Лоренцаччо - Альфред Де Мюссе

Золотых дел мастер. Да подите! Я человек старый, но я еще не старая баба. Сегодня приезжает Козимо, вот что бесспорно следует из всего этого; славным краснобаем подарила нас ваша ночь шести шестерок. Ах! Пропади моя голова. Разве это не позор? Мои работники, сосед, последние из моих работников стучали по столам своими инструментами, когда мимо нас проезжали Восемь, и кричали им: "Если вы и не умеете и не хотите действовать, позовите нас, мы будем действовать".

Торговец. Не одни ваши работники кричали тут; в городе такой шум, какого я никогда и не слыхал, да и молва не помнит такого.

Золотых дел мастер. Требуют шаров[7], одни бегут за солдатами, другие за вином, которым угощают всех; им они наполняют себе рот и мозги, чтоб лишиться и той малости здравого смысла и благоразумия, которая еще есть у них.

Торговец. Были и такие, что хотели восстановить совет и свободно избрать гонфалоньера, как в прежние времена.

Золотых дел мастер. Были и такие, как вы говорите, но не было таких, которые бы что-нибудь сделали. Как я ни стар, все же я побывал на Новом рынке и получил в ногу здоровенный удар алебардой, потому что требовал шаров. Ни одна душа не пришла на помощь. Одни студенты и были там.

Торговец. Да, можно поверить. Знаете ли, что толкуют, сосед? Толкуют, что проведитор Роберто Корсини был вчера вечером на сборище республиканцев во дворце Сальвиати.

Золотых дел мастер. Совершенно верно, он предлагал сдать крепость друзьям свободы вместе с припасами, с ключами и всем прочим.

Торговец. И он это сделал? Он это сделал, сосед? Это же государственная измена.

Золотых дел мастер. Да что толку! Горланили, пили сладкое вино, били стекла, а предложение этого честного человека даже не выслушали. Так как не смели сделать то, чего он хотел, сказали, что в нем сомневаются и подозревают его во лжи. Сто тысяч дьяволов! Как это меня бесит! Вот смотрите, едут гонцы из Треббио — Козимо недалеко. Добрый вечер, сосед! Нет мне покоя! Надо пойти к дворцу. (Уходит.)

Торговец. Постойте-ка, сосед, и я с вами. (Уходит.)

Входят наставник с маленьким Сальвиати и другой наставник с маленьким Строцци.

Первый наставник. Sapientissime doctor[8], как здравствует ваша милость? В добром ли расположении сокровище вашего бесценного здоровья и сохраняется ли при тех бурях, которые мы сейчас переживаем, ваше спокойствие?

Второй наставник. Синьор доктор, на этой суетной, смятенной земле встреча с таким ученым и красноречивым человеком — важное событие. Позвольте мне пожать эту гигантскую руку, создавшую мастерские произведения нашей словесности. Признайтесь, вы недавно написали сонет.

Маленький Сальвиати. Мерзавец ты, Строцци.

Маленький Строцци. Твоего отца, Сальвиати, поколотили.

Первый наставник. Неужели эта скромная забава нашей музы стала известна вам, художнику столь добросовестному, высокому и строгому? Такие глаза, как ваши, обнимающие взором столь изысканные огнецветные горизонты, неужели эти глаза снизошли к причудливым и, быть может, дерзким созданиям переливчатой фантазии?

Второй наставник. О, если вы любите искусство, если вы любите нас, умоляю, прочтите ваш сонет. В городе только и говорят о вашем сонете.

Первый наставник. Вас удивит, быть может, что я, который, так сказать, раньше воспел монархию, как будто бы на этот раз воспеваю республику.

Маленький Сальвиати. Не лягайся, Строцци.

Маленький Строцци. Вот тебе, собака Сальвиати, вот тебе еще.

Первый наставник. Вот эти стихи:

Свободу воспоем, что снова расцветает…

Маленький Сальвиати. Синьор, уймите этого мальчишку; он буян. Все Строцци буяны.

Второй наставник. Ну, малыш, стой смирно.

Маленький Строцци. Ты снова за свое! Вот тебе, негодяй, отдай это твоему отцу и скажи ему — пусть носит вместе со шрамом, который он получил от Пьетро Строцци, отравитель ты этакий! Вы все отравители.

Первый наставник. Замолчишь ли ты, шалун! (Бьет его.)

Маленький Строцци. Ай, ай! Он ударил меня.

Первый наставник.

Свободу воспоем, что снова расцветаетПод небом радостным и солнцем золотым.

