Грибница - Дикий Носок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как все было просто. И чего он боялся? Путь к сердцу Вероники лежал не через игрушки, сладости или котят, но через книги. Михаил Иванович улыбнулся своим мыслям. Они с Вероникой станут большими друзьями. Обязательно. У него в запасе масса книг, которыми можно удивить бесхитростную девочку из маленького таежного городка.
Михаил Иванович прижал тапочки к лицу и втянул носом воздух. Ничем, кроме искусственного меха, они пока не пахли. Девочка слишком мало была обута в них, да еще и в шерстяных носках. Хозяин любовно погладил тапочки и аккуратно разместил их под вешалкой. Пребывая в несколько сумбурном состоянии духа, он вытащил из-под кровати чемодан и щелкнул замками. Тапочки лежали на самом дне, под стопкой старых свитеров. Одни темно-красные, с легкомысленным бантиком по центру, кокетливые и нарядные, как и их хозяйка – Леночка, другие – бежевые в клеточку с открытым носом. Эти были Наточкины.
Первые уже давно ничем не пахли. Их владелица ныне сама была матерью семейства, обремененная складочками на боках, химической завивкой и облупившимся лаком на ногтях. Михаил Иванович поморщился. Из чудесной бабочки вылупилась отвратительная гусеница. Вторые источали едва уловимый запах нежности, невинности и страха, все еще кружа голову счастьем обладания и горечью потери. Сама Наточка давно уже ничем не пахла, кроме вони разложения. Как жаль, что для Вероники у него не нашлось ничего более подходящего, кроме этих уныло серых мужских лаптей. Ну ничего, внешний вид – не главное. Михаил Иванович потерся щекой о бежевые тапочки, сунул их под стопку свитеров, закрыл чемодан на ключ и задвинул тот под кровать.
***
Инженер – это не образование. Это призвание. Доморощенные Кулибины мастерят самопальные шелушилки для кедровых шишек, усовершенствуют самогонные аппараты, с помощью самодельных систем блоков и рычагов соображают, как своротить с места трехсоткилограммовую бетонную крышку люка канализационного колодца или поднять на второй этаж кирпичи при строительстве дома. И нет задачи, которую, хорошенько покумекав, такой изобретатель не решил бы.
Петрович как раз и принадлежал к числу таких инженеров без образования, но по призванию. Ухватив за хвост какую-нибудь перспективную мысль, как-то сооружение домашней коптильни для мяса и рыбы, например, он уже не выпускал ее из вида, обмозговывая и так, и эдак. Мысль, брыкавшаяся поначалу норовистым жеребцом, со временем объезжалась, обсасывалась со хорошенько, точно мозговая косточка из борща, и превращалась в ясную идею, полностью покорную своему создателю.
Вот такая-то коварная мысль и была виновна в том, что, увлекшись ею, пришедший домой и глубоко задумавшийся Петрович своротил с подоконника 3-х литровую банку со склизкой пакостью – чайным грибом – любимым домашним питомцем Аполлинарии Семеновны. Бытовавшее в народе наблюдение о том, что домашние питомцы всегда похожи на своих хозяев, в этом случае было абсолютно верно. Банка ухнула вниз и грохнула об пол, рассыпав сотни осколков темно-зеленого стекла, мутная жижа содержимого растеклась по деревянным полам кухни, чайный гриб смачно плюхнулся на пол неаппетитной кучкой дерьма. (Каковым Петрович его всегда и считал.)
Заслуженная кара настигла неповоротливого медведя немедля. Теща, от нечего делать целыми днями пялившаяся в окно и обустроившаяся около него со всеми удобствами – горячий чайник на подставке, чашка, сахарница, пуховый платок и очки – соскочила с насиженного места и фурией принеслась на кухню. В кои-то веки бывший действительно виноватым Петрович попытался было предупредить скандал, сообщив нарочито спокойным голосом: «Да, Аполлинария Семеновна, я случайно разбил банку. Сейчас все уберу, а завтра раздобуду Вам новый гриб. Мерзопакостнее прежнего.» Последняя фраза явно была лишней. Это Петрович понял сразу, но удержаться и прикусить язык все равно не смог. Теща треснула, точно перебродивший фрукт, и из нее полилась желчь и гниль. Приняв любимую позу всех обвинителей (руки в боки на манер буквы «Ф») и расставив на ширину плеч толстые ноги (для устойчивости), Аполлинария Семеновна, ненадолго позабыв даже про недавно проснувшуюся страсть к подглядыванию и подслушиванию, оседлала любимого конька.
«Черт косорукий! Ничего по-человечески сделать не можешь! Давай, круши все, ломай, тащи на помойку. Да что там гриб! И Светочку, и меня туда же. Все равно вся жизнь псу под хвост. Не стесняйся. Люмпен!»
Последнее слово Аполлинария Семеновна произносила через «э» с каким-то французским, коему совершенно неоткуда было взяться, прононсом. Оттого получалось почему-то особенно обидно и оскорбительно.
Чтобы не стоять с виноватым, словно у горе-ученика на картине «Опять двойка», видом перед обличающей его пороки тещей, Петрович налил воды в кастрюлю, сел на табурет, придвинул к себе ведро с картошкой и быстро начал ее чистить, роняя спиральные завитки картофельных очисток в другое ведро – мусорное. Убирать павший на поле боя чайный гриб прямо сейчас, на глазах у Аполлинарии Семеновны, показалось ему унизительным.
Чем больше распалялась теща, тем мрачнее делался Петрович, тем медленнее ходил ножик у него в руке и никудышней выходила обрезанная кое-как картошка.
Пусть на себя он давно махнул рукой и ничего хорошего от жизни (семейной, по крайней мере) уже не ждал. Но жену свою Светочку когда-то любил безмерно, так, что и гарпия Аполлинария Семеновна по молодости не очень-то и пугала, а сейчас жалел еще сильнее. Жалел за так и не сложившуюся, стараниями тещи, семью, за несбывшееся материнство, которое, может быть, дало бы её жизни какой-то смысл, за забитость и овечью покорность маменьке-тирану. Они пытались. Дважды пытались бороться за свое счастье. После второй неудачи Светочка просто погасла, точно свеча на ветру. Смотреть на нее было горько и больно, будто на тяжелобольного, чьи дни сочтены, а конец неизбежен. Он, по сути, уже мертвец, но по какому-то нелепому недоразумению еще двигается, ходит, говорит, смущая своим отрешенным видом всех прочих. Уж лучше бы она и правда умерла, не мучилась.
Аполлинария Семеновна, тем временем, нависла над склонившимся над ведром зятем. Ввиду его показной невозмутимости ей казалось, что все сказанные слова были недостаточно весомы, не убивали наповал, вроде обвалившейся кирпичной стены, а так, слегка царапали осколками. Она грузно оперлась рукой на стол и тяжело выдохнула. Дышать последнее время было отчего-то тяжело, будто воздуха не хватало. А ведь жила в тайге – сплошной кислород.
«Господи, хоть бы ты сдохла!» – в сердцах произнес Петрович, отвечая скорее не теще, а своим тягостным мыслям. Аполлинария Семеновна задохнулась от гнева: «Ах, ты …». Больше ничего сказать не успела. Ножик, тот самый, которым зять чистил картошку, небольшой,
