Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его звали Джекки. Если бы он постарался, то смог бы даже это запомнить.
Зверь вышагивал по Всемирному Торговому Центру. Он часто так делал, выжидая в огромной пещере, заполненной виноградными лозами, где кишели люди-призраки, где вокруг носились тысячи вопящих обезьян в костюмах-тройках. Он затаивался на вершинах эскалаторов, среди слонов, лениво пасущихся в высокой траве, их громадные округлые формы в полумраке окружали его, словно маленькие горы. Он наблюдал, как люди-призраки поднимались по эскалаторам в мир и всматривался в их лица, будто спрашивая каждого из них: — Ты знаешь дорогу? Ты знаешь дорогу к сердцу леса? Но они не знали. Все они были глухи к подобным вещам. Они вообще не замечали леса.
Затем, устав от этого, он мог бы поохотится, добыть себе пропитание и продолжить искать самому, неустанно меряя шагами ночь, прислушиваясь к ветру в ветвях, один-одинёшенек в огромной пещере леса, когда даже вопящие обезьяны разошлись по домам.
Долгое время он бродил в поисках. Ибо в сердце леса находилась светозарность. С тех самых дней, когда он был всего-навсего Джекки.
Впервые он обнаружил свой путь в лес в двенадцать лет. Уже тогда он был одинок. Мать исчезла из его жизни так давно, что он не был вполне уверен, что она вообще существовала, оставаясь лишь в сновидениях, как голос и лицо, нависающее над его кроватью. Потом был Отец, который не расставался с бутылкой и та бутылка делила дом с Джекки. И это было всё. Мрачное перемирие царило между ними двоими — Джекки и бутылкой, и, в отдалении, третьим лишним — Отцом. Они молча посматривали друг на друга через обеденный стол, а в прочих случаях держались раздельно, до одной зимней ночи, когда осоловелый Отец пришлёпал в гостиную на середине кино про зомби и выключил телевизор.
— Уматывай спать, — сказал он Джекки, осторожно поставив бутылку на телевизор. — Завтра тебе в школу.
Было непонятно, почему Отец вдруг обеспокоился учёбой своего сына, но Джекки хотел досмотреть кино до конца.
Он потянулся, чтобы снова включить телевизор.
Гаркнув и молниеносно взбесившись, Отец за подол рубашки сдёрнул Джекки с дивана, крутанул его вокруг, сильно ударив бедром о ребро деревянного корпуса телевизора. Бутылка покатилась по коврику.
Джекки захныкал, но, в остальном, был слишком потрясён, чтобы как-то отреагировать. Когда ярость Отца пригасла, эти двое уставились друг на друга — мальчик, еле стоящий на цыпочках, схваченный хрипящим мужчиной.
Отцовское дыхание воняло отбросами.
Каким-то образом Джекки удалось прошептать несколько слов. Они вылетели сами собой, даже прежде, чем он понял, что сказал. — Эй, иди нахрен, старик.
Отец захлебнулся, прорычал: — Гохх! — звук, который Джекки до этого слышал лишь несколько раз в жизни и тогда он по-настоящему перепугался. Отец выволок его прочь, на кухню, нарочно ударив головой о дверной косяк. Джекки безуспешно отбивался от него кулаками.
Один взмах руки очистил кухонную плиту. Чайник загремел по полу. Отец выкрутил переключатели на полную мощность и, ожидая, пока одна из спиралей не накалится докрасна, сжал правую руку Джекки так сильно, будто собрался сломать мальчику запястье.
— Папочка, нет… пожалуйста.
И Отец прижал руку Джекки к раскалённой конфорке, так крепко, как только мог. Джекки кричал и пинался, но Отец засунул ему в рот полотенце и зажал. Немного погодя мальчик обмяк в отцовских руках. Не раздавалось никаких звуков, кроме слабого шипения от горелки и хриплого дыхания Отца.
Тогда Джекки желал лишь умереть и избавиться от боли.
Но наконец Отец выпустил руку, потом вытащил изо рта полотенце и вернул его, наполненное кубиками льда.
— Теперь уматывай спать. В следующий раз это будет твоё лицо.
Большую часть ночи Джекки провалялся на кровати, тихо рыдая, сжимая обожжённой рукой кубики льда в полотенце, боясь пошевелиться, слишком запуганный, чтобы уснуть, опасаясь, что из тьмы появится Отец и убьёт его кухонным ножом. Джекки долго прислушивался, не поднимается ли он по ступеням. Но Отец не приходил.
Потом Джекки, наверное, ненадолго заснул, потому что пробудившись, обнаружил, что вокруг серые сумерки.
Птицы пели за его окном, птицы на январской заре, громче и чище, чем он когда-нибудь слышал прежде.
В тот момент Джекки забыл свой страх и боль. Он поднялся, чтобы выглянуть из окна.
За ним высился лес, там, где должна была пролегать городская улица и уровень земли был ниже подоконника лишь на фут, а не на три этажа.
Он просто застыл на месте, разинув рот, прижав к груди кубики льда и полотенце. Первой его мыслью было не дурацкое «Наверное, я сплю», но «Выходит, я умер, а это Небеса. Тогда где ангелы?»
Громадные деревья, крупнее секвой, высились, словно горы, слившиеся в зелёный полог, шириной во всё небо. Даже через окно лесной воздух необычайно благоухал ароматами шиповника, жимолости и весеннего дождя. И птицы напевали ему то, что почти складывалось в слова.
Джекки не задавал никаких вопросов, не больше, чем стал бы внезапно прозревший слепой. Это просто было тут и это было божественно прекрасно, настолько, что он не мог ни описать, ни определить, ни даже понять.
Этот лес был хорошим местом.
Джекки открыл окно и выбрался наружу, в синих джинсах, фланелевой рубашке и шлёпанцах, всё ещё сжимая лед.
Лес тянулся бесконечно. Возможно, Джекки уже несколько часов брёл среди бесконечных колонн лесного собора, поворачивая там, где какой-то внутренний голос указывал ему повернуть.
— Есть тут кто-нибудь? — позвал он однажды, но его выкрик превратился в шёпот и показалось богохульством повышать тут голос. Больше он не произнёс ни слова.
Кто-то здесь был. Джекки ощущал присутствие поблизости, уголками глаз замечал мелькающие намёки на движение, слышал красноречивый шелест листьев. Но это не перерастало ни во что большее. Сердцу этого чуда ещё только предстояло появиться.
Затем из-за деревьев внезапным слепящим восходом выплеснулся свет; и птичье пение усилилось настолько, что казалось громом; и, каким-то образом, он услыхал далёкий поток, журчащий по камням и тут же ощутил его прохладное касание.
И Джекки очутился лежащим ничком на своей кровати, поверх холодного сырого полотенца, на рассвете.
Его рука полностью исцелилась, не осталось и шрама.
В открытое окно задувал холодный воздух. Под
