В конечном счете - Жорж Коншон

«Потому что, — объяснил он (но уже позже, недели через три после второго вызова к следователю), — я всегда считал, что нужно бороться против малейшей несправедливости. Но я ошибался. Теперь я вижу, до какой степени я ошибался».

И в этой самой комнате однажды, поздно вечером, Марк застал отца в страшной и неестественной позе: он полулежал на стуле, запрокинув голову, с открытым ртом, бледный и недвижимый, как мертвец. Марк бросился к нему и стал трясти его, пока он не очнулся от этого жуткого сна, пока в его глазах не промелькнул безмолвный ответ: «Нет, нет! Не бойся, я этого не сделал и никогда не сделаю».

И в той же комнате спустя восемьдесят семь дней он сказал: «Вот и все. Не будем об этом больше говорить». И добавил: «Теперь я могу прогуляться по городу, не правда ли?» Марк смотрел ему вслед, пока он, высокий, худой, нескладный, шел через сад своей развинченной походкой, которую Марк, слава богу, не унаследовал.

Марк считал, что многое унаследовал от отца. Его наивность, его восторженность. («Быть может, мой опыт когда-нибудь пригодится тебе. Не правда ли, сынок?») Все, что было в нем трогательного и чуточку глупого. Но у Марка эти качества были все же не так резко выражены и часто видны лишь ему одному. Так смягчаются из поколения в поколение фамильные черты.

На следующий день они отправились поблагодарить комиссара Ансело, который показал себя в этом деле с такой хорошей стороны. Ансело жили совсем близко от них, через дорогу, на берегу Луена. «Наши соседи — наши друзья».

Жак был дома. Ангельское личико, матросский костюмчик…

«Подонок, — подумал Марк. — Хороши же мои старые друзья! Подлец на подлеце!»

Он медленно шел по улице Ром. Когда показались красные огни вокзала Сен-Лазар, он решил повидать Морнана. Он взглянул на часы и не без досады убедился, что еще успеет его повидать, если действительно хочет этого. Он знал, где его найти. Филипп каждый день завтракал в своем клубе и проводил там час-другой во второй половине дня. Клуб предоставляет экономное и изысканное решение многих проблем. Позавтракать или пообедать там обходится не слишком дорого: четыреста — четыреста пятьдесят франков. Это столовая преуспевающих людей.

Клуб «Ламет» находился на улице Миромениль и занимал два этажа невзрачного здания. Лифт не работал, а лестница была грязноватая. Однако «Ламет» принадлежал к старейшим парижским клубам, а Руэр и Морни сделали его модным. Долгое время он был «политиканским», потом стал клубом финансистов, а в кризисные тридцатые годы и мелких биржевых дельцов, но несколько «чисток» вернули ему его настоящее лицо, и он снова приобрел репутацию шикарного и солидного заведения. Там можно было встретить всех, кто имел вес в банках и кредитных обществах. Филипп стал завсегдатаем «Ламета» очень рано, когда он еще не преуспевал и даже не был на пути к этому, а был просто студентом. Он записался туда вскоре после Освобождения, как только устав клуба был пересмотрен и туда получили доступ евреи (которые, правда, этим не воспользовались) и другие лица, ранее не принимавшиеся в «Ламет».

В то время Марк удивлялся такой поспешности. Он знал взгляды Филиппа, вернее — думал, что знает. Филипп был членом МРП[2]. Христианские демократы тогда не бог весть как далеко заходили в своих программных требованиях, и Филипп был посмелее других. На него возлагали большие надежды как на будущего специалиста по экономическим и социальным вопросам, одного из тех немногих, кто был способен создать более или менее стройную экономическую теорию (при условии, что зайдет очень далеко), и он не раз блистал на их теоретических конференциях, внося смятение в умы, — это было в его вкусе.

— Что тебя там привлекает? — как-то раз спросил его Марк. — Какое ты находишь удовольствие в том, чтобы общаться с этими старикашками из «Ламета»?

— Они мне нравятся. Мне кажется, что в глубине души я их люблю. Они восхитительны и притом восхитительно упорны в своих заблуждениях. Все, что я о них знаю, вызывает у меня симпатию к ним. Словом, они мне по душе, разумеется, как люди.

— Как люди, — сказал Марк, — они при случае мигом проглотили бы такого юнца, как ты.

— Ты думаешь? — спросил Морнан. — Я на твоем месте поразмыслил бы над тем, какая пропасть разделяет финансовые теории и финансы, финансовое дело. Я нетерпелив. Я чертовски нетерпелив. Мне всегда казалось, что читать «Искусство любви» далеко не то же самое, что спать с женщиной.

Марк и трех раз не был в «Ламете», но когда он вошел, ему показалось, что все взоры обратились к нему.

