Сердце старого Города (СИ) - Софья Вель

знать, что готовы помочь выбраться. Веревка перекинулась через высокую стену. Мешок с хлебом получился слишком тяжелым. Солео, щадя друзей, сперва привязала его. Мешок подняли… Второй раз веревку никто кидать не стал. И сколько Солео не звала, ответа не было. На утро пекарь обнаружил во дворе забившуюся в угол и замерзшую до хрипоты воровку… Девочка не решилась спрятаться в пекарне, ожидая, что товарищи вернуться за ней.

Солео гладила корочку каравая и вспоминала о данном обете — она больше не съест ни крошки хлеба. Раскаявшаяся в содеянном преступница торжественно обещала это ксендзу и настоятельнице.

Добрый пекарь согласился не отдавать девочку властям города, ему стало жаль молчаливую сиротку, отчего-то не укравшую ничего, кроме самого дешевого хлеба. Ксендз и мать-настоятельница предложили сделку — она расскажет о подельниках и ее отпустят. В историю, что Солео все спланировала сама, не поверили — где же мешок с хлебом? Перекинула…. Но под стеной мешка не было, а в талом снегу следов осталось на пятерых. О подругах Солео молчала, а мальчишек и вовсе не знала. Видя упрямство воришки, настоятельница рассвирепела, сочтя за неподчинение, укрывательство и особый грех. За что и сослала Солео в Зачарованный Край…

Быть может, и Волчонки бы не было, не отдай Солео свою порцию хлеба цыганской бродяжке. Цыганка не прибилась бы к отряду. Сестра-смотрительница тогда фыркнула: самих, мол, кормить нечем, а тут цыганскому кабысдоху хлеб отдавать… Потом спохватилась: однако, если Солео из любви к Всевышнему возьмется делить с цыганкой свой кусок, то это дело благое, Творцу угодное. Солео взялась, не решаясь прогнать уже прикормленную бродяжку.

Неожиданно в лесу послышались голоса. Солео встрепенулась. Она различила грубую речь охранников и чей-то плачь. Голоса приближались. Солео поняла, что никак не успевает собрать содержимое сумки. Крепко прижав каравай, юркнула в кусты и спряталась за дерево.

— Ба! — радостно вскрикнул один из охранников. — Ты погляди, Квиро!

Квиро, волочивший стонущую девчушку, одну из сироток-подружек, радостно хохотнул.

— Откуды бы здеся етому всему взяться?

— Можит… леший? Он к нам блажит, Арго!

Солео сжалась клубком, очень боясь, что охранники примутся искать истинного владельца вещей. Но те и не думали. Охранники бросились изучать так внезапно свалившуюся на них добычу.

— Арго, ты только глядь! — Солео поежилась от омерзения.

— Эй, шалава! Ну-ка ложь на место! — гаркнул на спутницу Арго. Девчушка и не думала что-то брать, она просто неосторожно осела на землю, нечаянно задевая порванной юбкой шкатулку.

В шкатулку Солео заглянуть не успела. Еда и необычные вещи отвлекли внимание.

— Арго, золото! Глядь, скока! Да мы стока за двести приюток не получим! Да и за тыщу!

Солео осторожно выглянула из-за дерева. Один из охранников взвешивал в руке кожаный мешок, а его подельник, откинув плачущую девчушку, открыл шкатулку — заиграли золотые блики.

— Ба-а-а, — протянул Квиро. — Да ето ж приданное, едрить его двадцать! Бахатое… — Он расхохотался, с силой тряхнул несчастную подружку. — Зденка, сладенькая, не за тебя ли дають?!

Теперь оба разбойника расхохотались.

— Глядь, экая наша Пичужка — шельма!

«О ком они?», — не поняла Солео.

— Ну-ка, глядь! Мож, где неподалеку! — Арго был занят подсчётом выручки.

Квиро шагнул в кусты. Солео сжалась, обхватив ноги руками, она перестала дышать, притворившись пнем. Квиро прошел мимо.

Когда Квиро вернулся, Арго уже развел костер и принялся изучать содержимое сумки, разбойники начали пировать. Фляга с вином показалась им маленькой, хотя вкус несомненно превосходным. Пир спас бурдюк с самогоном, оставленный подельникам работорговцами — пустота в лагере объяснялась очень просто. Квиро привел караван к поселенцам. Сестру-смотрительницу убили, остальных продали в рабство. Несчастной Зденке не повезло, хозяин каравана приметил у неё хворь и счел, что больную девчонку дороже кормить. Теперь Зденка стала собственностью Арго и Квиро. Она перестала, наконец, плакать — хозяева милостиво позволили сиротке, усладе ночей, пировать вместе с ними.

Солео смогла ускользнуть, когда оба разбойника опьянели и потеряли бдительность.

Кутаясь в плащ и утирая им слезы, девушка чувствовала себя обманутым ребенком: буквально миг назад мир улыбался, и вдруг улыбка превратилась в оскал. Она переживала не столько из-за потерянной сумки, сколько от грустной мысли — мало того, что она больше никогда не увидит нелюдя, так еще и все подаренное им пропадало в разбойничьих руках. И красивый лев, вышитый на сумке, кормит и поит отпетых негодяев. Солео было очень совестно и неловко. Чтобы нелюдь сказал, увидев это? Зажурил бы за головотяпство, или и вовсе обиделся.

И все-таки, очень хотелось увидеть его снова. Солео убеждала себя, что ею движет исключительно желание поблагодарить. Хотелось узнать имя, чтобы помолиться о благодетеле Всевышнему. Правда, строго говоря, и благодарить-то теперь было не за что — сумка досталась разбойникам. Из всех богатств сохранились только плащ и каравай. От этой мысли Солео ревела еще больше. В самый горький момент ей чудилось, что теплый плащ обнимал, утешая.

В животе скрутило от голода, Солео держалась и не прикасалась к хлебу, напоминая себе всякий раз о клятве. Ну неужели там, на дороге, не было голодно? Тогда же терпела, чем сейчас хуже? Но сейчас было однозначно хуже: Солео не помнила, когда ела в последний раз, помнила плошку с невозможно вкусным бульоном, а дальше… дальше пустота. А хлеб пьянил ароматом. Во избежание попустительства соблазну, Солео спрятала каравай в кусты, но отойдя на несколько шагов, поняла — она не найдет ни кустов, ни хлеба уже через десять метров. А хлеб нужен! Чем ей кормить Волчонку?

Не придумав ничего лучше, Солео так и продолжила нести каравай в руках. Аромат хлеба заполнял все существо, а вязкая слюна набегала во рту. Тогда Солео сняла плащ и укутала им каравай. Соблазн стал меньше, но и ощущение нежных объятий тоже исчезло. Солео прижала хлеб к себе, ища в жесте утешение.

Она постаралась сосредоточиться на мыслях, а не на чувствах. Куда теперь идти? Поселение разрушено, сироты увезены работорговцами, сестра-надзирательница убита. Солео, конечно, всегда понимала, что никакому новому миру из их лагеря не вырасти, но некая детская надежда, желание верить старшим, — матери-настоятельнице, надзирательнице, ксендзу, — вселяла уверенность: все будет хорошо, в трудах рождается счастье. И сейчас ужас состоял не в том, что бежать было некуда, так было и прежде. Страшней всего было то, что бежать было не-ОТ-куда!

В переживаниях о случившемся, единственным, что позволяло девушке не замереть в бездействии, свернувшись клубком, была мысль о Волчонке. Нужно найти ребенка!

Зацепившись за мысль, как за спасительный якорь, Солео остановилась и решила определиться с местоположением. Выбрала дерево