Даун - Михаил Ремер

– Сережа, стукни меня еще раз! – закричал я ему. – Я потерплю. Правда. Я хочу, чтобы тебе стало лучше!

Наверное, он бы стукнул меня. Но помешала Оля. Она взяла меня за руку. И вывела меня из Сережиной комнаты.

Сережа

И так настроение швах, а тут еще даун. Сколько раз говорил ему: «Не тронь меня! Не видишь, что ли, плохо мне!» Куда там! То мячик свой идиотский притащит, то кричать начинает. Ну что он ко мне пристал? Чего ему от меня надо?!

Завтра первый рабочий день в новой конторе. Как мать умерла, у отца на работе разладилось. Поперли оттуда, понятное дело. Сергеев – мудак. Ну погоди, сочтемся. Хотя платили мне там копейки, ладно хоть оформили как положено. Опыт теперь есть – и то спасибо.

Мне надо расслабиться. Нельзя приходить на работу на взводе. Думал, ящик хоть посмотрю, баскетбол. Там как раз «Юта» играет. Уже последние минуты шли, когда пришел даун. Решил не обращать на него внимания: повопит да свалит. Ну чего он ко мне прицепился? Что я ему, нянька, что ли? Сначала кричать что-то начал. Потом, видать, надоело – мячик свой приволок. Я, понятно, мячик убрал. Кинешь куда-нибудь долой с глаз, так он радуется – думает, я поиграть решил с ним. Ну-ну. Думай. Нужен ты мне сильно с резинкой со своей. А он не успокаивается. Телик выключил.

Урод! Последние секунды! Да что же ты творишь-то? Я не помню, как вскочил с кровати. Не помню, как двинул ему в ухо, потом в глаз. Помню только боль в руке. На шум Ольга прибежала. Нытик чертов! За дело получаешь, так хоть не реви!

Ольга всадила мне пощечину. Потом еще одну и еще.

Только тут до меня дошло, что я избил брата-дауна. Твою мать! Вот довел же меня урод! Хотя, признаться, полегчало.

Бабушка

Все, решено. Уезжаю. Беру с собой Костика – и прочь отсюда! Это же надо! Брата собственного избил! Брат – инвалид: ни сдачи дать, ни защититься. Да что же ты за зверь такой? Ольга – молодец. По физиономии ему засветила, аж следы от пальцев остались. Ничего, дольше запомнит! Полезно ему. Вообще, девка она ладная: веселая, живая, добрая. Как Юля умерла, приходит, помогает. Хотя кто мы ей? Да никто! Люди чужие. Так ведь нет. Приезжает, с Костиком возится. Подругой раньше была Сережкиной-то. Хотя чем он ей приглянулся? Потом, понятно, разошлись. И вот теперь, как узнала девка-то, что у нас творится, сразу прибежала: давайте, Надежда Владимировна, помогу. Уж и отблагодарить не знаю как.

Оля

То, что Юлия Дмитриевна умерла, я узнала случайно. Сергея в тот день встретила в универе. Жалкое зрелище: совсем раскис парень. Он еще, как мать в больницу положили, сдавать начал.

До этого-то ходил франт-франтом. Всегда чистый, в белых рубашках. Отутюженный. За это и понравился мне. Не люблю оболтусов. А потом, перед началом сессии, Юлию Дмитриевну в больницу положили. Так Сережка и изменился-то сразу. Рубашки по нескольку дней носить начал одни и те же. Сам какой-то мятый стал, мешковатый. Потерян – ный.

А сейчас совсем опустился. Серый какой-то. Боже мой, разве можно так! Понятно, беда, понятно, тяжело. Но держаться-то надо! Жить, в конце концов.

Тогда решила: помочь ему надо. Оживить хоть как-то! Их всех: Сережу, Бориса Прокофьевича, Костика.

Пришла к ним, а там бабушка – Надежда Дмитриевна. Из деревни на выручку приехала. Милая женщина, только уставшая. Вдвоем проще, конечно. И ей и мне. Плохо только, что раньше девяти к ним не попасть. Пока работа, потом – перекусить. Потом – прорываться сквозь эту толпу в метро. Зато по выходным стараюсь к ним на весь день попасть. Хотя смотрю я, не нужно им это особо. Важничают до сих пор. Но с чего? На них посмотреть сейчас – зрелище жалкое.

Сережа ходит сам в себе, отец тоже. Раскисли они как-то разом. Хотя еще полгода назад такими оба напыщенными были! Не подойти. И сейчас – держись подальше. Ну почему мужчины такие глупые? И такие себялюбы?

Чего ему в голову взбрело, что я клеюсь к нему снова? Типа без него не могу. Якобы поняла свою ошибку и до меня дошло, кого я потеряла. Да чушь все это собачья! Для тебя же все, дурень! Из ямы тебя этой вытащить хочу! Бери руку, пока протягивают. А он все корчит из себя невесть кого. Ну и опускайся себе дальше! Может, поймешь когда-нибудь, что ты – дурак. Хотя вряд ли. Этот – всегда прав. Всегда вокруг все виноватые ходят, а этот – герой. Ну-ну, молодой человек. Ну-ну.

А сегодня вообще фортель выкинул, довел до ручки! Не выдержала, сорвалась-таки. А что делать? Давно уже руки чесались пощечин навалять ему: «Хватит ныть, просыпайся. Да очнись же ты!» А тут тебе и случай подвалил. Уж черт его знает, чего он там с Костиком не поделил. Побил он брата, в общем. Вот тут-то он оплеух и отхватил! Надеюсь, хоть это его к жизни вернет. Хотя вряд ли.