Он быстро прошел через первый салон, где потертые кресла выставляли свои язвы напоказ при ярком свете слишком большой, слишком внушительной хрустальной лампы, сел за стойку и спросил кофе.

— Добрый день, — раздался голос господина Ласери, который сидел рядом с ним, согревая в руке рюмку коньяку.

— Добрый день, — сказал Марк.

— Простите, сударь, — спросил бармен, — вы член клуба?

— Нет, — ответил Марк.

Господин Ласери вскинул голову и, посмотрев на него поверх очков, сказал:

— Я могу вам дать поручительство.

— Спасибо. Я ищу господина Морнана.

— А! Он играет в бридж, — сказал гарсон.

— Скажите ему, пожалуйста, что я здесь.

— Не могу, сударь. Нам не полагается беспокоить господ во время игры. Извините, но здесь такой порядок. Вам лучше самим туда пройти.

— Боюсь, что вы никогда не усвоите стиля «Ламета», — сказал господин Ласери.

— Я тоже так думаю, — ответил Марк.

— Это в самом конце, — сказал бармен. — Четвертый салон.

Четвертый салон был меньше и светлее трех остальных, стены его были недавно выкрашены, а перед отделанным под кирпич ложным камином стояла обтянутая зеленой кожей банкетка в форме полукруга. Филипп Морнан вистовал.

— Здравствуй, Этьен, — сказал он довольно холодно.

— Здравствуй, Филипп. Как поживаешь, дружище? (Это, должно быть, тоже не совсем отвечало стилю «Ламета».) Я хотел бы поговорить с тобой.

— По какому поводу?

— По поводу того, что произошло сегодня утром. Ты обычно даешь неплохие советы.

— Еще бы, — сказал Филипп. — Вы знакомы? Марк Этьен.

Он представил ему своих трех партнеров — Марк плохо расслышал их имена.

— Так это вы Этьен? — спросил пасовавший игрок, толстый мужчина среднего возраста, который, как и двое других, не был «человеком с именем» и, хотя держался вполне в духе «Ламета», едва ли мог когда-нибудь стать им. — Позвольте вам сказать, что, на мой взгляд, вы поступаете неразумно.

— Неужели? — сказал Марк.

— Ты выпьешь что-нибудь? — спросил Филипп. — Что тебе заказать? Виски?

— Что хочешь, дружище… Это не так просто. Вероятно, вы не знаете всех обстоятельств дела.

— Вы сами себя топите, это совершенно ясно, — сказал толстяк.

— Это второстепенный вопрос, — ответил Марк, — но те, кто знает все обстоятельства дела, могут сказать, что я правильно поступаю, пытаясь свалить этого негодяя.

— Вы, в самом деле, так смотрите на вещи? — спросил толстяк.

— Безусловно, — сказал Марк, беря стакан, который ему протягивал Морнан. — Мы с Филиппом как раз говорили об этом сегодня утром. Вы ведь знаете, мы старые друзья и всегда работали вместе. Конечно, он может быть пристрастен ко мне, но все же его мнение что-то значит, а он, наверное, вам говорил…

— Старина, — прервал его Филипп, — уж не считаешь ли ты себя пупом земли? Мы говорили о многом, но не о твоих неприятностях. — И, улыбнувшись, добавил снисходительным тоном: — Ну, пойдем.

Они сели перед камином со стаканами в руках. Филипп принялся помешивать угли. Помешивать угли, усердно помешивать угли входило в стиль «Ламета».

— Ты помнишь, что я тебе говорил на берегу озера? — спросил Марк.

— Да. Отлично помню.

— Помнишь, ты мне сказал в то утро, что как бы тихо мы ни разговаривали, нас кто-то слышал.

— Я не сказал «кто-то». Я сказал: «Как бы тихо мы ни разговаривали, они нас слышали». Я думаю, ты понимаешь, кого я подразумевал, говоря «они».

— Да. Прекрасно понимаю. Я не привык, как ты, играть словами, но должен признать, что это было неплохо сказано.

— Дай твой стакан, — проговорил Филипп и поставил пустой стакан на камин. — Черт возьми, Марк, почему ты говоришь со мной таким тоном?

— Я хочу только задать тебе два-три вопроса. Ты помнишь первый прием, который устроил Драпье, когда пришел в банк?

— Признаюсь, не очень. Кажется, мы оба тогда основательно выпили. А разве там произошло что-нибудь из ряда вон выходящее?

— Нет. Ничего из ряда вон выходящего. Но именно тогда нас и слышали.

— Что слышали?

— Помнишь, ты мне сказал, что не сможешь по-настоящему уважать человека, который никогда не станет вмешиваться в то, что его не касается.

— О ком шла речь?