Клад адмирала - Валерий Привалихин

— Полковником был.

— Точно полковником?

— Можешь не сомневаться.

— Да я бы не сомневался. Но вот Анна Леонидовна, дочь священника Соколова, утверждает, что принадлежали они поручику. Который умер в их доме. К моменту боя на заимке…

Мусатов метнул взгляд на гостя, на часы.

— Ну-к, дай сюда их, — потребовал, неожиданно проворно протянув руку к часам.

Можно было помедлить отдавать. Отодвинуться, зажать в кулаке. Однако на что бы это было похоже — поединок с человеком, которому шестьдесят было уже тогда, когда он, Зимин, только появился на свет.

Он положил часы на стол.

Мусатов немедленно накрыл их ладонью.

— Вот так, — сказал удовлетворенно. — А теперь ступай отсюда.

— Что так, Егор Калистратович?

— А так. Ступай. И не приходи больше.

— Ладно. Как хотите. Но один вопрос на прощанье.

— Никаких разговоров больше. Уходи.

— Я все-таки спрошу. На Орефьевом озере вы действительно застрелили главаря банды, обшарили и нашли вот эти часы. Но вы утаили то, что нашли вместе с часами, — деревянную резную шкатулку.

Зимин не ожидал того эффекта, какой произвели его слова. Он приготовился к тому, что старый чоновец либо вовсе останется безучастным, либо начнет открещиваться, отнекиваться, негодовать, требовать доказательств, грозить жаловаться — что угодно из этого. Или все разом. Мусатов же глядел на него завороженно изумленными глазами. Так, как будто Зимин был ни больше ни меньше свидетелем, очевидцем того бесконечно далекого события.

— Не утаил, — отрывисто сказал Мусатов, глядя мимо Зимина.

В волнении встал из-за стола. Неловко убирая руку с часов, едва не смахнул их на пол.

— Не утаил, — повторил Мусатов. — Открыл шкатулку, толком не успел заглянуть в нее, подъехал на коне командир.

— Тютрюмов, — уточнил Зимин.

— Он. Забрал часы и шкатулку. Сунул за пазуху и велел молчать, забыть. Сказал, что военная тайна.

— Присвоил?

— Не знаю. Больше никогда не видел.

— А как же часы у вас?..

— Через день перед строем вручил их, — Мусатов кивнул на стол, — со своей дарственной надписью.

Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.

— М-м. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?

— Его…

— Сами стерли?

— Сам.

— Что так?

— Нужно было, и стер.

— В тридцать седьмом?

— Раньше. Что тебе все докладывать… И хватит. Устал я, парень. Ты бы шел, — попросил Мусатов.

Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше оставить его в покое. Зимин попрощался.

На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок.

— Укатили по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, — объяснила приглядывавшая за домом беременная женщина-соседка, прежде выведав у Зимина, кто он и по какой надобности к Черевинским. — А надежней завтра раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу в смену из дому выходит.

— Понятно…

Церковь-склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и Зимин неспешно побрел к ней.

Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли вперемешку с илом — явно продукт продолжившихся поисков клада после того, как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое-как прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте была опасно широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько висевших на честном слове досок и заложить ими эту щель.

Обойдя церковь-склад, остановился около придела.

«Где-то в нескольких шагах стояли черные мраморные надгробья и между ними крест, обозначавший могилу поручика Зайцева», — подумал он, припоминая запечатленный на старом фотоснимке Градо-Пихтовский храм, виденный им в квартире дочери священника.

Он глядел, и как-то не верилось, что вот на этом самом месте, захламленном битым стеклом, мелкими кирпичными осколками, щебенкой, сплюснутой с боков ржавой бочкой из-под горючего, некогда было церковное кладбище, к могилам кто-то приходил, и они были ухожены. Как-то не верилось, — он поднял глаза вверх, туда, где, выбиваясь из-под старого кровельного железа, тянулись к свету щеточки жиденьких кустарников, — и в то, что некогда венчали церковь купола и кресты, а в часы служб, по праздничным и печальным дням здесь было людно, гудели, отдавая то скорбью, то радостью, колокола.

А ведь было, все было. И расцвет, и опустение, разорение храма. И раненый колчаковский офицер, поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка, скользивший зимней ночью меж заснеженных тополей от просторного поповского дома к церкви с завернутой в одеяло ношей — дочерью священника, — тоже был. И главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купца-миллионера Шагалова и его доверенного…

Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.

— Это чего ты там высматриваешь, а? — раздался за спиной строгий женский голос.

Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего причтового дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.

— Да вот. Церковь здесь была, — пробормотал, оправдываясь.

— Была, — согласилась старуха. — А теперь склад материально-технических ценностей.

— Склад меня не интересует…

— А не интересует, чего ж заглядываешь туда?

Зимин хотел было объяснить, спросить, давно ли здесь живет старуха, известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может быть, у нее или у кого-то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?

Подумав, решил: не стоит сейчас затевать разговор, лучше уйти.

Сергея наконец-то застал дома. Он сидел во дворе под черемухой за столиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом, порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.

Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, Таежно-Михайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. «Ниву» вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: пересели сначала на пятитонку, позднее на лесхозовский «уазик», выкинув оттуда водителей и главного инженера лесхоза. Хорошо просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы…