Роковое совпадение - Джоди Пиколт

Мы встретились у меня в конторе, в кабинете, где обычно принимаем детей, чтобы оценить их дееспособность. По ту сторону прозрачного зеркала находился небольшой стол, крошечные стулья, несколько игрушек, на стене нарисована радуга. Мы с Моникой наблюдали, как Эли бегает, проказничает и в буквальном смысле карабкается на шторы.

— Что ж, — сказала я, — наверное, это весело.

В соседнем кабинете миссис Грейди приказала сыну прекратить безобразничать.

— Эли, ты должен успокоиться, — велела она. Но он стал кричать еще громче и бегать еще быстрее.

Я повернулась к Монике.

— А что вообще такое «оппозиционно-вызывающее поведение»?

Сотрудница отдела опеки пожала плечами.

— Хочешь знать мое мнение? — уточнила она и кивнула на Эли: — Вот это оно и есть. Он не слушает, что ему говорят, и делает все наоборот.

Я изумленно вытаращилась на нее.

— Неужели это действительно психическое заболевание? Я хочу сказать, разве так ведут себя не все семилетние дети?

— Вполне вероятно.

— А что с уликами? — Я развернула пакет и достала аккуратно сложенное полотенце. На меня искоса взглянул Микки. Большие уши, кривая улыбка… И я подумала: «Его самого можно испугаться».

— Мать постирала его в тот же вечер.

— Разумеется…

Моника вздыхает, когда я передаю ей полотенце.

— Миссис Грейди настроена довести дело до суда.

— Это не ей решать.

Я улыбаюсь, когда мать Эли становится рядом со мной и полицейским, который расследовал ее дело. Я гружу ее байками о том, что мы посмотрим, какую информацию от Эли удастся вытянуть мисс Лафлам, — для протокола.

Мы через зеркало наблюдаем, как Моника просит Эли сесть.

— Нет, — отвечает малыш и начинает бегать по кругу.

— Мне нужно, чтобы ты сел на этот стул. Ты не мог бы сесть? Пожалуйста!

Эли хватает стул и швыряет его в угол. С величайшим терпением Моника поднимает стул и ставит его рядом со своим.

— Эли, мне нужно, чтобы ты ненадолго сел на этот стул, а потом мы пойдем к маме.

— Я сейчас хочу к маме. Не хочу здесь оставаться. — Но на стул он все-таки садится.

Моника кивает на радугу:

— Можешь назвать этот цвет, Эли?

— Красный.

— Отлично! А этот? — Она касается желтой полосы.

Эли закатывает глаза к потолку.

— Красный, — отвечает он.

— Это красный или эта полоска отличается от остальных?

— Хочу к маме! — кричит Эли. — Не хочу с тобой говорить! Ты большая жирная пердуха.

— Хорошо, — ровно продолжает Моника. — Хочешь к маме?

— Нет, я к маме не хочу.

Примерно спустя пять минут Моника прекратила беседу. Она вздернула брови, посмотрела на меня через зеркало и пожала плечами. Миссис Грейди тут же подалась вперед.

— Что дальше? Мы назначим дату слушания?

Я собралась с духом.

— Я не уверена в том, что произошло с вашим сыном, — дипломатично начала я. — Возможно, имело место насилие, поведение мальчика указывает на это. И мне кажется, с вашей стороны было бы мудро присмотреться к отношениям вашего мужа и Эли. Однако мы не можем преследовать его в судебном порядке.

— Но… но вы только что сказали. Было насилие. Какие еще нужны доказательства?

— Вы сами сейчас видели Эли. Он не сможет сидеть в зале суда и отвечать на вопросы.

— Если вы лучше его узнаете…

— Миссис Грейди, дело не только во мне. Эли нужно будет отвечать на вопросы, поставленные адвокатом защиты и судьей, под пристальным взглядом присяжных, сидящих всего в нескольких метрах от него. Вам лучше кого бы то ни было известно, на что способен ваш сын, — вы видите это каждый день. Но, к сожалению, судебная система не срабатывает с людьми, которые не укладываются в ее рамки.

Лицо женщины побелело как полотно.

— А… а как вы поступаете в таких случаях? Как защищаете таких детей, как Эли?

Я повернулась к зеркалу-стеклу, за которым Эли ломал карандаши.

— Мы не в силах их защитить, — призналась я.

Я резко сажусь в кровати, мое сердце неистово бьется. Сон. Это всего лишь сон. Сердце колотится, пот покрывает меня, но в доме тишина.

Калеб лежит на боку, лицом ко мне и ровно дышит. На его лице серебристые дорожки — он плакал во сне. Я касаюсь слезинки пальцем и подношу его к губам.

— Я знаю, — шепчу я и остаток ночи лежу без сна.

