Вторая мировая война - Энтони Бивор

Антонов и Жуков, оба чувствовавшие важность приказа Сталина, проработали почти всю ночь. Они знали, что «должны принять в расчет действия наших союзников», как позже признавал Жуков. Едва Сталин узнал, что американцы форсировали Рейн, он понял, что гонка за Берлин началась. То, что Жуков и Антонов проработали всю ночь, оказалось правильным, так как Сталин перенес совещание на более ранний срок и приехал для этого в Кремль, хотя и был нездоров.

У Сталина были две важнейшие причины взять Берлин раньше союзников. «Логово фашистского зверя» было главным символом Победы после всех перенесенных СССР тягот войны, и у Сталина не было ни малейшего намерения допустить, чтобы над этим городом взвился любой чужой флаг. Кроме того, Берлин был центром ядерных исследований нацистской Германии. В частности, там, в Далеме, находился Физический институт им. кайзера Вильгельма. Через своих разведчиков Сталин прекрасно знал о проекте «Манхэттен» в США и успехах в создании атомной бомбы. Советская программа ядерных исследований – операция «Бородино» – имела первоочередное значение для советского руководства, но русским не хватало урана, который они надеялись захватить в Берлине. Советская разведка, хотя и хорошо осведомленная обо всех деталях проекта «Манхэттен», не знала о том, что почти весь уран и основная часть нужных ученых уже эвакуированы из Берлина в городок Хайгерлох в горах Шварцвальда.

На совещании 9 марта Сталин одобрил разработанный Жуковым и Антоновым общий план Берлинской наступательной операции. Ставка тщательно работала над деталями. Главной проблемой было время, которое требовалось Второму Белорусскому фронту Рокоссовского, чтобы завершить зачистку Померании. Затем он должен был перебросить войска вдоль нижнего течения Одера до Штеттина, чтобы начать наступление одновременно с Первым Белорусским фронтом Жукова, стоявшим напротив Берлина, и Первым Украинским фронтом Конева к югу от реки Нейсе.

Сталин опасался, что немцы откроют Западный фронт англичанам и американцам и перебросят все войска против Красной Армии, на Восточный фронт. Он не переставал подозревать, что союзники все еще могут вступить в тайный сговор с Германией. Переговоры в Берне американцев с обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом о капитуляции немецких войск в северной Италии подтвердили его худшие опасения. 27 марта, как раз в тот момент, когда в Ставке завершали работу над планом взятия Берлина, в репортаже агентства Рейтер из 21-й группы армий хвастливо сообщалось о том, что англичане и американцы практически не встречают сопротивления со стороны немцев.

В это время англо-американские отношения вновь обострились из-за того, что Монтгомери полагал, будто именно ему должна быть поставлена задача наступления на Берлин. Но 30 марта Эйзенхауэр издал приказ: 21-я группа армий должна была наступать на Гамбург и Данию. У Монтгомери забрали Девятую армию Симпсона, которая теперь будет северной частью охватывающего наступления на Рур, обороняемый Группой армий генерал-фельдмаршала Моделя, в то время как Первая армия США будет окружать ее с юга. Затем армии Брэдли будут развивать наступление на Лейпциг и Дрезден. Направление главного удара – центральная и южная часть Германии. Эйзенхауэр настаивал на том, что Берлин «не является ни логичной, ни желанной целью западных союзников». Он ухватился за некие предположения разведки, что Гитлер будет сражаться до конца в «Альпийской крепости» на юге.

Монтгомери был не единственным, кто пришел в ярость. Черчилль и английские начальники штабов были в ужасе от этого изменения направления главного удара в сторону от Берлина, которое Верховный главнокомандующий союзными войсками в Европе с ними не обсудил. Менее недели назад Черчилль встречался с Эйзенхауэром на берегах Рейна, где они наблюдали за ходом операции Монтгомери у Везеля, и Верховный главнокомандующий даже не намекнул на изменение своих планов. Дело усугублялось еще и тем, что Эйзенхауэр уже сообщил все детали Сталину, даже не предупредив об этом своего заместителя-англичанина главного маршала авиации Теддера. Эта телеграмма, под номером SCAF–252, вызвала серьезные трения. Эйзенхауэр уверял Сталина в том, что у него не было ни малейшего намерения двигаться на Берлин. Его главный удар будет направлен на юг.

Черчилль опасался, что Маршалл и Эйзенхауэр слишком озабочены тем, чтобы умиротворить Сталина, когда дух Ялты уже испарился. В конце февраля А. Я. Вышинский установил просоветское правительство в Румынии. Он игнорировал протест Союзной Контрольной комиссии, утверждавшей, что это – вопиющее нарушение Декларации об освобожденной Европе, подписанной в Ялте: в соответствии с ней, правительства, представляющие все демократические партии, проведут свободные выборы. Поступало все больше и больше сообщений о том, что НКВД в Польше арестовывало и расстреливало членов АК, обвиняя их в пособничестве нацистам. Около 91 тыс. поляков были арестованы и депортированы в Советский Союз.

