Пустырь Евразия - Сергей Лавров

Авенир, не слушая, подошел к старику и встал рядом.

— Зачем вы это делаете? — спросил он.— Ведь погромом пахнет.

— Я должен это сделать,— ответил старик, чуть заметно разведя руками.

— Ничего не понимаю… Загадки какие-то! Я тут с вами постою на всякий случай…

Вдруг сухая крепкая рука стащила Петрушу с его броневичка, и в воздухе хлестко разнесся уже знакомый Авениру звук пощечины.

— Мерзавец! — вскричала разъяренная, как тигрица, встрепанная Белла, снова занося руку над зажмурившимся, как шелудивый кот, чадом.— Ты что тут вытворяешь, негодяй?! А ну убирайся отсюда! Марш домой сию минуту! И ты тоже с ним?!

Вероника, поджав губку, проворно убрала ноги в салон и захлопнула дверцу. Петруша, злобно фыркнув, вывернулся из-под грозной руки матери и забрался поскорее в джип.

— Ничего… — пробурчал он через опущенное стекло.— Вот погоди у меня… Узнаешь скоро…

И укатил прочь, пыля по пустырю. За ним потянулись его прихлебатели. Через пять минут пустырь опустел, скучающие жильцы западной окраины разошлись по домам, потеряв надежду на развлечение. Вьеты одобрительно переговаривались, поглядывая на хмурую нервную Беллу. Старик глубоко поклонился ей.

Гневная персиянка чувствовала себя нехорошо. Материнское сердце ее страдало. Так, по крайней мере, думал Авенир. Он подошел было к ней, но Белла, увидев его, нахмурилась пуще прежнего, опустила глаза, прижала пальцы к впалым вискам и, покачиваясь на каблуках, поспешно ушла к дороге, где поджидало ее такси.

Айни тоже не решалась подойти к Авениру на виду у всех. «Масляное пятно»,— подумалось ему, глядя, как вертится она среди черноволосых товарок, старательно отводя взгляд от стоявшего в пыли Авенира. Оскорбленный таким азиатским коварством, он пошел домой, попутно обдумывая одну важную, но неприятную ему мысль. Войдя в комнату, он прежде всего поискал свою телефонную карту и клочок бумаги с телефоном Грешникова. Обе лежали на столе, на самом видном месте.

— Так, значит, обстоят дела… — сказал Авенир, задумчиво глядя на них.

Потом он устроился у окна и принялся наблюдать за пустырем и общежитием. Ждать пришлось почти час. Наконец из дверей вьетского жилища выскользнула девушка. Сердце Авенира забилось чаще. Он уже без труда узнавал ее походку. Он надеялся еще, что Айни торопится к нему, но она свернула на дорожку, огибавшую дом. Проклиная жестокое ремесло сыщика, Авенир Можаев поспешно покинул свою квартиру и последовал за юной вьеткой. Все происходило именно так, как он и предполагал, но предвидение совсем не радовало Авенира.

Айни шла торопливо, опустив голову, не глядя по сторонам. Она не привыкла ходить одна, днем. Большая соломенная кошелка висела на ее худом плече. Авенир печально смотрел ей в спину из-за углов и из подворотен. Он не предполагал раньше, что перемена профессии потребует от него столь радикальных изменений: прежде следить за близким человеком он почел бы низостью. Но кем была для него эта девушка и, главное, кем он был для нее?.. Он не знал.

Айни зашла в магазин, потом в аптеку. Всюду она была заметна издали, как черное семечко подсолнуха в зернах пшеницы. Один раз Авенир едва не выскочил из своего укрытия, когда ее с хохотом и шутками окружила кучка подростков. Но мальчишки смеялись и приставали к ней, как кадрили бы любую симпатичную девчонку, — шумно и беззлобно. Она, уклоняясь и поправляя потяжелевшую кошелку, поспешно прыгнула в трамвайчик, заставив Авенира раскошелиться на такси.

Трамвай продребезжал до метро «Ладожская». Спустившись за Айни под землю и оставаясь незамеченным в толчее, Авенир проследил ее до самого проспекта Ветеранов. Там она села в троллейбус, а Можаев поймал частника.

Девушка сошла на кольце и заторопилась к старым желтым домам, тесно стоявшим в отдалении, в зелени деревьев. Авенир прилег на сиденье, велел водителю обогнать ее и ехать прямо к постройкам. В гулком дворе-колодце он выбежал из машины и спрятался на детской площадке, в домике-теремке. К теремку тут же подошла грузная усатая старуха в фартуке, с метлой и звучным басом проговорила:

— Попався, милок! Вот кто у нас в домике гадит! А таки приличный чоловик… Вылазь!

Айни вошла во двор.

— Я не гажу, тетенька,— заискивающе сказал Авенир.— Я кошечку ищу. Рыженькую такую. Объявление мое не читали?

