Бабье лето - Адальберт Штифтер

Я ничего не ответил на эту речь, и мы помолчали.

— Вы останетесь у нас на вторую половину дня и на ночь?

— После такого приема, — отвечал я, — я с удовольствием провел бы здесь еще одни сутки.

— Отлично, — сказал он, — только позвольте мне оставить вас на некоторое время одного, потому что приближается час, когда я должен сходить к Густаву и помочь ему в его учебных занятиях.

— Только не стесняйте себя ни в чем, — ответил я.

— В таком случае я вас покину, — сказал он, — а вы прогуляйтесь по саду, или поглядите на поле, или пойдите в дом.

— Сейчас мне хотелось бы еще немного посидеть под этим деревом, — отвечал я.

— Поступайте как вам угодно, — сказал он, — только помните, что обедают в этом доме, как я вчера сказал, в двенадцать.

— Помню, — сказал я, — и порядка не нарушу.

Вскоре он встал, стряхнул с волос былинки и букашек, упавших на него с дерева, поклонился и ушел в сторону дома.

5. Прощание

Я довольно долго просидел под деревом, размышляя об увиденном и услышанном. Пчелы жужжали в деревьях, и в саду пели птицы. Дом, куда ушел старик, проглядывал сквозь зелень деревьев отдельными частями, белой стеной, черепичной крышей, а справа от меня, за кустами, там, где угадывалась столярная мастерская, в небо поднимался дымок. Пенье птиц и жужжанье пчел были для меня почти тишиной, потому что в своих странствиях по горам я привык к такому постоянному шуму. Тишину нарушали лишь отдельные звуки, доносившиеся из сада от работников, то слышался визг насоса, качавшего и направлявшего в бочку по желобам воду для вечерней поливки, то раздавался дальше или ближе человеческий голос, что-то приказывавший или объяснявший. Небо, просвечивавшее там и сям в зелени деревьев, было везде синее и показывало, сколь прав был мой гостеприимец в своем предсказании хорошей погоды.

Наконец я оторвался от своих размышлений и пошел садом вверх.

Пошел я к высокой вишне. Я искал открытого места, потому что в саду из-за ограниченного обзора нельзя было определить метеорологическую обстановку. Здесь, наверху, небо вздымалось надо мной высоким, широко растянутым колоколом, и на всем этом колоколе не было ни единого облачка. Горы, которые мы вчера не могли увидеть, четко вырисовывались на юге. Пространство перед ним было усеяно белыми точками церквей и деревень, ближе ко мне виднелись башни знакомых мне мест, а подо мною покоились сад и дом, в котором вчера меня так приветливо приняли. Хлеба, начинавшиеся неподалеку от меня за оградой и вчера совсем неподвижные, находились сегодня в хоть и легком, но веселом волнении. Я подумал, что погода не только сейчас так хороша, но и долго еще останется такой же прекрасной.

От высокой вишни я снова пошел в сад, разглядывая разные предметы.

Я еще раз побывал в теплице. Теперь я многое рассмотрел подробнее, чем это удалось мне прежде, когда я со своим провожатым совершал только обход дома. Белый садовник, присоединившийся ко мне, многое мне объяснял, давал разные справки и отвечал на все мои вопросы в меру своей осведомленности. Когда я покидал это здание, он сказал, что хочет показать мне еще кое-что, чего хозяин по забывчивости не показал. Садовник повел меня на песочную площадку, со всех сторон открытую солнцу, но защищенную от сильных ветров окружавшими ее на некотором расстоянии деревьями и кустами. Среди площадки стоял стеклянный домик, он был углублен в землю. Поэтому и еще из-за того, что его окружали деревья, я прежде не заметил его. Когда мы подошли ближе, я увидел, что он весь из стекла и что каркас у него не крепче, чем нужно, чтобы держались стеклышки. Домик был, вероятно, для защиты от града, обтянут мощной железной сеткой. Когда мы по нескольким ступенькам спустились из сада внутрь домика, я увидел, что в нем помещены растения, причем только одной породы, сплошь кактусы. В тысячах горшочков было более сотни разновидностей кактусов. Низкие и круглые стояли свободно, длинные же, пускавшие воздушные корни, соседствовали со стенками из смешанной с землей древесной коры, куда и вцеплялись корнями. Все окошки над нашими головами были открыты, отчего все помещение продувалось воздухом, а солнечные лучи не встречали препятствий. Горшки стояли на деревянных подставках, а между ними были промежутки, так что можно было ходить по всем направлениям и все осматривать. Садовник водил меня, показывая мне группы и подгруппы, по которым были распределены кактусы.

Я сказал, что рад такому заботливому отношению моего гостеприимца к этим растениям, несомненно своеобразным и занятным.

