Пристрелите загнанную лошадь - Оксана Обухова

Узкие, кирпичные и довольно новые ступени, вели в глубь темного подземелья. Я подхватила тело подмышки и волоком, почти теряя сознание от усталости, стащила его вниз до плотно утрамбованного земляного пола подвала.

Желтый луч фонаря подрагивал в трясущихся руках, бегал по стенам, обшитым старым, сухим деревом, по полу без единого признака влаги, в леднике я искала собственно лед. Но его не было, ни единой снежинки или льдинки не было на полу ледника.

— Ненормальная, — громко сказала я сама себе, и пар клубами вырвался изо рта под луч фонарика, — а кто его сюда затащит, этот лед.

Я пристроила фонарь на старый ящик и подошла к Кириллу.

— Прости, — сказала и наклонилась. Я одернула на нем пальто, скрестила на груди тяжелые руки и, прощаясь, прошептала: — Ты здесь не надолго. День, максимум два. Обещаю.

Поднимаясь наверх, я опиралась о сухие доски стен, казалось, отпусти опору на миг и я скачусь вниз без сил подняться. Тяжелая свинцовая усталость сковывала движения, но я карабкалась вверх, думая о том, как много надо еще сделать. Надо дойти до дома, отмыть колеса коляски в чистом снегу, обтереть насухо и как-то, не знаю как, но дотащить коляску до крюка в прихожей и взгромоздить наверх. Надо избавиться от ножа, вещей и пледа — не потому, что ворсинки от пледа остались на пальто Кирилла, коляске Марии Германовны и смогут навести на меня, как на владелицу, я просто не смогу больше его видеть. Любимый, теплый и пушистый плед вызывал тошнотворное отвращение. Он словно саваном служил.

По дороге домой я нашла канализационный люк с решеткой и выбросила туда нож. Плед, рубашки и джемпер Кирилла оставила у самой частопосещаемой бомжами помойки, коляску волокла по самым глубоким и грязным лужам — не только дождь, но и грязь смывает все следы.

Остатка сил хватило только на то, что бы решить вопрос с коляской, — колеса повисли у входа в квартиру чистые и сухие. Резиновые сапоги, которые прежде я собиралась отнести на улицу и зашвырнуть в кусты, я только сполоснула и засунула на дно коробки с обувью соседей Сухомятко. У этих запасливых товарищей столько различной резиновой обуви всех размеров, что даже если обнаружиться одна лишняя пара, то реального удивления не получиться. Так оно и было, — подумают Сухомятко и приберут сапожки.

В половине девятого утра в мою дверь деликатно постучал Михаил Иванович Коновалов:

— Сонечка, простите, — прошептал сосед в замочную скважину, — мне бы душик принять. Куда ваш тазик переставить? Под ванну, можно?

— Конечно, Михаил Иванович, — хрипло крикнула я и начала просыпаться.

Головы не было. На подушке лежало чугунное ядро с ушами и пыталось думать. Верхние веки намертво спаялись с нижними и, отказываясь подчиняться приказам, дарили глазам спасительную тьму.

«Что там у меня по плану? — подумало ядро. — Кажется, стирка и посещение чердака?»

Одеревеневшее, чужое тело ломалось под тяжестью ядра, шея не могла оторвать его от подушки, хотелось начать утро со слез и жалоб. «Ну, почему, почему я не могу уехать к маме?! Спрятаться у нее на груди или даже под фартуком, и отрыдаться вволю?! Ну почему я даже пореветь нормально не могу?!»

Не можешь, шепнуло упрямство и придушило жалость. Вставай, работай, думай. Сегодня должен позвонить Назар Туполев, и ты обязана быть на месте. В своей коммуналке на диване, готовая к разговору и сосредоточенная, как никогда. Слабости это все для кисейных барышень, а ты у нас девушка трудящаяся, сама себе голова.

Но вот головы-то, как раз и не было. Желудок был, кишечник был, дрожащие конечности и сведенная болью спина так же имелись в наличие. Имелись так же слабость и готовая пролиться слеза, но главное — вернулся неизживный и острый приступ комплекса вины. Он был всепоглощающий, зубастый, готовый крушить любые чугунные ядра. Комплекс вгрызся в чугун и раздробил его не хуже яичной скорлупы. Я бы предпочла заплакать, но крепилась. Я бы хотела сбежать, но оставалась на месте. Разницей в желаемом и действительном, пыталась выправить закомплексованное сознание и подарила ему смутный вопрос-намек — может эти муки и есть искупление всего? Может быть с меня достаточно?

— Размечталась, — буркнула вслух и удивилась странному, каркающему звучанию голоса. — Все твои наказания еще впереди.

