Зацепить 13-го - Уолш Хлоя

Но это не мешало мне искать ее в школьной толпе.

И не мешало смотреть на нее, когда находил.

И чем сильнее я старался выбросить ее из головы, тем настойчивее искал.

Пока не начал это делать на каждой гребаной перемене.

Иногда я замечал, что и она смотрит на меня.

Она всегда смотрела так, будто попала в слепящий свет фар, после чего наклоняла голову.

Я вполне признавал свою иррациональную реакцию на эту девчонку.

Это было ненормально.

Закавыка в том, что я не мог совладать с собой.

Не мог выключить мозг.

Другой моей проблемой была Белла.

Ей осточертело, что ее, как она выразилась, «динамят», и пару недель назад она прислала сообщение, уведомляя о прекращении наших бестрахательных отношений.

Я понимал, что должен что-то чувствовать по этому поводу: как-никак я зависал с ней почти восемь месяцев. Но не чувствовал ничего, кроме пустоты.

Живой связи между нами не было, и я устал от того, что меня используют.

Мы ведь не встречались с нею, чтобы поболтать, сходить в кино или что-то в этом роде.

Этого от меня ей было не нужно.

Даже когда я предлагал.

Ничего удивительного, что нас не связывали никакие чувства и я вообще не интересовался полноценными отношениями с нею. Но поскольку шесть месяцев из восьми мой член провел внутри ее, я был совсем не против угостить ее ужином или сводить в киношку.

Я неоднократно предлагал ей, и она всякий раз отказывалась.

Потому что это было недостаточно публичным.

Потому что я требовался Белле, когда находился на всеобщем обозрении, будь то в пабе или школе, где она могла показать меня всем своим подругам, словно племенного быка.

Опять же в эсэмэс Белла сообщила, что теперь у нее отношения с Кормаком Райеном, шестигодком.

Я уже некоторое время подозревал, что между ними что-то происходит; больно стремно он темнил со мной.

Летом Кормак получил вызов из Академии. Он провел несколько игр в составе Лиги юниоров и вышел в нескольких отборочных матчах.

До сих пор ему не удавалось добиться заключения с Академией контракта на постоянной основе, что меня совсем не удивляло, поскольку я не обольщался на его счет.

И не то чтобы я был злорадным уродом.

Просто констатировал факты.

Он был неплохим крыльевым, но если он хотел добиться от клуба контракта, требовалось достать козырь из рукава.

Сможет — хорошо.

Если нет, мне посрать.

Кормак был годом старше, так что мы никогда, по сути, не дружили, но после пяти лет в одной команде я ожидал от него чуточку больше порядочности.

И если Белла искала способ спровоцировать меня, путаясь с моим товарищем по команде, ее ждало горькое разочарование, потому что такого удовольствия я ей не доставлю.

Мне было больно?

Да.

Чувствовал ли я, что меня предали?

Конечно.

Означало ли это, что я хотел ее вернуть?

Да ни в коем случае.

Потому что я не выносил врунов, а она была вруньей.

А еще я ненавидел манипуляции, а именно это она и пыталась со мной сделать.

Порвать со мной, переметнуться к игроку из моей команды, затем якобы одуматься и закидывать меня сообщениями, утверждая, что хочет все начать заново, — наглядный пример игры, в которую эта девица пыталась втянуть и меня.

Вот только Белла не врубалась: не важно, сколько манипуляций она попытается провернуть или сколько раз пообещает мне отсосать.

Пути назад не было.

Не для меня.

Возможно, я был «мертвечиной внутри», как Белла предполагала в том миллионе сообщений, после того как я отказался встретиться и во всем разобраться.

Но это вряд ли.

Чувства у меня были.

Я умел проявлять заботу.

Но не к врунам.

— Я должен признаться, — объявил Гибси на тренировке в среду.

Мы бежали двадцать девятый круг из заданных тридцати, и Гибси начинал сдавать.

На самом деле, двадцать девятый круг бежал я.

Остальная команда была на четырнадцатом.

Гибси был на восьмом, а выдыхаться начал уже на четвертом.

