Дневник дьявола - Ирек Грин

Фишман чувствовал себя у нас как дома. Он решительно отказывался от совместных выходов в город и вечерами довольствовался обществом отца, с которым он вел долгие, бесконечные диспуты. Насколько я мог понять, в них они не касались тем, которые обсуждали во время сеансов. Я был удивлен, услышав, как мой патрон убедительно и умно рассуждает на темы, которые, как мне прежде казалось, его совершенно не интересовали. Я считал и считаю, что бродяга Фишман не мог так хорошо ориентироваться в культуре и истории искусства, и не скрывал своих сомнений от отца, который, однако, находился под столь сильным влиянием этого человека, что не воспринимал никаких разумных аргументов. Но я настаивал на своем. Адриан Фишман, человек, которые последние десять лет своей жизни провел, главным образом слушая и запоминая мои рассказы, просто присвоил себе большую часть тех сведений, которые теперь повторял как попугай. Однажды вечером они разговаривали о нашей работе. Я слушал вполуха, подбрасывая поленья в камин.

— Что касается снимка из Румынии, вам просто повезло, что вы не погибли, — сказал отец Фишману так, словно меня там не было. Я сгорал от любопытства, ожидая, каким будет ответ этого самоубийцы.

— Это не редкость в нашей работе, — заявил он, а я подбросил в камин дров, чтобы развести пламя поярче и таким образом позлить моего патрона, потому что, как я уже упоминал, он страшно не любил огонь. — Успеха в этой профессии можно достичь, только рискуя своей жизнью…

«…И обрекая на смерть невинных людей» — забыл добавить он.

— Но всегда нужно помнить, что завтра вновь придется фотографировать. А значит, бессмысленно рисковать не стоит. Тогда — как бы фантастически это ни прозвучало — нам крупно повезло, во-первых, потому, что мы совершенно случайно оказались в центре событий, а во-вторых — потому, что остались целыми и невредимыми…

«…в отличие от других», — добавил я и ехидно усмехнулся про себя.

— Каждый последующий снимок должен быть лучше предыдущих? — лукаво поинтересовался отец, прекрасно зная, что дело совсем не в этом.

Фишман задумался.

— Он должен быть хуже.

— Ну конечно. — Отец улыбнулся, словно понимая двусмысленность такой игры слов.

— Послушайте. — Я бесцеремонно вмешался в разговор. — Я тоже сделал в Румынии одну фотографию.

— Правда? — Они оба обернулись ко мне.

— Как же, Адриан, разве ты не помнишь? «Рейтер» купило не только твой, но и мой снимок. Тот, с весами.

Мы шли по подземному переходу в сторону главного железнодорожного вокзала. В переходе было светло от десятков свечей, поставленных на землю и на огромные общественные весы красного цвета, стоявшие там и за гроши измерявшие вес человеческих тел. Повсюду у стены лежали цветы и стояли люди, смотрящие на пламя свечей. Когда-то здесь было место казни. В этом подземном переходе верные Чаушеску бандиты расстреливали врагов системы, поднявших руку на верховного правителя. Теперь, в эпоху свободы, люди приходили сюда, чтобы почтить память погибших и оплакать их. На моем снимке красные весы стали центром композиции, на них были обращены взгляды людей, которые стояли, сидели и преклоняли колени, словно находились в храме, среди восковых свечей, напоминавших колонны. Теперь я знаю, что Фишман не забыл тот снимок. Кто-то повязал на весы черную ленту. Может быть, он поклонялся слепой Фемиде, так же, как и другие люди, которые молились на ржавый кусок железа, олицетворявший богиню.

Задетый за живое, я описал то, что было на снимке. Отец покивал головой, а Фишман заявил:

— Ах да… вспомнил! Совсем вылетело из головы. Знаешь, мне просто не нравятся такие символы в фотографии.

В отчаянии я умолк. Отец и Фишман продолжили разговор.

И все же постепенно в Адриане начало что-то меняться. Его молчание все чаще было приправлено грустью, если не сказать — страданием. Однажды вернувшись с дружеской вечеринки, я застал его в отцовской библиотеке.

Он не читал, а разглядывал переплеты богатого собрания книг так сосредоточенно, что не заметил моего появления. На минуту я замер в дверях, глядя на него. Фишман повернулся и увидел меня. И испугался. Точнее, его охватил смертельный ужас. Он подскочил и отступил на два шага.

— Это я, — сказал я тихо.

С минуту он смотрел на меня, а после отправился к себе, не проронив ни слова.

В размеренной жизни и покое, царящем в доме П., есть что-то, что лишает меня сил. Вчера ночью я видел… видел Его. Это не могло быть привидение. Он стоял и насмешливо смотрел на меня. Потом Он принял какую-то глупую, простецкую личину, которую я уже не боялся. Что со мной? Что еще произойдет в этом доме?

Да ничего. Как вы уже знаете, Фишману случалось видеть духов. То, что когда-то произошло с ним, не давало ему спать спокойно. Неведомая тайна приказывала ему искать души, покидающие человеческие тела, в смерти которых он отчасти был виновен. Он отчаянно искал подтверждение существования иного мира, словно это могло помочь ему хотя бы отчасти искупить какую-то страшную вину и обрести покой. Однако, даже если мое интуитивное предположение было верным, чувство вины не мешало ему быть жестоким и беспощадным. Возможно, попробуй он хотя бы раз предупредить свои жертвы, ему бы простилось значительно больше, чем некая тайна прошлого. Вместе с тем я был вынужден ассистировать Фишману в его варварских предприятиях и при этом, зачастую вопреки собственной воле, помогал сделать ту, самую страшную фотографию, создать opus vitae, дело всей его жизни, чтобы потом позволить себе немного отдохнуть. Вопреки своим воззрениям на бытие и небытие я часто задумывался, в чем может заключаться глобальный смысл происходящих событий. В каком космическом плане они записаны и чему должны служить? А когда наша история подошла к концу (для меня, а вам еще придется подождать), я все узнал и понял. И из моего горла вырвался вой скорби и блаженства.

— Вы слышали когда-нибудь о корабле дураков? — однажды утром спросил меня П. Он уселся напротив меня и надел свои смешные очки.

— Это, наверное, какая-то картина? — спросил я неуверенно. — Босха?

— Верно. Но прежде всего это идея, в основе которой лежит реальный способ перевозки сумасшедших в эпоху Ренессанса, изображение людей, физически и психически недееспособных, скитающихся по рекам Европы в поисках пристанища.

— Я не слышал.

И отец вкратце рассказал ему об этом.

— Одним словом — закончил он, — заимствованный еще из античной мифологии образ корабля, например, со странствующими товарищами Одиссея на борту, начиная со Средних веков, приобретал множество литературных и иконографических форм. С точки зрения социологии нездоровые личности и по сей день продолжают отторгаться обществом, хотя ныне никто уже не высылает их в безнадежное странствие.