17 марта Молотов категорически отказал западным представителям во въезде в Польшу, чтобы оценить тамошнее положение дел, опять-таки открыто нарушая Ялтинские соглашения. Он сделал вид, что это глубоко оскорбляет коммунистическое Временное правительство в Варшаве, которое американцы и англичане отказались признать до проведения выборов. Молотов знал о позиции англо-американцев по вопросу формирования нового польского правительства. Эта информация поступила от Дональда Маклина, английского разведчика в Вашингтоне и, возможно, от Элджера Хисса из госдепартамента. Под советское определение «фашистский» подпадали все, кто не выполнял распоряжений компартии. 28 марта шестнадцать представителей Армии Крайовой и ее политического крыла были приглашены советскими властями для проведения переговоров. И хотя им были даны гарантии личной безопасности, они были тут же арестованы НКВД и отправлены в Москву. Позже их судили, и в 1946 г. их глава, генерал Леопольд Окулицкий, был убит в тюрьме. Черчилль пытался втянуть Рузвельта в «откровенный обмен мнениями», но американский президент, хотя и был потрясен недобросовестностью Сталина, хотел «минимизировать в общем всю советскую проблему, насколько это возможно».

Негодование англичан вызывал упорный отказ Эйзенхауэра признать, что в его стратегии есть политический подтекст. Он считал своей задачей закончить войну в Европе как можно скорее и не разделял озабоченности англичан Сталиным и Польшей. Высшие английские офицеры называли почтительное отношение Эйзенхауэра к Сталину: «смелее, вперед, Джо», – такое обращение использовали лондонские проститутки, приставая к американским солдатам. Эйзенхауэр, может, и был политически наивен, но именно Черчилль совершил крайне серьезные промахи в оценке геополитических реалий момента. По крайней мере, в одном смысле решения, принятые в Ялте, и его личная договоренность со Сталиным о процентах влияния в европейских странах не имели значения. Со времени Тегеранской конференции в конце 1943 г., где Сталин при поддержке Рузвельта определил стратегию союзников на Западе, Европе предстояло быть разделенной в пользу Сталина. Западные союзники начали понимать, что смогут освободить одну половину Европы, только если Сталину достанется другая ее половина.

Сталин все еще подозревал, что откровенность Эйзенхауэра насчет намерений союзников была хитростью. 31 марта Сталин принял в Кремле американского посла Аверелла Гарримана и британского посла сэра Арчибальда Кларка Керра. Они обсудили общий план действий, который Эйзенхауэр представил в телеграмме SCAF–252, и его намерение отказаться от похода на Берлин. Сталин сказал, что все, кажется, хорошо, но он сперва должен посоветоваться с Генеральным штабом.

На следующее утро, которое пришлось на 1 апреля, Сталин вызвал к себе в кабинет маршалов Жукова и Конева. «Вы понимаете, как складывается ситуация?» – спросил их. Они не знали точно, что нужно сказать, и ответили осторожно.

«Зачитайте телеграмму», – сказал он генералу С. М. Штеменко, начальнику оперативного управления Генштаба. В сообщении утверждалось, что Монтгомери наступает на Берлин, а 3-я армия Паттона поворачивает с пути на Дрезден и Лейпциг, чтобы атаковать Берлин с юга. Сталин, вероятно, решил психологически надавить на обоих командующих фронтами этой выдуманной телеграммой, которая не имела ничего общего с SCAF–252.

«Ну, как? – сказал Сталин, пристально глядя на обоих маршалов. – Кто будет брать Берлин: мы или союзники?»

«Мы возьмем Берлин, – быстро ответил Конев, – мы возьмем его раньше союзников». Конев, очевидно, стремился выиграть у Жукова первенство, и Сталин, который любил создавать соперничество между командующими, одобрил. Он внес одно изменение в план генерала Антонова, устранив часть разграничительных линий между двумя фронтами, чтобы Конев имел возможность нанести удар по Берлину с юга. Ставка приступила к работе с удвоенной силой. В операции были задействованы 2,5 млн человек, 41 600 орудий и тяжелых минометов, 6250 танков и САУ, 7500 самолетов. Все должно быть готово примерно через две недели, к 16 апреля. После совещания Сталин ответил на послание Эйзенхауэра. Он сообщил, что план Эйзенхауэра «полностью совпадает» с планом Красной Армии и что «Берлин утратил прежнее стратегическое значение». СССР направит туда незначительные силы, а основные будут направлены на юг, чтобы соединиться с американцами – возможно, во второй половине мая. «Однако план может быть подвергнут изменениям в зависимости от обстоятельств». Это был самый выдающийся первоапрельский розыгрыш в современной истории.