Зима - Наталья Игоревна Гандзюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дмитрий Андреевич долго ходил по холму, что-то высматривая в траве. Потом он подошёл ближе к деревьям, нагнулсяи нашёл несколько опавших жёлтых листьев. Он сгрёб их в горсть. Прижал к груди и понёс на холм. Он выпрямился. Вдохнул – выдохнул и подбросил вверх листья. Ветер подхватил их, закружил, погнал к лесу, поднял выше… И вот уже в небе собралась их целая стая. Они вращались, сновали, летели вместе, падали в лесную чащу, и там, на берёзах и липах, проявлялись золотые проседи. И как будто где-то очень далеко кто-то гулко и глухо стонал.
– Осень, – сказал Дмитрий Андреевич, сел на лавку и закурил.
После общих лобызаний, объятий, плеваний на малыша и тёплых бурных высказываний на арену, или на сцену театра, боевые действия которого разворачивались на ступенях 27-го роддома, вышел Николай. Страху в нём не было, а только так, немножко. Все посерьёзнели и встали полукругом, как греческий хор, готовый подхватить песню героев. Наступила напряжённая тишина, в которой Николай подошёл к Нине, вручил ей цветы, взял на руки ребёнка, и за свободную Нинину руку тотчас же ухватилась Аришка, бешено скучавшая по маме. Рот её не закрывался. Она улыбалась и ртом ловила ворон. Наловленные вороны подбирали кусочки разжёванного печенья у неё во рту и с громкими криками разлетались в разные стороны. И благословясь, помаленьку Николай начал:
– Нинэль! Я хочу в присутствии свидетелей – наших общих друзей, моей бывшей жены и её мужа, и… Ребят, короче, простите за пафос. Я долго думал, у меня было время. Я не могу жить один. Для себя. Мне не интересно. Чтобы быть счастливым, мне нужен рядом человек, и этот человек…Да, – очнулся Николай, – я не могу жить без любви. Не ново, да? Банально. Я хочу предложить тебе, Нина, свою руку и сердце. Я в курсе, что ты замужем, и, видишь, кольцо я не принёс. Хочу предложить тебе свою заботу и свою опеку. Как сказала мне недавно Гуля: «Тебе же всё равно нечего делать». Я готовил речь, а теперь не знаю, как её сказать. Я хочу заботиться о твоих детях, Нина. Если хочешь, мы будем жить с тобой как брат и сестра. И просьба моя – быть рядом со мной до тех пор, пока ты не дождёшься своего мужа или не встретишь человека, которого полюбишь. Опыт у меня уже есть.
На этих словах греческий хор одобрительно захихикал и посмотрел на Гулю с Игорем.
– Я прошу тебя назвать ребёнка Павлом, потому что об этом просил дорогой моему сердцу человек. И сейчас принять мою помощь и мой кров… Тем более, что все вещи твои я уже перевёз к себе.
Хор опять захихикал и все посмотрели на Пашу с Мишей, которые выдали Коле ключи.
– Мне трудно, Нина, и я прошу тебя помочь мне и пожить со мной, если, конечно, я тебе не слишком противен.
Вообще, Николай готовил другую речь, более достойную и совершенную, но складывалась она сегодня, как складывалась. И теперь внимание присутствующих свидетелей переместилось на женскую фигуру. Но, слава Богу, женщина обошлась без слов. Она подошла к Николаю, потрепала его по плечу, приблизила свой лоб к его лбу, и вдруг изумлённые зрители стали свидетелями чуда или галлюцинации: Нина стала Николаем, а Николай стал Ниной. Потом всё вернулось, но на лице Николая были видны следы её лица, а в фигуре и походке Нины прослеживался Николай.
– Поехали, – сказала Нина.
Главные герои комедии и зрители стали рассаживаться по машинам. В это мгновение ветер принёс откуда-то издалека то ли вой, то ли рыдание.
– Осень, – произнёс Миша, и открыл дверь своей машины.
– Приходите ко мне! Это я хорохорюсь, прикидываюсь независимым. Я ведь художник, и мне чем-то надо делиться с вами. А чем я буду делиться, кроме своих картин? А если вы их посмотрите и полюбите, буду я знать тогда, что живу не зря, не зря хлеб свой ем. Человеку ведь надо, чтобы то, что он делает руками или творит душой, мыслью творит, было кому-нибудь нужно. Чтобы загорались вы от меня так же, как я горел, когда писал… Ко мне заходят, но не часто. Наверное, у меня плохой характер, я вздорный, вспыльчивый. Бываю раздражительным, злым. Но знаете, когда я пишу, всё отходит на второй план и исчезает – зависть, страх, обида… Приходите! И по вашим глазам я пойму, что дорога к Истине – это просто дорога собственной жизни, ни больше, ни меньше. И чем дольше ты живёшь, тем яснее твоя встреча с Ней здесь, и там – за видимым пределом пути.
Всю ночь болели руки. Болели фаланги пальцев, и под ногтями жгло, как будто пальцы обгорели. На рассвете он встал и стал собираться. Выбрал из кучи собранной одежды чистые брюки, майку, шерстяную кофту на замке, взял с собой Библию и «Войну и мир» и пошёл по направлению к городу. Он помнил названия улиц, помнил сквер и парк, помнил белоснежный храм. Он шёл наугад, выискивая пройденную траекторию. Вот Шухова, Баженова, Лизы Чайкиной… Вадим вошёл в монастырские ворота. Если бы у Вадима был интернет, и он открыл Википедию, то выяснил бы, что это – Богородичен Пантелеймонов мужской монастырь, что сооружён он в честь иконы Божией Матери Млекопитательницы, наместником там служит архимандрит Клавдиан, живут и служат Богу около двухсот монахов и священников. И в эти двести входят трудники – люди, подвизающиеся поработать для Бога и пожертвовать временем своей жизни, чтобы что-то понять. Там есть водосвятная часовня, хлебопекарня, трапезная, гостиница,там, по словам покойного Василия, «дышится легко». Но доступа у Вадима не было, поэтому он знал только последнее и при входе прочитал первое. И здесь, на ухоженных дорожках монастыря, Вадим столкнулся с тем, что время в монастыре шло с другой скоростью и по-другому, и, вообще, та жизнь, которая шла в монастыре абсолютно и полностью шла вразрез с детализацией его времени до бомжевания и периода скитаний по окрестностям Тулы. Время, проведённое с Василием, он наименовал одним словом – счастье. Также он назвал бы этим словом период детства, абсолютно защищённого бабушкой от вторжения родительских скандалов и драк. Период острого несчастья, когда мать с отцом развелись, и она, в поисках нового мужа, стала водить в дом мужчин. Просто период несчастья
