Дикий - Владимир Угрюмов

— Удваиваю сумму контракта в свою пользу! — вскрикивает он.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Правильное решение.

Даю ему подойти к книжной полке, с которой мордатый снимает целую обойму книг. На переплетах написано «Лион Фейхтвангер». Ствол у мужика между лопаток, поэтому движения у него аккуратные и ласковые. За Лионом оказывается сейф, вмонтированный в стену. Из сейфа изымается несколько тугих пачек, но через плечо мордатого я вижу, что там еще таких же пачек хоть жопой ешь.

Можно сразу все забрать, но не забираю. Делаю два шага назад, чтобы мордатый смог поставить книги обратно.

— Сорок тысяч долларов. Прошу! — Мог бы и не просить. Забираю.

— Не боишься, что молодая жена обчистит? — задаю ненужный вопрос, но кабан отвечает охотно:

— Она про сейф ничего не знает.

Деньги в моем кармане. Мужик сидит в кресле. На его лице уже улыбка уверенности — только что он выкупил свою жизнь и продал чужие.

— Надеюсь, вы, молодой человек, сделаете все как надо.

— Не сомневайтесь. — Поднимаю пистолет и нажимаю на курок. Мордатый, теперь уже мясо, валится от стола на ковер. В который раз хвалю глушитель — гениальное изобретение человечества! На письменном столе лежит ключ от сейфа. Перекладываю его себе в карман.

Возвращаюсь к его жене, в первую комнату и присаживаюсь на диван с чувством выполненного долга.

— Ты что-нибудь слышала?

Она мычит сквозь полотенце. Приставляю ствол к ее подбородку и прошу не шуметь. Выдергиваю кляп и слышу вдруг ее спокойный голос:

— Что вы со мной сделаете?

— Ничего пока. Мужа у тебя уже нет. Можешь быть довольна.

— Вы убили? — Черт возьми, кажется, она действительно довольна.

— Нет, он споткнулся и неудачно упал. — Она полулежит на диване и смотрит на меня со спокойным интересом. — Если менты с твоей помощью выйдут на меня, то я скажу, что ты заказчица. Понятно?

— Понятно.

— И еще… Слушай внимательно. Ты останешься наследницей имущества. Думаю, знаешь, где спрятаны деньги. Теперь мы двое знаем. По-твоему, это большие деньги, но это крохи для наркомафии. Твой покойник из этих! Если свалишь с ними — тебе крышка! Сразу представляй себя на кладбище. Хоть на Луну лети! А кожу твою станут снимать и скатывать, как ты снимаешь и скатываешь колготки. — Что-то дикое во мне закипает, и я уже не контролирую поток, в котором несусь. — Поняла?

Блеф для того и блеф, чтобы ему верить. Она верит. Облизывает высохшие губы и произносит то, чего я никак не ожидал:

— Трахни меня, парень! Маску сними на хер и трахни — сейчас!

Я еще не успеваю понять смысл ее незатейливых слов. Развязываю веревки, которые на ногах. Платье снова закатывается. Оно закатывается, потому что женщина приподнимает ноги. Под платьем пусто. То есть там голо. Белая незагоревшая полоса, а посреди полосы рыжеватый кустик, в котором… Влажная воронка, осьминог, космическая впадина, озеро в чаще…

— В маске тоже сойдет! — говорю — и действую.

Это танковый ствол, дубинка ментов, жезл Сталина, остров Мадагаскар… Просто лютая случка на крови. Дико топчу ее всем своим восьмидесятипятикилограммовым телом.

— Хочу мужика! Любимый. Убил его, импотента! Любимый!

— Совсем охерела, блядь! — кричу и топчу, топчу ее. — Я же мужа твоего замочил!

— Любимый, спасибо-о-о! — Она завывает, попугай в клетке скрипит: «Доллар, доллар», целюсь в него не глядя. И в тот же миг изливаюсь белком и стоном: — Сука-а… Какая вкусная сука…

Она притягивает мою голову и прокусывает щеку прямо через маску.

Лежу на ней с пистолетом в руке. Хочу убить попугая, но не за что.

— Надо вымыться, — говорит вдова.

— Вымойся, — слезаю, не выпуская оружия.

Конвоирую в душ. Прошу одеться. Каждый сделал свое дело, и теперь говорить не о чем. Одно ясно — у каждой бабы в башке койка… Прикрываю дверь в кабинет. Пусть пока не дергается. Знать — одно, видеть — совсем другое.

Отдышавшись, смотрим друг на друга.

— Когда еще придешь? — раздается вопрос.

— Не скоро, — отвечаю и тут же бью рукояткой пистолета ей в темечко так, чтобы не убить.

Не убиваю, волоку обратно к дивану, отслюниваю пятьсот баксов вдове на жизнь и засовываю в карман платья, снимаю джинсы, надеваю новые брюки, а джинсы пихаю в сумку, снимаю маску и убираю пистолет, предварительно свинтив глушитель… Надо б всем скинуться и поставить памятник изобретателю глушителя!.. Чувствую, как налиты кровью глаза. Такая дикость излишня и опасна. Думал — трахну и успокоюсь, а лишь возбудился. Все новая и новая дикость стучит в висках.

