Стихотворения (1942–1969) - Юлия Друнина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1964
«ХОРОШИЙ ПАРЕНЬ»
Среди смазливеньких стиляжек — пария(На танцах на такую не позаришься!).Она считается «хорошим парнем»,Не «кадром», не «чувихой», а товарищем.Ей поверяют мальчики секреты,И по плечу ее по-свойски хлопают.Все вкривь и вкось всегда на ней надето, —Смешны ей женские о тряпках хлопоты.Но присмотритесь пристальней, ребята!Она красоток лучше во сто раз!Какой смешной, забавный зайчик спрятанНа дне ее неподведенных глаз!И не твердите мне с усмешкой колкой,Что у нее ни капли вкуса нет.Все кажется она мне комсомолкойДвадцатых, трудных, романтичных лет.
1964
«Еще держусь…»
Еще держусь,Хоть мне не двадцать лет.Сединок нет,Морщинок вроде нет.Люблю дорогу, тяжесть рюкзака.На корте режу мяч наверняка.А если я одна иду в кино,Ко мне мальчишки вяжутся —Смешно!..
Но вот из зеркала,На склоне дня,Совсем другая смотрит на меня —За ней войнойСпаленные годаИ оголенных нервов провода…
Я говорю той, в зеркале:— Держись!Будь юной и несдавшейсяВсю жизнь!Должна ты выигратьИ этот бой —НедаромФронтовички мы с тобой!
1964
НАДЕЖДА ДУРОВА И ЗИЗИ
Еще в ушах — свистящий ветер сечи,Еще больна горячкой боя ты,Но снова чуть познабливает плечиОт позабытой бальной наготы.
Любезные неискренние лица —Где полк, где настоящие друзья?Тоска ли, дым в твоих глазах клубится?..Но улыбнись, кавалерист-девица:Гусару киснуть на балу нельзя!
И вот плывешь ты в туфельках парчовых,Как будто и не на твоем векуЛетели села в заревах багровыхИ умирали кони на скаку.
Похоже, ты анахронизмом стала —Двенадцатый уже не моден год…А вот сама Зизи, царица бала,К роялю перси пышные несет.
Она пищит — жеманная кривляка,Одни рулады, капли чувства нет!Такая бы не только что в атаку,Сестрою не пошла бы в лазарет.Играет бюстом — нынче модно это —И вызывает одобренье света.
Ей в декольте уставив глаз-прицел,Подвыпивший бормочет офицер:— Есть родинка у ней, ну, просто чудо!— Шалун, сие вы знаете откуда?— А я скажу, коль нет ушей у стен,Ей нынче покровительствует Н.!— Сам Н.? Но у нее ведь с М. роман!
…В твоих глазах — тоска ли, дым, туман?Ты, болтовне несносной этой внемля,Вдруг почему-то увидала вновь,Как падает на вздыбленную землюПорубанная первая любовь —Она была и первой и последней…Уйти бы в полк, не слушать эти бредниНо ничего не может повториться,На поле чести вечно спят друзья…
Играет голосом и персями певица,Собою упоенная девица,Пискливый ротик ей заткнуть нельзя…
Как тяжко в легких туфельках парчовых!А может, впрямь не на твоем векуЛетели села в заревах багровыхИ умирали кони на скаку?
Как тяжко в легких туфельках парчовых!..
1964
«Как плохо все!..»
Как плохо все!Уйти, махнув рукойНа ссоры наши, примиренья, войны?..
С другимиБудет просто и легко,С другимиБудет ясно и спокойно.
Намучившись, намаявшись душой,«Как плохо!» — повторяю я со вздохом.Но что мне делать,Если это «плохо»Дороже, чем с другими «хорошо»?
1964
В БАРЕ
— Ты еще хороша и юна.Но зачем ты с другим каждый вечер?.. —Оголенные вздернувши плечи,Мне в ответ усмехнулась она.
— Что ж ты хлещешь стаканами вискиВедь не с горя? Душой не криви!.. —Встала с места она:— Сэ ля ви! —Тени бомб, что над миром нависли,Вызывают ненужные мысли —Нужно их утопить:Сэ ля ви!
…Мы с тобой друг на друга взглянулиИ военные вспомнили дни:На фронтах задевали нас пули,Но любви не задели они.
Сколько было у каждого боли!Шли поминки без края-конца.Только липкий туман алкоголяНе застлал нам глаза и сердца.
Сквозь ознобных траншей катакомбыШла любовь с нами рядом вперед.…Что там эта дешевка про бомбыНам, солдатам, про бомбы плетет?
1964 Париж
УБИЙЦА НЕИЗВЕСТЕН?
За океаном, в штате Алабама,Оделся в траур город Бирмингам:Четыре матери осиротели там,Четыре девочки уже не скажут «мама».«Убийца неизвестен», — говорят…Он неизвестен? Полно! Так ли это?…Я помню: наши города горят,Горит, дымится фронтовое лето.Еще в чехлах знамен победный шелк,Идем сквозь дождь, буксуют самоходкиВдруг, словно по команде сняв пилоткиОстановился без команды полк.Заколебалась подо мной земля,Когда и я увидела: в кюветеЛежат уложенные в штабеля…Расстрелянные дети.Вот девочка лет четырех — шестиК себе грудного прижимает брата…А тот, кто мог спокойно навестиНа них зрачок угрюмый автомата,Кто он? Где он? Оскал его лицаСвоими я не видела глазами,Но пепел Лидице стучал в сердца,Нас обжигало Орадура пламя,К нам из Дахау доносился стон,И я сквозь зубы повторяла: — ОН!Да, то был он — садист, палач, дикарь,«Сверхчеловек», расист, «венец творенья».…Прошли года. И вот опять, как встарь,Кровь малышей взывает об отмщенье.Когда раздался в тихой церкви взрывИ раненые дети закричали,А четверо навеки замолчали,В негодованье, в ярости, в печали.Я поняла, что тот убийца жив.Я вспомнила и фронтовое лето,И дождь, и девочки застывший взгляд.«Убийца неизвестен», — говорят.Он неизвестен? Полно! Так ли это?
1964