— Чем дольше их наблюдаешь и чем дольше имеешь с ними дело, тем занятнее они становятся, — сказал садовник. — Строение их очень разнообразно, иголки могут служить и настоящим украшением, и оружием, а листья бывают чудесны, как сказки. Через месяц вы бы увидели очень красивые, они еще не распустились как следует.

Я сказал ему, что уже видел их листья, не только такие, которые, хоть они и красивы, встречаются везде, но и другие, редкие, и такие, где красота соединяется с приятным запахом. Я сказал ему, что в прежние времена занимался ботаникой, правда, не ради садоводства, а для собственного образования и развлечения и что кактусам я уделял внимание не в последнюю очередь.

— Если хозяин собирает старые вещи, — сказал он, — то ему следовало бы делать это и со старыми растениями. В Ингхофе в теплице есть cereus потолще мужской руки вместе с рукавом. Он поднимается по стене, загибается и растет дальше по потолку, к которому прикреплен веревками. Нижняя часть его уже одеревенела, на ней вырезаны имена. Думаю, что это cereus peruvianus. Там не так уж дорожат им, и хозяину следовало бы купить его, даже если из-за длины этого кактуса пришлось бы сцепить три повозки, чтобы доставить его сюда. Ему уже добрых двести лет.

Я не ответил на эту речь, чтобы не вмешиваться в его летосчисление разведения кактусов в Европе.

Осмотрев наконец все, я поблагодарил его за труд и вышел из домика. Он очень любезно и со множеством поклонов попрощался со мной.

Я прошел к входной решетке, через которую меня вчера пропустил хозяин, потому что мне хотелось немного осмотреться и за пределами сада. Работник, занятый чем-то поблизости, открыл мне калитку, потому что я не знал устройства замка, и я вышел наружу. Я обошел в разных направлениях ту сторону холма, по которой взобрался еще вчера. Хотя я в общем хорошо знал местность, где сейчас находился, мне никогда еще не случалось задерживаться здесь столь долго, чтобы можно было вникнуть в подробности. Я увидел теперь, что оказался в очень плодородном, очень красивом краю, что между изгибами холмов тянутся прелестные места и что густая заселенность придает этому краю что-то очень веселое. День делался все теплее, не становясь жарким, и стояла та тишина, которая более, чем в какое-либо другое время, царит в полях в пору цветения роз. В эту пору все злаки зелены, они находятся в состоянии роста, и если в данной местности не так много лугов, где сейчас идет сенокос, то людям в полях нечего делать, и они оставляют их наедине с плодотворящим солнцем. Тишина была такая, как в горах; но она не была такой одинокой, потому что со всех сторон тебя окружало дружное общество растений-кормильцев.

Звон далекого деревенского колокола и часы, которые я вынул, напомнили мне, что уже полдень.

Я пошел к дому, решетку мне открыли, как только я дернул звонок, и я вошел в столовую. Там я застал хозяина и Густава, и мы сели за стол. Обедали мы только втроем.

Во время обеда мой гостеприимец сказал:

— Вы удивитесь, наверное, что мы принимаем пищу в таком уединении. И правда, очень жаль, что исчез старый обычай, чтобы хозяин дома сидел за трапезой вместе со своей родней и челядью. Так слуги превращались в членов семьи, они часто служили в одном и том же доме всю жизнь, хозяин жил с ними в приятной дружбе, и поскольку все полезное для государства и человечества идет от семьи, они становились не только хорошими, любящими дело слугами, но и хорошими, доброчестно привязанными к дому, как к святыне, людьми, для которых хозяин надежный друг. Но с тех пор, как они отделены от него, с тех пор, как получают плату за труд и принимают пищу отдельно от него, они не связаны ни с ним, ни с его ребенком, у них свои цели, они оказывают ему сопротивление, легко покидают его и часто, поскольку у них нет ни семьи, ни образования, предаются порокам. Пропасть между так называемыми образованными и необразованными становится все шире. А уж когда крестьянин ест свои кушанья в своей отдельной каморке, неестественное различие воцаряется там, где естественного не могло бы и быть.

— Я хотел, — предложил он через несколько мгновений, — завести этот обычай в здешнем нашем доме. Люди, однако, воспитаны здесь иначе, они закоснели в своих привычках и не могли приспособиться к чужому, это было бы для них только утратой свободы. Нет сомнения, что постепенно они сжились бы и с другим порядком, особенно молодые, еще поддающиеся воспитанию. Но я слишком стар, на эту задачу мне не хватит остатка лет. Вот я и не стал принуждать своих слуг, а моим более молодым преемникам вольно возобновлять такие попытки, если они разделяют мое мнение.