Ничего не случилось… - Андрис Колбергс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«За что они дают тебе?»
«Как за что? За тарелки. Ведь они получают от меня лишние тарелки. Официанты припрятывают в своих шкафчиках банки с малосольной лососиной, которую покупают у рыбаков, потом делают из нее левые порции. Бандиты! Как порция — так рупь семьдесят три себе в карман. А раз тебе нужны тарелки — гони монету! Чтобы я для этих ворюг задаром мыла да свою рабочую спину на них гнула! Ну нет! Раньше за каждую лишнюю тарелочку давали двадцать копеек, но в конце смены вечно с кем-нибудь выходил спор из-за количества: они же все разбойники — каждый на свой лад. Один из четырех порций делает пять, другой вообще порцию делит на две, а некоторые действуют сообща — сбрасывают по кусочку в миску, потом берут у меня тарелки и делают из собранного «шведский стол». Да так разукрасят луком и сельдереем, что хоть министру подавай — сожрет! Конечно, им хотелось бы обойти посудомоек, не платить им, да только шалишь — не пройдет! Словом, жулье, какого еще свет не видал! Смотреть на них противно!»
То, что услышала сегодня Люда, навело ее на мысль, что за Ималдой стоит все же сам директор Рауса. Да, Леопольду она пообещала три сотни и он с удовольствием сунул бы их себе в карман, но разве он пойдет против директора?
Если бы Люда узнала правду, она тут же лишилась бы речи, а представить себе Люду немой не могли бы даже те, у кого очень богатое воображение.
Но именно Леопольд заявился к директору Раусе поделиться своими опасениями:
«Роман Романович, дело плохо!»
«Опять тебе что-то приснилось?»
«Мне не нравится эта затея с Людиной сестрой!»
«Ты же сам ее рекомендовал. Или меня подводит память?»
«Роман Романыч, я уж и так и эдак прикидывал… Но…»
Вся жизнь Леопольда заключалась в «Ореанде». За долгие годы работы в ресторане он сумел шикарно обставить свою холостяцкую квартирку, летом снимал в Юрмале комнату с верандой — они тоже были обставлены с тяжеловатой восточной роскошью. Про черный день у него накопились сбережения-вклады. Развлекаться Леопольд ходил в оперу, но жил только «Ореандой».
«Леопольд, вы не могли бы…» И он мог.
«Леопольд, будьте так любезны…» И он был любезен.
Его уважали, перед ним раскрывались двери, но свои широчайшие знакомства метрдотель использовал редко, ибо все, что ему было нужно, он уже имел, всего добился. На улице его приветствовали люди, которых он не знал, зато они знали его.
К посетителям Леопольд относился по-разному, но никогда ничем себя не выдал. Дело в том, что он делил людей на две категории. На тех, для кого вечер в «Ореанде» — праздник, и на тех, для кого это будни. Первых метрдотель усаживал за столики в укромных уголках зала, подальше от изящных ножек танцовщиц варьете, зато этих посетителей обслуживали пусть и не лучшие, но, по крайней мере, более честные официанты. Директору Раусе Леопольд объяснил, что так он рассаживает гостей исключительно ради собственного покоя: чем меньше у посетителя денег, тем больше у него интерес к записям в счете. На самом деле метрдотель любил тех, для кого «Ореанда» была праздником.
А состоятельные — они самоутверждались тем, что без меры сорили деньгами, — от метрдотеля как будто получали все, что хотели: и столики вокруг эстрады, и услужливые улыбки официантов, но то были маски настоящих акул, у которых алчность и мошенничество в крови. И хотя материальное благосостояние Леопольда росло именно благодаря состоятельным, в глубине души он их презирал. Особенно тех, кому предназначались привилегированные места за столиками напротив оркестра, которые распределял сам Рауса. И тем не менее метрдотель никогда не забывал через каждые полчаса подойти к этим гостям и справиться об их желаниях.
В особых кругах «Седьмого неба» Леопольд имел прозвище «Кыш, шлюхи!» Когда потаскушки из других ресторанов проникали по служебным лестницам в вестибюль «Ореанды» — их тянуло в шикарный ночной ресторан, словно ос к сочной груше, — прибегал Леопольд и, размахивая полотенцем, прогонял девиц, иногда кое-кому доставалось и по мягкому месту. При этом он негромко приговаривал: «Кыш, кыш, кыш!» Но тот же Леопольд делал вид, что ничего не замечает, когда какую-либо из этих девиц приглашали в зал или когда она уже сидела в компании за столиком.
В «Ореанде» Леопольд чувствовал себя повелителем известной части людей. В сущности он им и являлся. Ему хотелось быть хорошим и справедливым повелителем, но это вовсе не означало, что кому-то он ослабит вожжи. Как раз наоборот — лишь держа подданных в узде и послушании, он мог их вести к такому благополучию, каким его понимал.