С рассветом я забываюсь беспокойным сном, а просыпаюсь от первого зимнего мороза. В Мэн зима приходит рано и меняет весь пейзаж. Мир становится седым и колючим. И может осыпаться, как только на него ступишь.

Калеба и Натаниэля нигде не видно. В доме так пусто, что воздух буквально звенит, когда я одеваюсь и спускаюсь вниз. Мороз крадется через щель под дверью и обвивает мои лодыжки, пока я пью кофе и смотрю на записку на столе: «Мы в сарае».

Я застаю их за перемешиванием извести. Вернее, Калеб мешает, а Натаниэль ползает на коленях на полу, осколками кирпича огораживая спящую на цементном полу собаку.

— Привет, — усмехается Калеб, поднимая голову. — Сегодня мы строим новую каменную стену.

— Я вижу. Натаниэль надел шапку и перчатки? На улице слишком холодно для…

— Они вон там. — Калеб подбородком указывает налево, где лежат голубые флисовые перчатки и шапка.

— Что ж, мне нужно ненадолго уехать.

— Так поезжай. — Калеб протягивает лопату по цементу, перемешивая раствор.

Но мне не хочется уезжать. Я знаю, здесь обойдутся и без меня. Много лет я была в семье основным кормильцем, но в последнее время привыкла к собственному дому и совсем не хочу уезжать.

— Может быть, я…

Меня прерывает крик Калеба, который наклоняется и орет Натаниэлю прямо в лицо:

— Нет!

Натаниэль пугается и чуть не падает, но Калеб успевает схватить его за руку и оттолкнуть.

— Калеб…

— Нельзя трогать антифриз! — не успокаивается Калеб. — Сколько раз я тебя предупреждал? Это яд. Ты можешь отравиться!

Он хватает бутылку с антифризом, который добавляет в раствор, чтобы тот не замерзал при низкой температуре, а потом промокает тряпкой лужу на полу. На тряпке расплывается неестественно зеленое пятно. Пес вертится тут же, но Калеб отталкивает его ногой.

— Пошел вон, Мейсон!

В углу чуть не плачет Натаниэль.

— Иди сюда, — распахиваю я объятия. Он летит в них, и я целую его в макушку. — Может, пойдешь в комнату и выберешь себе игрушку, пока папа работает?

Натаниэль выбегает из сарая, за ним спешит Мейсон. Он достаточно умен, чтобы понимать, что их помиловали. Калеб недоверчиво качает головой:

— Хотела подорвать мой авторитет, Нина? Тебе это удалось!

— Я не подрывала твой авторитет. Я… Посмотри на сына, Калеб, ты до смерти его напугал! Он поступил так не нарочно.

— Неважно. Ему было сказано не трогать, а он не послушался.

— Тебе не кажется, что в последнее время он и так многое пережил?

Калеб вытирает руки полотенцем.

— Кажется. Представь, как он воспримет то, что любимый пес умер, потому что сам Натаниэль нарушил правила и поступил так, как не должен был поступать? — Он закрывает антифриз крышкой и ставит повыше на полку. — Я хочу, чтобы он вновь почувствовал себя обычным ребенком. И если бы Натаниэль сделал такое три недели назад — клянусь, я бы его наказал!

Я не могу следовать его логике, поэтому глотаю свой ответ, разворачиваюсь и выхожу из сарая.

Продолжая злиться на Калеба, я приезжаю в полицейский участок и застаю спящего за письменным столом Патрика. Я громко хлопаю дверью кабинета, и он едва не падает со стула. Потом морщится и касается рукой головы.

— Я просто счастлива видеть, как вы, слуги закона, отрабатываете деньги налогоплательщиков, — сварливо говорю я. — Где распечатка для опознания?

— Я как раз над этим работаю, — отвечает Патрик.

— О да, я вижу, как ты напрягаешься!

Патрик встает и хмуро смотрит на меня:

— Кто наплевал тебе в кофе?

— Прости. Просто дома счастье бьет через край. Не сомневайся, я вспомню о хороших манерах, когда ты найдешь повод засадить Шишинского за решетку.

— Как там Калеб?

— Отлично.

— Совсем не похоже, что отлично…

— Патрик, я приехала потому, что должна знать: дело сдвинулось с мертвой точки. Что что-то делается. Пожалуйста, покажи мне…

Он кивает и берет меня за руку. Мы идем по коридорам, по которым мне в полицейском участке Биддефорда еще не доводилось ходить, и наконец оказываемся в глубине здания, в комнатке не больше чулана. Свет здесь выключен, экран компьютера мерцает зеленым, а за клавиатурой сидит прыщавый юноша с горстью чипсов.

— Парень… — приветствует он Патрика.

Я тоже поворачиваюсь к Патрику:

— Ты шутишь?

— Нина, это Эмилио, он помогает нам с распечатками. Он компьютерный гений.