Голые короли - Анатолий Гончаров

Это и являлось его основным занятием в революции. Он понимал его как наиважнейшее, «архинеобходимое», если не считать практических советов рабочим запасаться кинжалами, веревками, тряпками с керосином для поджогов полицейских участков и кислотой, чтобы обливать самих полицейских. «Статист революции» никогда не оказывался не только на острие, но даже вблизи практических революционных действий, предпочитая анализировать их успех или неудачу из безопасного далека и язвительно критиковать участников.

В отличие от Троцкого Ленин был труслив невероятно. Не обладал он и сколько-нибудь заметной прозорливостью, какой иногда способен был удивить Троцкий. Стремление к сиюминутной политической выгоде довольно часто приводило Ленина к серьезным ошибкам и, как правило, к разрыву с соратниками. Троцкий ошибался не меньше, а чаще и порой глубже Ленина, но никогда из-за личных выгод или положения в партии. В сущности, до 1917 года он был Агасфером - не только в политике, но и в жизни. Легко менял взгляды, жен, друзей, переезжал с места на место, из страны в страну, оставляя платформы и фракции, а заодно и своих детей, заводил новых, уходил в вечную каторгу, но через пару месяцев объявлялся в Париже или Вене, ибо ничего вечного не существовало для него, кроме идеи перманентной революции.

Агасферу смешно помышлять о каком-то прочном положении в РСДРП - Троцкий и не помышлял. Он смеялся над Лениным, маскируя надменность полемической иронией. Когда Ленин поднимался для выступления и начинал говорить, все видели перед собой суетливого помощника присяжного поверенного, которого вчера обсчитали на рынке. Сквозь партийную риторику ощутимо пробивались визгливые нотки местечкового склочника, переплетающего правду с вымыслом. Ленин злословил ужасно, и как политический деятель довольно быстро вырастал на партийных скандалах и распрях, научившись ловко тасовать в одной колоде своих и чужих сторонников, и уже этим как бы возвышаясь над ними.

Троцкого слушали, потому что он завораживал.

Ленин последовательно и настойчиво пробивался к реальной власти в партии и в результате достиг своей цели. Троцкий грезил призраком мировой революции и оставался подчеркнуто равнодушным даже к членству в могущественном Политбюро. Можно сколько угодно проводить сравнения, и ни одно из них не будет в пользу Ленина, что лишний раз доказывает: толпа и власть предпочитают посредственность. Лишь много лет спустя Ленин из обыкновенной посредственности образовался, по выражению П. Струве, в «думающую гильотину». Трудно сказать, в кого мог бы образоваться Троцкий, приди он к диктаторству в России - очень может быть, что в «размышляющий пулемет», ибо никогда не сомневался в собственной правоте. Он много брал на себя лично, и в самых критических ситуациях, прав был или нет, решал сложнейшие вопросы единолично, сообразуясь лишь с контекстом мировой революции и видением в ней своей центральной роли.

Позором Брестского мира наша история обязана Троцкому. А тот, который стал «живее всех живых», ухитрялся все делать чужими руками. Не случайно поэтому Ленин так и не узнал, что такое тюремная одиночка -парадокс для профессионального революционера не только удивительного, но и крайне сомнительного свойства. Троцкий сиживал в тюрьмах неоднократно, хотя и никогда подолгу - в «Крестах», в Петропавловской крепости, в иных казенных домах, даже в Испании удосужился побывать в административном заключении. В Европе над ним всегда витало облачко каких-то темных дел, что-то нечистое постоянно тащилось за ним по следу.

Даже в относительно спокойной обстановке вождь российского пролетариата предпочитал отсиживаться в глуши. В Разливе под Сестрорецком терпел июльский зной, августовских комаров и прочие трудно переносимые им неудобства, лишь бы не попасться на глаза околоточному. И только когда его отсутствие на втором съезде Советов могло обернуться для него вполне резонным отстранением от участия в дележе власти, Ленин с нервными смешочками принялся лихорадочно маскировать свою внешность. Он готов был принять облик городского сумасшедшего, вокзальной проститутки - кого угодно, только бы избежать малейшей опасности ареста. Он знал, чего боялся. В случае ареста его судили бы не за революционную деятельность, поскольку ничего заслуживающего судебного разбирательства на этом поприще он не совершил. Его судили бы военно-полевым судом как германского агента, что с учетом состояния войны с Германией однозначно сулило смертный приговор. Связь Ленина с германским генеральным штабом через Парвуса-Гельфанда была установлена неопровержимо.