Маленький Строцци. Ай, ай! Он расцарапал мне ухо.

Второй наставник. Вы ударили слишком сильно, друг мой.

Маленький Строцци колотит маленького Сальвиати.

Первый наставник. Ну! что тут еще?

Второй наставник. Продолжайте, умоляю вас.

Первый наставник. С удовольствием, но эти мальчики все время дерутся.

Дети уходят, продолжая драться; наставники следуют за ними.

Сцена 6

Флоренция. Улица. Входят студенты и солдаты.

Студент. Если у знатных синьоров есть только языки, у нас-то есть руки. Эй! Шары! Шары! Граждане Флоренции, не позволим избрать герцога без голосования!

Солдат. Не будет вам шаров; расходитесь!

Студент. Граждане, сюда; не признают наших прав, оскорбляют народ!

Большое смятение.

Солдаты. Прочь! Убирайтесь!

Другой студент. Умрем за наши права!

Солдат. Ну и умирай! (Наносит ему удар.)

Студент. Отомсти за меня, Роберто, и утешь мою мать. (Умирает.)

Студенты нападают на солдат, все уходят, сражаясь.

Сцена 7

Венеция. Кабинет Строцци. Входят Филиппо и Лоренцо с письмом в руке.

Лоренцо. В этом письме мне сообщают, что умерла моя мать. Пойдем, Филиппо, пройдемся.

Филиппо. Умоляю вас, друг мой, не искушайте судьбу. Вы ходите всюду, словно не существовало воззвания, которое обрекает вас на смерть.

Лоренцо. В дни, когда я собирался убить Климента Седьмого, голова моя была оценена в Риме; понятно, что теперь, когда я убил Алессандро, она оценена по всей Италии; если бы я покинул Италию, обо мне сразу же протрубили бы по всей Европе; а после моей смерти господь велел бы на всех перекрестках вечности вывесить приказ, обрекающий меня на вечные муки.

Филиппо. Ваша веселость печальна, как ночь; вы не изменились, Лоренцо.

Лоренцо. Да, в самом деле; я ношу те же платья, я хожу на тех же ногах и зеваю тем же ртом; перемена во мне самая ничтожная — я пуст, совершенно пуст, как жестяная статуя.

Филиппо. Уедем вместе; станьте снова человеком; вы много сделали, но вы еще молоды.

Лоренцо. Я старше прадеда Сатурна; я прошу вас, пройдемтесь по городу.

Филиппо. Ваш ум терзается в бездействии — вот в чем ваше несчастье. И вы не безгрешны, друг мой.

Лоренцо. Не спорю; если республиканцы ничего не сделали во Флоренции, это большая вина с моей стороны. Если сотни юных студентов, смелых и решительных, дали убить себя зря; если Козимо, этот благородный сельский житель, избран единогласно, — о, сознаюсь, сознаюсь — это непростительные ошибки, и я очень виноват.

Филиппо. Не будем судить о событиях, которые еще не завершились. Главное — уехать из Италии; ваша жизнь еще не кончена.

Лоренцо. Я был орудием, предназначенным для убийства, и только для убийства.

Филиппо. Разве только это убийство давало вам счастье? Если теперь вы будете просто честным человеком, просто художником, зачем вы хотите смерти?

Лоренцо. Я только могу повторить вам мои собственные слова: Филиппо, я был честен. Может быть, я снова стал бы честен, если бы не скука, которая меня одолевает. Я еще люблю вино и женщин. Правда, этого достаточно, чтобы я мог стать развратником, но этого еще недостаточно, чтобы я захотел стать развратником. Пойдемте, прошу вас.

Филиппо. Тебя убьют на прогулке.

Лоренцо. Мне забавно смотреть на них. Награда так велика, что почти внушает им храбрость. Вчера высокий босой детина шел за мной по берегу добрых четверть часа, все не решался меня убить. У бедняги было что-то вроде ножа, длинного, как вертел; он смотрел на него так понуро, что мне становилось жаль его; может быть, это был отец семейства, умирающего с голоду.

Филиппо. О Лоренцо! Лоренцо! сердце твое томится в тяжелом недуге. Наверно, это был честный человек; зачем это уважение к несчастию приписывать трусости народа?

Лоренцо. Приписывайте его чему хотите. Я пройдусь по Риальто. (Уходит.)

Филиппо (один). Надо, чтоб кто-нибудь из моих слуг пошел за ним вслед. Эй! Джованни! Пиппо! Эй!