Попытка поставить тело вертикально ни к чему не привела. Набор интеллигентских комплексов хоть и изничтожил чугунное ядро, взамен набросил на бедную голову столько всяческих тяжелых дум, что голова сломалась под их тяжестью и рухнула обратно на подушку. Я стыдливо натянула на лицо одеяло и мысленно завыла: «Боже, что я вчера выделывала?!»

Судя по настроению и возрастающему отвращению к собственной персоне, день персона закончит, болтаясь в петле под люстрой.

Вчерашний день казался страницей, вырванной из детективного романа. Или даже нет. В детективных романах главное — мысль. Там сидят тихонько за компьютером умные тети и логическим путем находят убийцу. Я попала в дикий Голливудский триллер. Погонь и битых автомобилей еще не было, но лиха беда начало. Если бы вовремя не погас фонарь во дворе магазина, не известно до чего бы я со страху додумалась, вдруг сошла бы с ума и отправилась расчленять труп в ванной?

— Сонь, выйди на минуточку, — раздался вместе со стуком в дверь, хриплый голос. Гарик Лопата взывал к общению.

Только что готовая скончаться от отвращения к себе, я буркнула из-под одеяла:

— Чего тебе?

— Открой, — проныл Лопата. — Дело есть.

Как оказалось через секунду, от всепоглощающей псевдоинтеллигенской хандры, есть проверенное народное средство. Рекомендую: в случае, если некое лицо собралось от хандры удавиться, попробуйте его напугать. Не резким вскриком «ав!», это только от икоты избавляет, а изобретите что-нибудь поистине стимулирующее. Настоящее, многообещающее и жуткое.

Лопата продела данную процедуру с блеском.

Ужас смел меня с постели, как пушинку, и транспортировал к двери параллельно полу, я даже пола не коснулась. Помню только — секунда и я уже у двери, ухом к дверному зазору.

— Чего тебе? — испуганным шепотом поинтересовалась в щелку.

— Денег дашь? — таким же шепотом, но нагловатым, спросил Лопата.

— Тьфу! — в сердцах я натурально плюнула на косяк. — Иди к черту!

— Сонь. Если не дашь, пойду к его жене и скажу, к кому ее муж ходит. Я его узнал.

Поковырявшись в замке дрожащими от ярости руками, я распахнула дверь и, — откуда только силы взялись!? — схватила Лопату за шиворот, втянула в комнату и стукнула спиной о шифоньер. Распяла по полированной деревяшке и:

— Слушай, Гарик, — прошипела в лицо опешившего наглеца-шантажиста, — сегодня я очень злая. Если ты еще хоть раз заикнешься о деньгах или чужой жене… я порву тебя зубами.

Грандиозно. Номинация на Оскар за роль второго плана в фильме «Невеста Франкенштейна разбушевалась очень сильно». Гарик даже съежился сантиметров на десять и пролепетал:

— Ты чего, Сонь?! Я ж пошутил…

— В следующий раз шутить не будешь, — стянутыми в нитку губами, прошипела и выпихнула Лопату за порог.

— Истеричка!! — взвизгнул Гарик за дверью, и я бросилась за ним в погоню.

Если бы благодушно настроенный по случаю визита бабушки Тарас Сухомятко нас не разнял, без реанимации дело бы не обошлось. С криком «убью, гад!», я носилась за Лопатой по коридору и кухне, потом загнула в угол и едва не прибила сковородой.

— Стыдитесь, Софья, — учительским тоном произнес, вышедший на крики географ Кунцевич. Лена Кунцевич смазала царапины на лице Лопаты перекисью водорода, и я поняла, что потеряла репутацию в глазах соседей безвозвратно. Троцкисты косились в мою сторону, сообща жалели побитого Гарика, и только подошедшая сзади Таня Сухомятко, тихонько шепнула:

— Давно следовало его отмутузить. Да руки никак не доходили.

Я поблагодарила соседку взглядом за поддержку и пошла одеваться. Впав в раж, я носилась за Гариком по всей квартире в смешной фланелевой пижаме с желтыми утятами.

Мишаня Коновалов давно освободил ванну. Он вообще был бесспорным рекордсменом среди троцкистов по скоростной помывке, так как боялся оставить свою комнату без присмотра, вернуться из ванной и обнаружить в комнате лукавого друга с бутылкой клофелина на водке и припрятанной долговой распиской в кармане.

Стыдливо опустив глаза, я прошла к тазам и с остервенением отдраила замоченные джинсы и футболку. За полосканием немного успокоилась и решала, что побитый Гарик, не мытьем, так катаньем, заслужил на опохмелку два червонца. Не известно сколько бы еще продолжала валяться в кровати и ковырять пальцем в душе, не приди Лопата к двери с намереньем поживиться.

Пока менялась вода для последнего полоскания с бельевым кондиционером, я быстро прошла к себе, достала из кошелька двадцать рублей на пиво, и постучала в лопатинскую дверь.