«Ты боишься бунта?»
«Да, Роман Романыч, если сестра такая же дура, как Люда, то я не могу поручиться… Одна другую станет поддерживать… Человек — такое созданье, которому всегда мало. Ну зачем нам именно Людина сестра, что, на ней свет клином сошелся?»
«Пожалуйста, ищи… Не мне, а тебе с посудомойками работать…»
«Я поговорю с нашими ребятами… Может, у кого-то родственница или соседка захочет… Работа выгодная, особенно для тех, у кого дети маленькие — днем сама дома, вечером — муж.»
«Слушай, мне тут недавно звонили… Ты его тоже знаешь… Спрашивал, нет ли подходящего места для девчонки… У меня где-то записан телефон, я тебе сейчас дам…» — Рауса рылся в куче бумаг, ища записку с номером телефона.
«А почему бы и не девчонка? Пусть поработает — там видно будет. Больше нигде таких денег не получит. А сестрам вместе тут никак нельзя: всю кровь из нас высосут. Вдвоем они тут так раскомандуются!..»
Люда вытирала посуду насухо, ставила на полку, ненадолго включала агрегат и снова выключала, потому что при непрерывном движении конвейера она не успевала справляться с делом, да и не было в том особой необходимости. Ималда предложила ей свою помощь, но Люда отвергла, сказав, что тут, на ее месте, и так очень тесно — будут только мешать друг другу. Злость ее, казалось, немного утихла, хотя вряд ли Люда простила, что деньги пришлось отдать чуть ли не из своего кармана.
Оставшись без дела, Ималда оперлась на стойку и принялась наблюдать за снующими туда-сюда официантами. Просто смотреть приятно, с каким мастерством сервируют они столы, точно раскладывая ножи и вилки, расставляя сверкающие рюмки — все, что на столах, ни проверять, ни переставлять уже не требуется.
Сейчас ярко светят люстры, но с приходом посетителей включат только небольшие настольные лампочки и в зале наступит приятный интимный полумрак.
— Найди Леопольда и попроси у него полотенец! — приказала Люда. В полотенцах не было нужды, просто Люда не могла стерпеть, что Ималда стоит без дела.
Девушка обрадовалась возможности хоть на несколько минут избавиться от Люды.
Проходя через раздевалку, Ималда решила пересчитать деньги. В конверте лежало восемьдесят четыре рубля. Отлично! Новую куртку она покупать уже не станет — скоро будет совсем тепло. Она купит… Во всяком случае, что-нибудь красивое и модное…
Сначала она хотела положить деньги в шкафчик, но передумала… Вдруг с ними что-нибудь случится! Даже мысленно она не могла произнести слово «украдут», но, глянув по сторонам, сунула конверт за лифчик.
Ималда всех подряд спрашивала, не видал ли кто Леопольда, но вечно спешащие официанты, толком ничего не могли сказать. Да, Леопольд где-то здесь, кто-то только что видел его в большом зале, кто-то заметил, как он спускался по лестнице, кому-то говорил, что пойдет еще к Раусе, а самонадеянный бармен Зигфрид с наружностью благородного рыцаря, но всегда говоривший о женщинах сальности, к великой потехе других официантов громко ответил:
— Леопольда нет, но если тебе уж так приспичило — могу я!
— Мне нужны полотенца… — Ималда не сразу поняла двусмысленность. Тогда Зигфрид заорал во всю глотку:
— Не беда, полотенца для такого дела мы тоже раздобудем!
Потом весь вечер он пересказывал свою шутку на разные лады.
Еще раз обойдя зал, вестибюль, кухню и раздевалки, Ималда спустилась в кондитерский цех, где раньше еще не бывала.
За дверьми, обитыми жестью, и небольшим коридорчиком начиналось большое помещение. Тут все были заняты делом: кто смешивал что-то в большой, кто — в маленькой посудине, и лишь парень в высоком кондитерском колпаке склонился над столом под лампами дневного света. Парень разукрашивал торты, стоявшие тесными рядами: осторожно выдавливал из брезентового мешочка крем — он мягко тек из наконечника ровной струйкой. Издали струйка напоминала бесконечную макаронину. А чтобы макаронина ложилась на торте разными замысловатыми завитушками, парень «помогал» всем корпусом — видно, в таком деле одной силы рук и ловкости недостаточно. Ималда стояла в сторонке, не решаясь расспросами о Леопольде прервать занятие кондитера.
Вдоль стен выстроились стеллажи с неглубокими ящиками. В них пирожные и булочки — поблескивают шоколадные спинки эклеров, в белых безе искрятся кристаллики сахара, лежат сплюснутые яблочные пирожные, будто на них нечаянно что-то упало, а бисквитные пирожные украшены высокими «прическами» из разноцветного крема. Такие всегда покупала мама, когда Ималда заканчивала в школе очередную четверть и получала табель.