Но не только это обстоятельство заставляло его проявлять чрезвычайную осторожность. Он опасался появиться в России еще задолго до Первой мировой войны. И не в трусости тут дело, хотя и в ней тоже. По своему характеру и нравственным качествам Ленин не выдержал бы в полиции и самого незначительного давления - незамедлительно принял бы решение «пойти другим путем». Вряд ли из него мог получиться второй Азеф - не выдержал бы вождь такой психологической нагрузки - но Малиновского повторил бы в лучшем виде. Втайне он всегда ощущал в себе такую возможность перерождения в полицейского осведомителя. Как и все революционеры, не мог наедине с собой не размышлять об этом - размышлял, конечно, и к какому-то выводу приходил. Неутешительность этого вывода, видимо, и не позволяла ему испытывать судьбу.

При таком допущении не выглядит странным, что при всей своей равнодушной жестокости к соратникам он становился удивительно гуманным и мягким по отношению к разоблаченным провокаторам - к тому же Малиновскому, например. Все вокруг, до последнего курьера, знали достоверно и определенно, что член ЦК РСДРП, депутат Государственной думы Роман Вацлавович Малиновский является агентом охранного отделения, а Ленин сокрушался, сердился, просил, гневался, уговаривая товарищей не торопиться, проверить еще и еще раз. Затягивая решение судьбы провокатора, он как бы притуплял жажду немедленной расправы, невольно проецируя участь того на свою собственную - предполагаемую и возможную, и Малиновский был расстрелян большевиками только в 1918 году.

Троцкий не превратился бы в Малиновского ни при каких обстоятельствах. Не исключено, что пошел бы и на эшафот, если бы казнь предполагалась, к примеру, на Дворцовой площади при массовом скоплении людей и возможности произнести пламенную речь. Даже перед угрозой неминуемого ареста он не менял своей внешности, желая и в таких мелочах, обязательных для конспиратора, оставаться самим собой. Не пошел бы он и по пути Азефа, но вовсе не потому, что не допускал мысли об измене делу революции - мог изменить и изменял, но только так, как способен был изменить лишь один Троцкий.

И не стал бы он ни вторым Малиновским, ни первым Азефом в силу того, что и здесь громко заявил бы о себе как о единственном Троцком, перманентном любовнике революции.

Лев Троцкий был завербован полицией в 1902 году. Дело на него завели в 1898 году, когда он был на четыре года выслан в Восточную Сибирь под надзор полиции - в крохотный поселок, прилепившийся к верховьям Лены. В документах указано, что 21 августа 1902 года ссыльный Бронштейн-Троцкий скрылся с места поселения. К тому времени почти истек срок его ссылки - зачем бежать? Объяснение простое: Троцкому нужна была героическая строка в революционной биографии, а полиции -агентурная нить.

Вновь арестовали его 3 декабря 1905 года, когда Петербургский Совет в отсутствие взятого еще в ноябре Хрусталева-Носаря по ультимативному требованию Троцкого принял резолюцию о переходе к вооруженному восстанию. Объективных предпосылок к этому не было никаких. Царь издал манифест, закреплявший удовлетворение большинства требований рабочих, в том числе свободу собраний, слова, союзов. В общем, была достигнута бескровная и убедительная победа. Зачем понадобился этот рискованный и безрассудный шаг?

По закону за принятие подобной резолюции Георгию Носарю как руководителю Совета грозила смертная казнь. Однако обвинение прокурор снял, поскольку Носарь легко доказал, что он ни сном, ни духом не помышлял о такой резолюции, организовывая всего лишь стачку. Тем не менее полиция считала необходимым арестовать Совет, и Троцкому было дано задание спровоцировать эту акцию любым способом. Потому-то и был арестован заблаговременно Носарь, выступавший против всякого насилия и могущий помешать Троцкому идти напролом.

Лев Давидович оказался на высоте доверия полиции - Совет арестовали вместе с ним. В июле 1917-го, когда были арестованы Луначарский, Раскольников, Каменев и другие, а о «брате» Троцком масонское Временное правительство как бы забыло, он решил повторить пример Андрея Желябова и публично потребовал, чтобы арестовали и его. Растерянное правительство пошло на это лишь спустя две недели - после настойчивых провокационных выступлений Троцкого. Народовольцу Желябову в свое время такой афронт стоил жизни, Троцкому - еще одной строки в героической биографии. Заметим, однако, что Ленин в этой ситуации побоялся оставаться даже в Тарховке под Сестрорецком, а перебрался на самый дальний и глухой берег Разлива.