Смотрю в глазок и выхожу на лестничную площадку. Пусто. Мудаки сплошные, а не мафия. А мудак — это не Буревестник, это труп.

«Макаров» сделал свое дело. Он должен уйти. Спускаюсь к Днепру, перед которым лоснится асфальтовое шоссе. Летят машины, а птиц не видно. Черное тело реки шевелится и движется еле заметно. Один писатель сочинил, что редкая птица долетит до середины Днепра. Это глупость. Что может человек сказать о птице?!

Снимаю куртку и засовываю в карман «Макарова». Надеваю новую, а старую вместе с джинсами топлю в Днепре. Догадываюсь все-таки достать из куртки «Макарова» и забросить в воду подальше.

У меня еще полчаса. Ухожу с шоссе и чуть позже торможу тачку, чтобы успеть к памятнику Пушкину вовремя. Ко мне подбегает Вика и смеется.

— Устала отбиваться от нахалов! — говорит, беря меня под руку. — Хожу тут, как уличная девка. — Разглядывает меня с интересом. — Ты какой-то… Нахохлившийся!

Памятник освещают прожекторы — черно-рыжие голова и бакенбарды. Пушкин похож на эфиопского белокрылого погоныша, измазанного мазутом. Саротрура аурези. Типичный мелкий погоныш с относительно коротким клювом, белыми пестринами на спине и светлыми продольными полосами на груди и животе. Голова и зашеек рыжеватые, щеки охристые, на темных крыльях четкая белая перевязь. Зоб у самцов рыжий…

— Бог с ними, с нахалами, — отвечаю я, стараясь быть безмятежным. — Я лично их понимаю. Вид у тебя… — Мне приятно ее рассматривать, ее рост и ноги, ровное лицо и чистые глаза, прямой короткий клюв… то есть нос. — Безобидный птенчик!

Мы бродим по вечернему Киеву и возвращаемся домой. Вика нахваливает мои обновки, говорит, что давно хотела предложить мне сменить куртку, но было неудобно предложить свои услуги. Я ей не верю, но не отвечаю. Ее родня тоже отмечает обновки. Дались им мои тряпки!

У нас поезд ночью. Есть время поужинать и отдохнуть. Только теперь почувствовал тяжелую усталость. Забираюсь в ванну и долго лежу в горячей воде. Протягиваю руку и достаю из куртки фотки, которые мне передал мордатый. Разглядываю, стараясь не намочить. Лиц на фотографиях много, но нужные отмечены, и я стараюсь запомнить их. С ялтинской фотки лыбится немолодой азиат. Судя по одежде и машинам, фотографии сделаны не так давно. Тем лучше.

Ужинаем. Улыбаюсь. Что-то говорю, даже шучу. После ужина Вика отправляется в душ, а я ухожу в комнату, сославшись на усталость. Хозяева кивают согласно, а их сын Василий гоняет по квартире игрушечный «джип».

Курю в окно, а за окном идет ленивый дождь, тянет в комнату холодный сквознячок. Входит Вика. Закрываю окно. Она подходит сзади и обнимает за плечи, уткнувшись носом между моих лопаток. Хорошо, что это женский нос, а не пистолет, думается мне. Поворачиваюсь к ней. Она замотана после душа в широкое полотенце. Ничего я про нее не знаю.

— У тебя парень-то есть? — спрашиваю первое, что приходит на ум.

Она кивает подтверждающе. Не знаю, что делать с руками, кладу ей на плечи.

— Тогда все это неправильно перед твоим парнем. — Мои слова звучат малоубедительно, и я это чувствую. — У нас, можно сказать, служебные отношения.

— Да, босс.

От слова «босс» я начинаю злиться, отстраняю девушку, делаю несколько шагов по комнате, а затем, чтобы не мельтешить, ложусь на кровать. Вика садится в кресло и молчит, уставившись в пол… Чертово полотенце! Насмотрелись фильмов и ходят теперь без штанов! Плечи у нее мягкие и красивые, а икры и лодыжки еще красивее. Нет, лицо и волосы…

Она встает, и полотенце падает на пол. Вика ложится рядом со мной. Мы лежим так бесконечность длиною в пять, наверное, минут.

— Вы все, наверное, такие. Никто не может понять девушку, — раздается шепот возле моего уха.

На кой черт мне всех понимать?! Я с трудом про мордатого понял. А еще азиат впереди и целая его кодла!

— Что с тобой происходит, Вика? — спрашиваю тоже шепотом.

— И парень есть, и нравится мне, — шепчет Вика в ответ сквозь слезы. — Но в нем нет того, что в тебе. И не будет.

У каждой бабы в башке койка!

— Что ты имеешь в виду? — Мне интересно, что она ответит. Но чуть-чуть.

Вика отвечает, что и сама не знает. Вот и побазарили. Она не знает про меня, я не знаю про азиата, про себя мы тоже мало что разумеем. Дурдом, любовь вперемежку с убийствами!