Сейчас он походил на парня, который в три часа ночи вывалился из ночного клуба, под завязку налившись «Ягер бомбом».

Ему, как и остальным, надо было собраться, потому что на следующей неделе мы играли матч на Кубок среди мужских школьных команд, и я не собирался выкладываться на поле, если вся команда не будет участвовать в общем деле.

У этих засранцев было десять дней на то, чтоб прийти в форму.

— Слышишь? — задыхаясь, прорычал Гибси и схватил меня за плечо в надежде, что я потащу его ленивую задницу на своей тяге. — Это очень серьезно.

— Слышу, — ответил я, медленно выдыхая набранный воздух. — Валяй, признавайся.

— У меня есть безумное желание врезать тебе по яйцам, — шумно выдохнул Гибси, прежде чем продолжить: — А потом оборвать то, что осталось.

— Чего-о? — Я который раз сбросил с плеча его ручищу и побежал спиной вперед, чтобы посмотреть на придурка. — Да с хера ли?

— Потому что ты, Кав, — ошибка природы, — просопел Гибси, еле поспевая за мной. — Никакой человек в твоем положении… — он указал на меня пальцем и опустил голову, надавив руками на затылок, — со сломанным членом не может бежать так долго и не рухнуть замертво. — Он застонал и продолжил: — Мой вот в превосходном рабочем состоянии и то, Джонни, плачет от напряжения! Плачет! А яйца скукожились до детских размеров.

— Напоминаю, дятел, мой член не сломан, — прорычал я, оглядываясь по сторонам: не слышит ли нас кто.

К счастью, остальная часть команды тащилась по другому краю поля.

— Мне нужен его снимок, — хрипло заявил Гибси. — Я покажу тренеру и скажу, что это мой. Он больше никогда не заставит меня бегать.

— Поговори еще, и никакой снимок тебе не понадобится, — огрызнулся я. — Я тебе просто хер отрежу, его и покажешь тренеру.

— Все еще рано шутить, да? — поморщился Гибси.

Я угрюмо кивнул, развернулся и побежал в прежнем темпе, приближаясь к финишу.

— Ну сорян, бро, — пыхтел он, еле успевая за мной. — Просто с травмой ненормально бегать с такой скоростью.

— Всерьез думаешь, что мне это легко? — бросил я ему.

Если он так думал, тогда он просто спятил.

Эта «скорость» появилась, потому что бóльшую часть детства и все подростковые годы я работал над своим телом.

Пока Гибси с мальчишками играли в пятнашки и в бутылочку, я был на поле.

Когда они бегали за девчонками, я бегал за результатами.

Регби было моей жизнью.

Всем, что я имел.

Но темп, казавшийся Гибси напряженным, был настолько далек от моего рабочего стандарта, что становилось грустно.

Я еле полз, и это оставалось незамеченным лишь на уровне школьной команды.

Если бы я так тащился на тренировке в Академии, где играл с лучшими регбистами страны, меня бы тут же выгнали с поля.

Все тело пылало, и я бежал исключительно на силе воли.

Все болело до такой степени, что приходилось дышать носом, чтобы не блевануть. За перенапряжение я обычно расплачивался бессонной ночью, крутясь от боли, закинувшись полудюжиной болеутоляющих таблеток и лежа в обжигающе горячей ванне с английской солью.

Но я не мог остановиться.

Отказывался сдаваться.

Дай я тренеру Малкахи только повод подумать, что я не в форме, он позвонит в Академию.

А если он позвонит в Академию, мне конец.

Достигнув финиша, я замедлил темп, но продолжал двигаться, расслабляя мышцы.

Если полностью остановиться, ноги сведет судорогой, а такое я мог себе позволить, лишь уединившись в салоне своей машины.

Подхватив с земли бутылку воды, я несколько минут ходил как сумасшедший, отчаянно стараясь «переходить» боль.

Делать упражнения на растяжку после бега я не осмелился.

Я все-таки не настолько мазохист.

Когда сердечный ритм вернулся в норму, я дождался кивка коуча, позволившего мне покинуть поле раньше времени, и двинулся в раздевалку. Моя тренировка на поле закончилась.