Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Говорили еще о муках. О тех лютых пытках, которых не миновать, коли попадут в их руки кровавые татарские псы, чьи следы остались во многих местах, где прошел отряд. О приказе орды здешним жителям — не бежать в леса, ждать покорно, когда приедут татары и возьмут их в полон, о том, как ловили не послушавшихся и прятавшихся по лесам и оврагам, как жгли их живьем, варили в котлах. Как носили лютые псы-татары на остриях своих копий младенцев, страша здешних жителей, внушая, что спасение — в одной покорности.

Гадали еще о том, насколько крепко королевское, рыцарское слово Матьяша Корвина, обещавшего Штефану-воеводе помощь. Все знали уже, что сильное войско — до восьмидесяти тысяч мадьяр и секеев — под водительством князя Батория подошло к перевалу Ойтуз. Это для султана было уже немалой угрозой; но сделает ли воевода Баторий следующий шаг, перейдет ли Ойтуз?

Войку же под мерный шум войницких бесед, думал об их собственном противнике, Пири-беке. Было уже видно, что войско бека идет к Хотину. На что рассчитывает сераскер, по слухам — опытный воевода, неясно; Пири-бек, конечно, знает, что такую сильную крепость, как ни мал в ней гарнизон, десяти тысячам воинов не взять, тем более — без наряда; малые пушки, которые турки везут с собой, не в счет. Но не на веселую же прогулку послал опытного полководца Мухаммед-султан, на дело! Пири-беку, по всей видимости, приказано овладеть крепостью. Но как?

Это ему предстояло узнать довольно скоро.

В сумерках того же дня, наблюдая из укрытия за тем, как турки готовятся к ночевке, люди Войку увидели османа в чалме, отдалившегося от лагеря, чтобы наполнить флягу водой из ручья, вытекавшего из леса. Осман неосторожно забрался в густой кустарник опушки. Людям Чербула было строго приказано ни под каким видом не трогать ворогов. Но соблазны был слишком велик; ловкач Негрул и силач Чубарэ, стоявшие совсем рядом, не выдержали искушения и, мгновенно скрутив беспечного газия, заткнули ему рукавицей рот и поволокли к своему сотнику.

Войку встретил ослушником грозным взглядом: по законам отряда очень строгое наказание полагалось за их проступок. По знаку Чербула пленника развязали, поставили на ноги, выдернули кляп. Но до того брыкавшийся, мычавший ясырь, остолбенело воззрившись на сотника, с радостным стоном повалился на колени и обнял его ноги.

Войку всмотрелся со всем вниманием сквозь сгущавшийся сумрак. Перед ним заливался слезами радости его земляк и недавний спутник, белгородец Переш.

— Вот и ты, мой брашовский друг, — с сочувствием прозвучал рядом голос немца-аркебузира. — Клаус не дурак. Клаус знал, что ты появишься среди нас опять.

Несколько минут спустя, догрызая ребро дикой свиньи — лакомство, которого он давно был лишен, — Переш рассказал свою нехитрую историю. Охваченный ужасом смерти в османском лагере, под страшным взором турецкого царя, Переш уклонился от геройской кончины, уготованной его товарищам, объявив, что готов принять веру турок.

Войнику, не мешкая, обрили голову. Над ним на следующий же день произвели жестокую, хотя и малую операцию, без которой не может появиться ни мусульманина, ни иудея; как ни была мизерна вызванная этим потеря, она оказалась мучительно болезненной, у Переша начался сильный жар, несколько дней он не мог ходить. Турецкие хакимы и взявшие его под свое попечение войсковые дервиши, однако, заботливо ухаживали за прозревшим неверным, помогли ему встать на ноги. Потом дервиши и злой мулла терпеливо и долго учили паренька из Четатя Албэ своему языку и вере. И вот он стал мусульманином Али.

Переша вначале прочили в янычары, однако, узнав, что он учился у оружейника, поставили под начало мастеров-джебеджи, отряженных арсеналами Порты в великую армию; это было все-таки лучше, чем воевать в янычарской орта. Парень старательно работал и молился, мулла и начальники были им довольны, дервиши-воины ласково похлопывали его по плечу, суля мученический венец газия ислама и вечное пребывание в раю. Понемногу все забыли, что он сын Молдовы, вчерашний кяфир; в армиях султана всегда находились во множестве искатели счастья, сменившие веру или готовые ее сменить. Переш-Али удостоился доверия и чести: вместе с другими джебеджи ему поручили сопровождать в походе войско Пири-бека, ведать исправностью его арбалетов, пищалей и орудий. Молодой белгородец начал с надеждой посматривать по сторонам дороги — куда бы удрать; до сих пор удобного случая не слала ему судьба. И вот…

— И вот ты, сыне, среди братьев, — сурово молвил старый Палош. — Кто же ты теперь, бесермен Али или христианин Павел, каково, кажется, твое человеческое имя?

Переш растерянно воззрился на седого десятника.

— Сам того не ведаю, отец, — признался парень. — Правду сказать, был у меня уже случай вернуться в христову веру, когда мунтяне начали уговаривать перейти в войско Лайоты-воеводы. В мастерах оружейного дела у них большая нужда. Только я не захотел. А теперь? — Переш озабоченно почесал в затылке, решая мучительную для него задачу. — Теперь я поел свинины! — нашелся он наконец. — Теперь, стало быть, у меня нет ничего общего с их пророком, я могу опять молиться Христу!

Слова войника были встречены дружным, но тихим смехом. Тайные тропы леса, всегдашняя близость врага отучили бойцов отряда смеяться громко.

— Это решат попы. — Войку властным жестом прекратил начавшийся было диспут о вере, сейчас было важно иное. — Скажи лучше, Переш, куда ведет своих воинов старый бек?

Молодой белгородец этого не знал. Но сметливый и наблюдательный малый, хорошо запоминавший увиденное, Переш многое мог рассказать. Он сообщил о том, какое вооружение, пригодное для осады, везет с собой Пири-бек, сколько у него людей, каковы начальники орта, белюков и алаев, какое впечатление производят мунтянские стяги. Переш поведал о том, что к войску осман пристало полтысячи ратных слуг, большей частью — бывалых наемников, приведенных молдавскими боярами, что с ними привезли под стражей с женой и сыном пленного куртянина, в котором кое-кто из войников признал пана Инкула, ближнего дьяка Штефана-воеводы. Наконец, проходя ночью по нужде вблизи сераскерова шатра, Переш уловил обрывки беседы, в которой явственно прозвучали слова «грамота», «лист», «печать».

Войку, Кейстут и Кристя переглянулись. Сведения, доставленные войником, наводили на любопытные мысли.

— Пленника с женщиной содержат в строгости? — спросил Чербул.

— Стерегут днем и ночью, — кивнул Переш, доставая из углей еще одно свиное ребрышко. — Мальчишку тоже не отпускают ни на шаг. Везут с бережением, на особом виду, иногда связанными. Разговаривать с ними никому не дозволяют.