Бунт при Бетельгейзе - Евгений Гаркушев

Эдвард вздрогнул, оглянулся — не слышат ли остальные. Он и так уже наделал дел. Если и другие коски решат, что он виноват в их проблемах, не сносить ему головы.

— Что ж, мне надо было самому горло под рангунью заточку подставить? — поинтересовался он. — Мне, вообще-то, жить хочется. Я еще молодой.

— Кипеш не надо было поднимать, — проворчал коск, продолжая сверлить Цитруса злым взглядом. — «Наших бьют, наших бьют»… Завел себе врага, мочи его по-тихому. А то спать улегся, на полудурка понадеялся…

Дылда обиженно засопел.

— Это кто тут полудурок?

— Все вы полудурки. Как погоняло твое? Рука, Меченый сказал? По первой, значит. Ты тоже, полудурок?

— Я уже два раза сидел, — обиделся великан. — Меня, кстати, Дылда называют, а совсем не полудурок.

— Такому, как ты, никакая наука впрок не идет, полудурок, — отрезал Седой. — Иначе вежливее бы с бугром базарил.

— А ты бугор? — заинтересовался Цитрус. — В первым раз так близко живого бугра рядом вижу…

— Дохлого видел, что ли? — нехорошо сощурился Седой.

Цитрусу очень некстати вспомнилась голова Швеллера за лобовым стеклом полицейского катера.

— Нет. Я к тому, что совсем бугров не знал раньше. Кроме тех, с кем работал, конечно. Тебе фамилии Швеллер или Иванов ничего не говорят?

— Кореша твои в авторитете, что ли?

— Самые близкие кореша, — сообщил Эдик. — Так ты их знаешь или нет?

— Швеллера знаю, слышал о нем недавно скорбные новости. Его какой-то фраер вроде как в прошлом году шлепнул, — буркнул Седой. — Со Швеллером я в Баранбау познакомился. В эту дыру я, вообще-то, совсем случайно попал. В другом месте я работал… А здесь залетел из-за своего горячего характера. Подрался на улице. С парочкой полицейских. Ну и взяли меня. Думал, малым сроком отделаюсь. Но после много чего раскрутили… Ну и накрутили мне, конечно.

— Не Цуккермейстнер ли, случаем, накрутил? — тут же спросил Цитрус.

— А ты подсадной, что ли, — нахмурился Седой, — что всех легавых по именам знаешь?

— Цуккермейстнер — судья. Он мне сто тридцать два года впаял, — почти с гордостью поделился подробностями своей судимости Эдвард.

— Сто тридцать два года? Тебе, фраерок? Ну и дела… Ты что ж такого натворил? Покушался на какого-нибудь шишкаря из сената?!

— Да у меня статей, как у собаки блох, — расправил плечи Цитрус. — Проще сказать, чего на меня не навесили. Точнее, я и сам не знаю. Потому как никак вспомнить не могу хотя бы одной статьи, по которым не проходил.

— По некоторым лучше не проходить, — Седой поглядел на Цитруса с подозрением, — извращенцев у нас не жалуют.

— Вот по этой статье я как раз и не проходил, — сообщил Эдик.

— Это какой «вот этой»?

— Развращение извращенцев. Сто пятьдесят шестая.

— Что?

— Да ничего. Это я пошутил. Нет, правда, извращенцем меня не назовешь. Я, признаться, к сексу вообще отношусь предосудительно. Это всё потому, что у меня был строгий отец. Если я только говорил что-то о сексе, меня немедленно пороли. Так что вырос я человеком чистым и непорочным.

— Сто тридцать два года — не фунт изюму, — проворчал Седой после недолгой паузы, откровения Цитруса вызвали у него некоторое замешательство.

— Такой срок дает какие-то преимущества? — осведомился Эдик с присущим ему практицизмом.

— А как же. Лет через десять можешь даже выбиться в авторитеты. Если заслужишь всеобщее уважение. А то и в смотрящие… Бежать-то тебе некуда, да и вообще, знакомства сведешь. Если доживешь, конечно. Тот рангун тебя за что замочить хотел?

— За бублики, — вздохнул Цитрус:

— Ты не хами авторитетным людям, — нахмурился Седой. — Парень ты болтливый, Рука, как я погляжу. У нас тут этого не любят. Настоящий коск должен быть суров и немногословен. Примерно, как я. Втыкаешь?

— Что втыкаю? — не понял Эдвард.

— И феню учи, — наставительно заметил Седой, — а то люди тебя понимать не будут. И сам не будешь понимать, кто и о чем базлает. Воткнул?

— Ага, воткнул, воткнул, — догадался Цитрус, — вести себя, значит, спокойно, уверенно… А-а-а! — завопил он вдруг благим матом.

Седой резко обернулся. В иллюминаторе разворачивалась поистине грандиозная картина. Громадный астероид, размером с пятиэтажный дом, вращаясь, несся на транспортник.

— Всё, мы в поясе, — сказал Седой.

Астероид врезался одним из острых углов в иллюминатор, так что корабль содрогнулся и, так же вращаясь, полетел прочь. На стекле от соприкосновения с космической громадиной осталась явная отметина.

