило. Я его терпеть не мог. В то время, о котором я рассказываю, ему было четырнадцать, а мне двенадцать. У бабушки бывали чаепития, во время которых в небольшом, но очень и очень зловредном блюде с крышкой подавались горячие кексы. В мои обязанности входило обносить ими собравшихся дам, элегантности ради держа в правой руке злополучное блюдо, а левой снимая перед каждой гостьей крышку. То была невыполнимая и мучительная эквилибристика, вроде известных упражнений на координацию, когда одной рукой делают похлопывающие, а другой — растирающие движения. Всякий раз — о это чувство, что у меня не чищены ботинки, сейчас развяжутся шнурки, того и гляди спустится носок! — я широким жестом подымал крышку, когда шел к той или иной гостье, и плотно прикрывал ее, как только оказывался перед очередной пожилой дамой. Никогда не мог я добиться нужной последовательности: пройти по комнате с бережно прикрытым блюдом и любезно снять крышку, предлагая его содержимое. Однажды, в надежде остаться незамеченным, я сунул крышку на подсервантник. Тщетно! «Где крышка?» — тут же встрепенулась бабушка. К несчастью, я угодил на кожаный альбом с видами Помпеи и Пестума, на переплете остался четкий кружок жира, а я получил жестокий нагоняй. Мне было сказано, что Эверард не так неповоротлив, как я, что Эверард ведет себя как настоящий джентльмен, что в следующий раз не я, а Эверард будет разносить кексы. И в самом деле, он разносил их с угодливым проворством, какое я впоследствии видел у модных парикмахеров.

Бабушка непрестанно метала в мой угол сверкающие взгляды, призывая смотреть, сравнивать и мотать на ус урок неподражаемого Эверарда. И все же сегодня я не сомневаюсь, что в сравнении (повторяю — в сравнении!) с этой прилизанной комнатной собачкой я был довольно славный мальчик. Пожалуй, недостаточно опрятный и спотыкавшийся на ровном месте, но вовсе неплохой. Я это вам рассказываю, чтоб робкие и неуклюжие мои читатели знали, что советы я даю со знанием дела.

Боюсь, советы эти самого что ни на есть практического свойства, но робость не утихомирить доводами разума. Когда, бывало, у дверей великих мира сего стеснительность, это глумливое чудовище, когтила мне сердце, я говорил себе, что я ничем не хуже тех, кого мне предстояло встретить. Метода не из лучших — я делался развязным. Радостно влетев в гостиную, я дерзко кланялся хозяйке, вызывающе не замечал хозяина, здоровался запанибрата с почтенным литератором, преподававшим нам в Бейллиоле, и плюхался с размаху в кресло. Отъехав от удара, оно толкало маленький столик с массой разложенных на нем безделушек: флакончиком с нюхательной солью, римским сувениром в виде серебряной тележки, персидской шкатулочкой для перьев, фотографическим портретом великой герцогини Саксонской, вазой с анемонами… Все это с грохотом валилось на пол и раскатываюсь по углам, одновременно увлекая в небытие и мою бойкость. Нет, такими приемами делу не поможешь. Но и обратное губительно: не следует внушать себе, что ты лишь червь. «Запомни, — сказал я себе однажды, вручая шляпу и пальто лакею, — запомни, что ты последнее ничтожество. Тебя и пригласили-то сюда только потому, что хозяева познакомились с твоей теткой в Сен-Жан-де-Люс. Они отнюдь не жаждут тебя видеть, и слышать, кстати, тоже. Поздоровайся с хозяйкой дома и марш за диван! И оттуда ни ногой! Там тебе нечего будет стесняться, только не вздумай пожирать глазами французские гравюры на стенах и инкрустацию на ширмах. Спокойно положи руки на спинку стула и гляди прямо перед собой, стараясь не мигать ежесекундно. Если кто-нибудь заговорит с тобой, ответишь скромно и вежливо. Если нет, держи язык за зубами». Так вы тоже ничего не добьетесь. За диваном вы налетите на мольберт с картиной Каролю-Дюрана или растянетесь во весь рост, споткнувшись о собаку. Нет робость нельзя сломить и обуздать без более серьезной научной базы.

Прежде всего, поставьте себе диагноз — определите, каким видом робости вы страдаете. Есть две основные формы: телесная и душевная. Жертвы телесной стыдятся своих рук и ног, порывистые, угловатые движения которых повсюду сеют разрушение и хаос. Душевно робкие стесняются каждого своего слова и взгляда. Они больше заслуживают жалости: если телесные страдальцы за счет великой осмотрительности способны уберечься от самых тягостных последствий своего недуга — в крайнем случае всегда ведь можно сесть на стул, засунув под себя пылающие руки, — душевно робких он терзает непрестанно, пока они не остаются в одиночестве. Этими последними я и намерен заняться более основательно.