Костик

Мы снова едем в поезде. Я и бабушка. Оля проводила нас до вокзала, помогла погрузить вещи. Сережа с папой не смогли. Они очень заняты на работе. Им нельзя отвлекаться.

С тех пор как маму отвезли на кладбище, погода стала плохой. Такой, как я не люблю. Холодной и хмурой. И люди все стали такими же. Наверное, они тоже узнали про то, что мамы не стало. Но кто им рассказал об этом? И когда?

Я давно не ездил в поездах. Раньше мне это нравилось. Теперь – нет. Раньше мы ездили вчетвером. Сегодня – вдвоем. Раньше погода была хорошей, сегодня – хмурая. Я не хочу играть с детворой. Не хочу раскрашивать раскраски. Не хочу ничего. Я просто смотрю в окно.

Я люблю смотреть в окно. Особенно на остановках. На людей. Они размахивают руками. О чем-то говорят. Мне их не слышно. Совсем. Зато я их вижу. Вижу и пытаюсь представить: что же они говорят друг другу?

Вот два толстых дядьки. Они кричат. Машут руками. Как папа, когда вспоминает о мистере-дристере или Сергееве. Наверное, эти двое тоже знают их. Наверное, они тоже не любят этих людей.

Два мальчика. Они совсем как Сережа. Такие же высокие. В таких же балахонах. Они идут по перрону. Почти не разговаривают. Только иногда перебрасываются парой слов. Я видел таких. Сережа иногда приглашал к себе друзей. Они что-то писали вместе или садились за компьютер и начинали управлять машинками. И разговоры у них одинаковые. Они угадывают, куда пойти вечером.

– Пойдем в «Грот», – говорит один из них.

Все остальные начинают качать головами. Он не угадал. Потом наступает очередь следующего. И следующего. В конце концов кто-то угадывает. Все встают и уходят. А я остаюсь. Хотя я так хотел бы пойти с ребятами. Но мне с ними нельзя. Я понимаю. Не понимаю только одного: если все знали куда идти, то почему так долго никто не мог угадать? Наверное, эти двое тоже угадывают, куда им пойти.

Вот двое. Он и она. Они о чем-то спорят. Как Оля с Сережей. Девочка что-то доказывает мальчику. Она пытается его в чем-то убедить. А он не соглашается. Точь-в-точь как мой брат! Оля хотела попасть в театр, в Парк птиц, на речку, еще куда-то. Сережа не хотел никуда. Ему больше нравилось играть в машинки.

Вот группа ребят. Они о чем-то спорят. Это так похоже на брата и его друзей. Они спорят о том, как отдохнуть. Я знаю, когда их так много, они обязательно пойдут на дискотеку. И они знают. Но все равно спорят. Но зачем? Какой в этом смысл? Зачем спорить, если все равно пойдете на дискотеку? Мне этого не понять.

Я смотрю на людей, и мне не понятно: их так много, но говорят они об одинаковых вещах. Все. Все, кроме Оли, мамы и бабушки. Но почему? Неужели нет никаких других тем?

Мы все ехали и ехали. Бабушка живет далеко. Надо провести в поезде три ночи и два дня. Иначе не добраться.

Сегодня к нам в купе подсаживается бородатый дядя. Он долго распаковывает свой рюкзак. Он раскладывает на столе еду. Он молчаливый и какой-то неприветливый. Мне не нравится.

В купе тепло. Но он не снимает свой толстый свитер. Он. Он словно каменный. Такой же грубый и твердый. Я смотрю на его лицо. Оно все в морщинках и какое-то твердое. Я боюсь его. Он похож на гнома, только высокого. Вдруг это Хозяин Задверного мира прислал его за мной? Ему не понравилось, что я забрал у него маму. Он хочет наказать меня! Я забиваюсь в самый угол купе. Мне становится страшно. Сейчас этот гном доест свой бутерброд и набросится на меня!

Дядька увидел, что мне страшно. Он внимательно посмотрел на меня. Потом вдруг улыбнулся.

– Ты чего перетрусил? Пантелеича испугался? Чего это вдруг?

Я увидел его зубы: желтые и страшные. Бабушка!

– Костик, ты что? – смотрит на меня бабушка. – Дядя хороший, его не надо бояться.

– Такой большой, а боишься! – вдруг расхохотался Пантелеич.

Почему-то от этого мне стало лучше. Не может злой гном так весело смеяться. Не может. Я снова смотрю на дядьку. Я еще не решил: бояться мне его дальше или нет. Вдруг он просто притворяется? Вдруг он просто хочет успокоить бабушку?

Дядька смотрит на нас с бабушкой. Потом достает из рюкзака какую-то штуку. Наверное, это что-то очень важное. Очень. Он аккуратно разворачивает тряпку и достает небольшую пластмассовую штучку. Осматривает, отряхивает. Это как обряд. Потом он прислоняет штуку к своим потрескавшимся губам, и она начинает играть! Здорово! Я больше не боюсь этого бородатого дядю. Совсем. Он не злой гном. Он добрый. Я вижу это. А еще я понимаю, что хочу уметь играть так же, как и он. На этой штуковине! Мне почему-то кажется, что Оранжевому Мячику понравится. Он обязательно захочет послушать и подойдет ко мне поближе. Тогда я обязательно его поймаю!