Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Пири-бек — сераскер отважных. — Иса провел рукой по короткой седой бородке в знак уважения к старому товарищу. — Буду рад, если мой котенок воспримет хоть толику доблести старого льва.

Да, вчерашний диван! — мысль султана то и дело возвращалась к нему. Много добрых речей Мухаммед услышал на том совете после того, как бросил собравшимся обычные слова: «Говорите, храбрецы! Говорите, мои мудрейшие!» Требовали оставить проклятую Сучаву — крепость сдастся потом сама, — повести армию дальше, в не разоренные еще цинуты земли бея Штефана. Тем же временем — собрать в Едирне новое великое войско, удвоить им свои силы на Молдове. Утверждали, что отступать нельзя, что это значит признать поражение; только вперед, к Мадьярщине и Польше! Более осторожные, придерживаясь того же мнения, советовали немного подождать — неведомо с чем возвратится Пири; ведь если беку суждена удача, это решительным образом изменит ход кампании. Но все они, отважные на словах, жаждущие крови, большей частью были мунтянами, молдавскими боярами. Победа султана была им нужна как жива вода в пустыне бедствия, его уход сулил неминучую гибель.

Только среди осман раздавались иные голоса, султан не мог не признать — очень смелые, ибо для трезвой речи и рассуждения в этот час требовалось также мужество. Люди устали, — говорили аги и беки, — многие обессилены голодом; кони и волы падают, среди людей ширится мор. Если пойдем вперед, сколько нас ни будет, силы врага останутся в тылу, подвоз возобновить не удастся. Да и войско Батория-бея, хорошо вооруженное и свежее, окажется в выгодном положении, чтобы зайти османам в тыл. Надо уходить, — с отвагой говорили трезвые голоса, — спасать армию, обозы, наряд. Будущею весной, может быть, бросив в тыл ак-ифлякам татар, быстрых, как ветер…

Может быть. Но сможет ли он, Мухаммед, возглавить тот новый поход? Не останется ли упрямый бей Штефан, к удивлению вселенной, не наказанным им, султаном Мухаммедом, самым могущественным властителем в этом мире?

На совете падишах объявил срединное решение. Подождать еще — окончания дела Пири-бека и других решительных предприятий, совершаемых с помощью союзников и друзей. А там — ударить снова всею силой, если потребуется — новой армией, с поддержкой орды. «Ваши смелые речи угодны всевышнему, — заключил, как всегда, Мухаммед свой диван. — Мы будем сражаться, и победа будет нам милостью и даром всемогущего аллаха».

Султан усмехнулся, чуть заметно помотал зеленой скромной чалмой. До чего ж жаждут крови здешнего бея сбежавшие от него бояре — Роман Гырбовэц, Сингурел и Пырвул. И новые мусульмане, чьи корни догнивают в здешних землях, — такие, как Саидир, носивший звание тайдже — начальника акинджи. Саидир был внуком богатого и славного боярина Дружи Старого, ближнего сановника господаря Александра Доброго, деда нынешнего господаря. Неужто на свете есть люди, у коих, если коснуться земли пращуров, рождается только злоба?

Пусть ненавидят, пускай лютуют. Делу султана Мухаммеда, делу народа осман ненависть и злоба ренегатов и кяфиров-предателей лишь на пользу. Пусть злобствуют больше всех, увлекая и тех осман, у коих благоразумие соседствует с отвагой; эти люди уже более турки, чем сами турки!

Близ южных ворот троих всадников — четвертый, палач и тень султана Кара-Али, следовал поодаль — встретила сплошная пелена смрадного дыма. Господствующие ветры в долине Сучавы дули с северо-запада, великий визирь Махмуд приказал устроить в этом месте костры, на которых сжигали тела умерших от холеры и моровой язвы. Мухаммед свернул в сторону прямо к лагерной ограде, и проехал вдоль земляного вала, зорко приглядываясь к каждой мелочи, но продолжая думать о своем. Мусселимы, саинджи и их начальники хорошо знали, что может последовать, если хотя бы одно бревно в частоколе покосится или будет шататься, если в откосах вала где-нибудь обнаружится изъян. Поэтому ограда всегда оказывалась в полном порядке. Султан тоже знал, почему так стараются квартирьеры и саперы его необъятного стана; потому только сильный приступ болезни мог помешать ему совершить свой ежедневный объезд.

Султан Мухаммед неукоснительно выполнял все обязанности, связанные с тем, что он считал освященной самим аллахом службой народу осман. Прежние султаны — предшественники славного Мурада — были твердо убеждены, что народ осман создан лишь для службы своему повелителю; падишах есть земная тень аллаха, господь же выразился понятно: «Я создал джиннов и людей, чтобы они мне поклонялись». Отец, султан Мурад, объяснил юному Мухаммеду: эта фраза в Коране — иносказание, поклонение господу для монарха состоит в служении тому народу, над коим поставил его аллах, чтобы денно и нощно о нем заботиться. И Мухаммед всю жизнь ревностно следовал завету отца, неся свою службу народу осман — конечно, так, как он понимал свой долг, в великом и малом. В эту службу входили ночные обходы его городов, лагерей, тюрем, нежданные появления в арсеналах и на галерах, приходы в суд, когда сам султан, взяв на время свитки законов из рук пораженного страхом кадия, по-своему рассматривал дела и тяжбы и выносил решения, не так уж редко отдававшие в руки ката неправедного или оплошавшего судью. В походе эта служба включала проверку постов и такие вот объезды укрепленного частокола и ворот.

Время для осмотра было обычное. И сам султан, да и сановники, сопровождавшие повелителя, вдруг резко натянули поводья, увидев мусселима, мирно спавшего на поросшем уже травой, хотя и покрытом вездесущим пеплом откосе вала.

Мухаммед подъехал поближе. Мусселим, совсем еще юный, спокойно почивал на боку, подложив под голову ладонь; красный халат — униформа войсковых квартирьеров — слегка откинулся, алая шапка чуть съехала на сторону. Молодой красавчик — правильные черты его безбородого лица еще не были искажены печатью лишений — не думал просыпаться, отложив в сторону арбалет, с которым, видимо, стоял здесь на страже, не ведая, какое пробуждение ожидает его в этот день. Мастер Кара-Али приблизился, ощерясь, в ожидании неминучего приговора, но султан не спешил; чувствительный когда-то к мужской красоте, Мухаммед с сожалением любовался задремавшим мальчишкой, которого, повинуясь долгу, сейчас должен был обречь на смерть.

Наконец султан, чуть вздохнув, едва кивнул. Мгновенно соскочив с коня, палач вынул из-за пазухи тонкий черный шнурок и, подойдя к спящему, перевернул его на спину ногой.

Раздался чей-то сдавленный крик. Мастер Кара-Али, побледнев, отпрянул. Тело мертвого мусселима медленно повернулось, и присутствующие с ужасом увидели на его щеке и шее до сих пор скрытые багрово-синие пятна — страшные знаки бубонной чумы.