Композитор - Сергей Бакшеев

Глава 17

– Теперь ты понимаешь, что у тебя нет выбора?

– Выбор есть всегда.

– Глупая фраза! Или ты соглашаешься с нами сотрудничать, выходишь на свободу, живешь на полном обеспечении и выполняешь наши задания.

– Или?

– Или я отдаю тебя под нож нашему хирургу. Он раскромсает тебя до основания, вывернет наизнанку и разберется в твоих секретах. Я обещаю!

На последнем слове Иван Витальевич Бурмистров жестко ткнул пальцем в шею Ривуна и еще ниже склонился над ним, словно от этого зависела сила убеждения. Марк растянулся на нарах спиной вверх. Три дня назад ему извлекли пулю из ягодицы, но рана еще не зажила. Генерал приходил в камеру каждый день, на его шее болтались огромные наушники. В первые дни он их не снимал. Во время бесед, больше напоминавших монолог, специально проинструктированный офицер, дежурил за дверью, контролируя поведение арестанта через открытое окошко.

– Если потребуется, мы разрежем тебя на кусочки, подвергнем химическим анализам, пересадим твои уши нашему человеку, но докопаемся до тайны.

– Я согласен, – вяло промычал Марк.

– С чем?

– Стать вашим агентом.

– Вот и хорошо, – генерал встал, нервно потирая руки. – Это правильное решение. Обстановка в мире неспокойная. У нашей страны много врагов. А врагов мы уничтожаем. Не к каждому из них можно подобраться с пистолетом. А твое оружие всегда с тобой, и что самое чудное – оно не оставляет следов. У Кима, кстати, ничего не нашли. Сердечная недостаточность. Ценный был специалист, ну да черт с ним. Нас ждут большие дела, Марк.

Генерал велел офицеру закрыть окно и перешел на шепот:

– Осталось уладить формальности. – Он раскрыл папку, лежащую на столе, и разложил бумаги. – Поднимайся. Вот здесь надо подписать.

Марк заворочался и послушно встал.

– Только агентурное имя я еще не придумал. – Генерал вопросительно посмотрел на Марка. – Есть какие-нибудь предпочтения? Как хочешь, именоваться между своими?

– Композитор.

– Неплохо. Совсем неплохо. Так и запишем. А теперь распишись. Вот здесь и здесь.

Марк Ривун небрежно расписался. Он никогда не придавал значения бумагам. Буквы на листе – это умершие звуки. Книги – их могилы, а библиотеки – кладбища. Зачем посещать кладбища и поклоняться могилам, если мир наполнен живой речью и миллиардами притягательных звуков?

– Что дальше? Когда меня выпустят?

– Ну, не в таком же виде, – развел руки довольный Бурмистров. – Сначала мы тебя подлечим, приведем в порядок и кое-чему обучим.

– Чему?

– Существует много полезных вещей, которыми надо уметь пользоваться. Яды, оружие, системы шифровки. Это интересно, вот увидишь.

Через три недели одетый с иголочки Марк Ривун сидел в кабинете Бурмистрова. Генерал уже не опасался новоиспеченного агента. Он ему доверял и даже испытывал некоторые отеческие чувства, как к нерадивому ребенку, добившемуся неожиданного успеха. Желая навсегда закрепить успех, он перешел в общении с Ривуном на "вы".

– Итак, все инструкции получены, – подвел итог Бурмистров и достал из выдвижного ящика стола пухлый конверт. – Это деньги. На первое время. Сегодня вы возвращаетесь к обычной жизни. Вас вывезут на закрытой машине и высадят у Казанского вокзала. По легенде все эти дни вы гостили у родственников. В машине чемодан с вашими вещами.

– Вещами?

– Мы приобрели вам одежду. Там же найдете спецсредства.

– А где я буду жить?

– В этом и заключается первое задание. Мы решили, что будет лучше, если вы вернетесь к дяде. Но он слишком много знает о вас. – Генерал пристально посмотрел на Композитора. – Кстати, неделю назад дирижера Норкина постигло огромное горе. Смертельно заболела его дочь, в больнице чахнет, бедняжка, и трагически погибла жена, Аделаида Наумовна. Возвращалась из театра поздно вечером. Сами понимаете: меха, украшения. Ее ограбили и убили. Видимо, оказала сопротивление. Милиция так плохо борется с уличной преступностью.

Марк невозмутимо молчал. Генерал выждал паузу и продолжил:

– Как я уже говорил, ваш дядя единственный, кто знает о ваших способностях. И должен сказать, он совсем не грустил о вашем исчезновении. Возможно, даже тайно радовался. И всем говорил, что вы уехали к родне. Как видите, нам ничего не пришлось придумывать. Однако такого свидетеля оставлять ни к чему. Он сейчас в горе, и если вдруг покончит с собой, никто не удивится. – Генерал постучал пальцем по столу и твердо заявил: – Это и есть первое задание. Срок исполнения – сегодня!