Сквозь щели в бревенчатой стенке детской избушки он видел, как Айни без колебаний направилась в один из подъездов. Ясно было, что она бывала тут не раз и знала, куда идти. Авенир с удовольствием выбрался из затхлого домика на свет и, прячась в тени деревьев, внимательно осмотрел подъезд и окна квартир. На балконе пятого этажа, под самой крышей натянуты были веревочки для сушки белья. Пестрым флагом полоскалась там на ветру, махала широкими рукавами знакомая гавайка Трофима.

Поддаваясь натиску наглой тетки, Можаев покинул двор, чтобы не привлекать к себе внимания, и двинулся обратно, не зная, на что теперь решиться. В волнении он спешил, вбежал на платформу метро — и двери первого вагона с шипением закрылись у него перед носом. Огорченный Авенир повел себя неприлично и в сердцах показал машинисту отъезжавшего поезда средний палец руки. Через минуту из тоннеля подкатил другой поезд, машинист которого через стекло вагона, злорадно улыбаясь, показал Авениру средние пальцы обеих рук.

— Да, полезная штука — радиосвязь… — смущенно пробормотал Можаев, развел руками и жестом принес извинения медленно проезжавшему мимо машинисту.

Он вернулся к себе в полном смятении и уселся на кучу старых автопокрышек посредине пустыря — ждать Айни. С восточной стороны Евразии в окна то и дело высовывались вьеты и вьетки, глазели на него, показывали пальцами, но ему было наплевать. С западной стороны европеоидное население пустыря, представленное бабками у подъездов и загорелыми до черноты голыми по пояс доминошниками за столом, тоже поглядывало на него неодобрительно, но ему и на это было наплевать. Она появилась, когда солнце касалось краем западных крыш. Походка ее была легка и беззаботна, пустая кошелка болталась на левом плече.

— Я не приду к тебе сегодня,— пообещала она, поздоровавшись.— Сегодня плохой день. Мы все должны быть вместе и думать. Так сказал отец вьетов.

— Жаль,— улыбнулся он в ответ.— А что у тебя в корзинке?

— Старая рубаха. Порвалась, надо чинить,— смутилась девушка.

Авенир потянул пальцами конец рукава. Из соломенной кошелки выползла вьетская темная рубаха с вырванным клоком на спине.

Спалось ему спокойно, но скучно. Когда скучать становилось невмоготу, он принимался бродить по тесной комнате, звучно шлепая по полу босыми ступнями, потом, утомившись, снова ложился на скрипучий диван со сбитыми простынями. Ему было трудно решиться, он был чересчур понятливый, а значит, жалостливый. Будь у него непутевый брат и попади он в беду, разве Авенир не помогал бы ему? Разве это преступление? Слава богу, у него не было брата…

В эту ночь ему с неприязнью вспоминалось все семейство Низовцевых.

Он уже успокоился и почти заснул, как вдруг в ночной тишине, нарушаемой лишь заливистым храпом старухи за стеной, явственно послышался скрежет металла. Кто-то осторожно открыл входную дверь, не запертую на цепочку. Бедное Авенирово сердце! Сколько раз за эти дни и ночи оно готово было выпрыгнуть из груди! Не скрипнув ни единой пружиной, побледнев, сполз он с дивана, на ощупь нашел в забытом саквояжике спасительный газовый ключ и встал с ним возле двери в свою комнату. Луна светила в окно, видно было хорошо. Дверь приоткрылась беззвучно, темная фигура скользнула в щель и сразу направилась к дивану. Авенир, раздувая ноздри, на цыпочках двинулся за ней и занес над головой свое пролетарское оружие. Нет, он учился на ошибках! В этот раз, чтобы не оплошать, он сначала огляделся и даже выглянул в коридор. Никого!

Тут ночной гость обернулся и, вытянув вперед руки, припал к его груди со вздохом облегчения. Айни терлась об него лицом и всем телом, охватив его тонкими руками, упираясь носом в ребро чуть выше сердца, и он замер, обняв ее, продолжая сжимать в кулаке тяжелый длинный ключ, который так ему и не пригодился.

Лишь когда посветлело небо над Евразией, Авенир заметил, что Айни глубоко расстроена и грустна. До этого они не проронили ни словечка.

— Что с тобой? — спросил он.

Девушка пожала худенькими плечиками, спрятала голову у него под мышкой и ответила:

— Я думала все дни… Я смотрела на ваших женщин… Я плохая? Ты не знаешь, я плохая… Мне никак не стать хорошей.

Закончила она уверенно, почти угрюмо, спрятав лицо, и, сколько Авенир ни старался, ему не удалось ее переубедить. Ушла она рано. Уже на пороге она сказала Авениру:

— Я плохая, потому что ты хороший.

Он не стал расспрашивать ее о Трофиме, о загадочном звонке Монументу и, уж конечно, ни слова не проронил о вчерашней ее поездке. После ее ухода он обнаружил на столе оставленные ею ключи. Это его удивило и огорчило.