Первое правило состоит в том, чтобы, выезжая в гости, дать понять родителям, что вы не собираетесь служить центром всеобщего внимания. Не позволяйте матери, сидящей рядом с хозяйкой, подавать вам знаки любви и поощрения — даже под столом! Не разрешайте отцу шептать соседке, что сегодня вы впервые надели фрак или длинное платье. Запретите ему искоса на вас поглядывать, дабы удостовериться, что вам весело. Пусть вас оставят в покое, храните вашу робость втайне — как власяницу.

Второе правило такое: заранее смиритесь с тем, что вы не будете блистать в обществе и не стяжаете лавры интеллектуала. И еще одно: не надо притворяться старше, чем вы есть. Это не прибавляет уверенности в себе — напротив, стоит не сдержаться, и с ваших уст сорвутся слова, которых вы говорить не собирались и о которых тотчас пожалеете, едва падет преграда сомкнутых губ. Застав жену соседа, которую вы решили навестить, в зеленом шезлонге на веранде, вы, как человек умный, скажете ей просто и скромно: «Добрый день, миссис Мейпл!», но если вы не так благоразумны и жаждете блеснуть непринужденностью манер, вы крикнете с порога: «Прощу вас, не вставайте, миссис Мейпл!». чтобы тотчас понять, что ради вас никто вставать не собирайся, и ощутите, что вы жаритесь в аду. По тем же причинам не повторяйте и не поправляйте сказанного старшими. Пуще всего остерегайтесь встревать в их разговоры. Пусть вы точно знаете, что «Весну» написал Боттичелли, а не Чимабуэ, это не ваше дело. Слегка поджатые губы — вот все, что вы можете себе позволить. Единственное ваше оправдание в том, что робкий человек равно робок со всеми: не будьте дерзки с гувернанткой и почтительны с епископом. Если вы застенчивы всегда и со всеми, люди в конце концов решат, что вы скромны по натуре, а это льстит их самолюбию, и вас начнут повсюду приглашать. Лишь завоевав популярность, вы сможете быть умным, интересным, занимательным. Пытаться вызвать восхищение, не обезвредив чужую зависть, — страшная ошибка; только начав с пренебрежения, старшие способны под конец расположиться к молодым. Поэтому очень хорошо, что вас не замечают поначалу, утешьтесь — это ваше преимущество. Спокойно стойте за своим стулом.

Вот еще несколько практических безделиц, которые мне хочется посоветовать застенчивым юнцам. Продумайте точно, до деталей, что вы, войдя, скажете хозяйке дома, это очень важно, иначе другие, непрошеные слова могут сорваться с языка и вместо «Как поживаете? Спасибо, что пригласили меня», вы выпалите: «Ну и фурункул у вашего дворецкого, в жизни такого не видел!» Опять же, как быть с потеющими ладонями? Во времена моей юности дамы носили длинные лайковые перчатки, невероятно чувствительные к влаге. Они приклеивались к пожимавшей их ладони и — раз! — лопались, словно вспоротые. Теперь их не носят — одним орудием пытки меньше. В восемнадцать лет ладони у меня были крепкие и сухие, как пустыня Такла-Макан. Но при малейшем приближении хозяйки дома, даже если на ней не было лайковых перчаток, влага на моих ладонях собиралась в капли и стекала. Простите, что докучаю вам такими неприятными материями, но некогда я так страдал от этого, что жажду поделиться изобретенным мною средством. Оно называлось: «Papier Poudre» — то была аккуратная крошечная книжечка из папиросной бумаги, странички которой были покрыты тонким слоем пудры. Стоило обтереть ладонь таким листочком — одного хватало на раз, — и влаги как не бывало. Теперь еще одно — прощания. Я ловко управлялся с тем, что можно было бы назвать запланированными прощальными приветствиями, к ним я, разумеется, готовился заранее. Но с чем я долго не мог справиться, так это со случайными встречами. Скажем, на Риджент-стрит вы встретили бывшего директора школы. Поговорили несколько минут, и наступает самое страшное — пора ретироваться. Но как? Нельзя же в самом деле повернуться на сто восемьдесят градусов и зашагать в другую сторону. Искусство состоит в том, чтобы начать отход, не прерывая разговора. «Позвоните мне, пожалуйста», — говорите вы, пятясь и отступая. «Центральная 4689!», — кричите вы уменьшающемуся в размерах собеседнику. Отойдя на приличное расстояние, можете повернуться и следовать своим путем. Но всякий раз, подобно лорду Чемберлену, необходимо удаляться, не отрывая глаз от собеседника.