Марк молчал, но генерал видел, что агент по кличке Композитор все понял правильно. На всякий случай он уточнил:

– Оружия и спецсредств применять нельзя. Только ваши исключительные способности. Мы подстраховывать не будем. Если хотите, это своего рода экзамен.

Марк протащил пакет с деньгами по зеленому сукну генеральского стола, прислушался к шороху. Затем достал деньги, пошелестел купюрами, запомнил звук. Когда пачка с деньгами юркнула во внутренний карман новенького пиджака, он встал.

– Я могу идти?

– Да. Офицер, который проводит до вокзала, ждет в коридоре. Он передаст вам прокомпостированный билет, будто вы только что сошли с поезда. Дальше доберетесь самостоятельно. Деньгами не сорите, лишнего внимания не привлекайте. – Генерал поднялся, хотел пожать на прощание Марку руку, но ограничился лишь короткой фразой: – Успехов. И без глупостей.

25 декабря 1949 года Марк Ривун остановился перед высокой обитой дверью дирижерской квартиры. За спиной визгливо уплывал лифт. О каменный пол звякнули металлические уголки нового чемодана. С подошв стекали грязные лужицы талого снега. Марк прислушался. Норкин был дома – скрипело старое кожаное кресло, пьяно чмокали пухлые губы. Позвонить? Карман утепленного кожаного плаща оттягивали ключи. Чекисты предусмотрительно вернули все личные вещи.

Марк самостоятельно открыл дверь и, не таясь, вошел в квартиру. Разуваться он не стал, задание следовало выполнить сразу. Альберт Михайлович заметил племянника, только когда тот оказался рядом с его креслом.

– Ты? – удивленно пялился дирижер на воскресшего племянника, сглатывая подступивший к горлу ком. – Откуда?

Марк молчал, выражая полное равнодушие. Норкин судорожно глотнул коньяк из залапанного бокала и попытался прикрыть страх излишней болтливостью. Но получалось плохо.

– Ты исчез. Мы волновались. Я сначала думал самое плохое… Мыслей себе не находил, то есть – места… Нет, все не так. Про тебя расспрашивали… Оттуда. И я не задавал вопросов. Сам понимаешь… А потом всё стихло, никто не интересуется. Я подумал, может, у тебя все в порядке. Ведь так бывает. Редко. А где ты был? У них?

Марк слушал унылое завывание морозного ветра за окном и поскрипывание окоченевших деревьев. Лысые неупругие ветки никак не помогут дирижеру. Тонкий слой снега лишь припорошил асфальт.

– А я оставил оркестр. Надоело. Надо уступить дорогу молодым. И с административной работы тоже ушел. Буду писать музыку. У меня столько творческих планов. – Норкин замялся и потупил взор. Рука плеснула остатки коньяка в бокал. – Я так журналистам заявил. И уже выдал одну симфонию. Ты не возражаешь? Мы ведь договаривались.

Он пригубил, но тут же отставил бокал. Спохватился.

– Да, ты еще не знаешь. У меня большая беда. Аделаида Наумовна погибла. Ее убили, подло убили. Рядом с театром. Из-за бирюлек и шубы! – Альберт Михайлович расплакался. – Теперь я один. Здесь. Совсем один.

– Скоро вы с ней встретитесь.

Марк произнес первую фразу после возвращения. От неожиданности Норкин ничего не понял и переспросил:

– Где? Она разве…

– Там. – Марк медленно поднял вверх палец. Дирижер съежился. Ривун покосился на бокал и распорядился: – Допивайте.

– Но, – пытался возразить Норкин.

– Пора! – уверенно кивнул Марк.

– А если я не хочу?

– Не заставляйте меня. Вы же всё знаете.

– Так надо?

– Надо. Не будем портить друг другу настроение.

– Ты думаешь…

Норкин затряс подбородком, допил коньяк, вытер ладонью губы. В глазах притаился страх.

– Куда?

– На балкон.

– Мне бы в туалет.

Ривун покачал головой.

– На балкон. Аделаида Наумовна ждет.

– Где?

Марк решил приободрить осунувшегося дирижера.

– Она там, внизу. Вот увидите. Скоро вы с ней встретитесь. Она ждет вас. Вставайте. Смелее.

Он помог Норкину подняться и подтолкнул к балкону. Дверцу сам открывать не стал. Чекисты научили не оставлять следов. На балкон он тоже не вышел, остался в темной комнате и шипящим голосом давал указания:

– Подойдите к перилам. Наклонитесь. Ниже, ниже. Встаньте на носочки! Видите ее? Она там. Еще ниже! Перегнитесь, вглядывайтесь лучше. Протяните к ней руки!

Тапочки Норкина оторвались от опоры. Тело перевалилось через перила. Звонко затрещали ломающиеся ветки. Краткий вскрик отчаяния, удар, хруст ломающихся костей. Затем хрип, бульканье кровавой пены в горле – и тишина.