— Мы все погибнем! — в ужасе выкрикнул Цитрус. За что удостоился множества презрительных взглядов.

— Да не ори ты! — поморщился Седой. — Что я тебе только что говорил? Веди себя спокойно. Это они специально иллюминаторы открыли. Чтобы показать нам, что с астероидов так просто не смыться. У транспортника броня в человеческий рост толщиной, обшивка из металла такой прочности, что тебе и не снилось.

— Но ил… иллюминатор…

— Бронированное стекло. Выдержит. Так что не дрейфь. Лучше скажи, ты где руку-то потерял?

— Меня копы ранили и в грязный подвал бросили. Началось заражение, гангрена. Вот и отпилили.

— Копы?! Так ты из-за них руку потерял?! — Седой вдруг заметно оживился.

— Ну да.

— Что ж ты молчал? Это меняет дело. Был ты просто новичок на астероидах. А теперь будешь мучеником режима. Слыхал про профсоюз косков?

Цитрус оживленно замотал головой.

— Это организация такая. На свободе они мусоны, а здесь — заключенные, которые вроде как права наши защищают.

— Про мусонов я слышал. У меня даже девушка была мусонка. Любила меня, как кошка. Ну и я ее, конечно, тоже…

— Да погоди ты, — перебил его Седой. — Слушай, базлать с тобой совсем без мазы. Только начну что-то важное задвигать, как ты тут же отсвечиваешь…

— Что? — переспросил Эдик.

— То. Феню учи! — строго повторил Седой. — Ну, так по поводу профсоюза косков. Им такие, как ты, очень нужны. Те, что из-за произвола легавых пострадали. Они тебя как яркий пример плохого обращения будут демонстрировать. Помогут срок скостить. Так что на свободу раньше выйдешь.

— Ну да?! — обрадовался Цитрус. — Вот это здорово.

— Ты только не тушуйся. Пусть о твоем случае все узнают. Где это видано, в самом деле, чтобы живому человеку руку отпиливали и никому ничего за это не было…

— Ну да, я им еще покажу, — пообещал Эдик. — Они еще узнают Цитруса.

— Как прилетим да разместимся по камерам, я тебя с нужными людьми сведу. Да и мне за то, что я такого ценного клиента подогнал, перепадет что наверняка. Ты только слушай меня. Знаешь, как на астероидах говорят. Кто бугра не слушал, мало спал и кушал. Подлетаем, — сказал Седой, глядя в иллюминатор. — Вот она, колония при Бетельгейзе.

— Говорят, тут самая лютая охрана, — вмешался один из косков, пристегнутый наручниками позади Эдварда. — Не люди, а настоящие цепные псы. Если бы не профсоюз, давно бы всех заключенных до смерти затравили.

Эдвард уставился в иллюминатор. Среди громадин астероидов болталась окруженная зеленым силовым полем величественная и словно изъеденная жуками картофелина. То есть, конечно, это была вовсе не картофелина, а самый крупный астероид, весь изъязвленный просверленными в его недрах подземными ходами. Колония при Бетельгейзе размещалась именно здесь. Внутри астероида. Попасть внутрь или вырваться наружу могли только специализированные транспортники. Попробовал бы кто-то из бандитов выручить своих товарищей — даже если он преодолел бы чудом пояс астероидов, используя секретные навигационные карты — сквозь силовое поле просочиться невозможно.

— Однако, не слишком-то мне здесь нравится, — заметил Эдвард. — Ни тебе лесов, ни полей… Воздуха, наверное, и то не хватает!

— Здесь всего не хватает, — хмыкнул Седой. — И воды, и воздуха, и площади. В избытке тут только золото.

— Как это? — заинтересовался Эдвард. — Ты хочешь сказать, что здесь много золотишка?

— Астероид просто напичкан золотой рудой. Потому и охрана такая лютая. А коски золото добывают.

— И мы будем? — спросил Эдик.

— Я — не буду, — мрачно ответил Седой. — Воры работать не идут. Воровка никогда не станет прачкой, а вора не заставишь спину гнуть… Слышал такую песенку? Работать против наших принципов. И ты вполне откосить можешь, потому как инвалид. А дружка твоего, полудурка, наверняка на тачку поставят. Эдакий бугай! И пожрать любит…

— Да, я люблю покушать, — согласился Дылда.

— Ну вот, будет пайку лишнюю зарабатывать… — игнорируя его, сообщил Цитрусу Седой. — Купят тебя тюремщики за лишнюю тарелку вонючей баланды.

Великан насупился. В словах авторитетного коска скрывалась какая-то поддевка, но он никак не мог взять в толк — какая именно. К тому же его немного пугал этот резкий в движениях коск. Что-то подсказывало Дылде, что связываться с ним не стоит. Если драться, то лучше бить сразу наповал. Иначе тот поднимется, и крышка. Дылда по опыту знал — такие даже грубого слова не прощают. Были неприятности в прошлую отсидку. Правда, все их удалось решить, задавив парочку авторитетных воров по-тихому, так что никто об этом не узнал.