Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599 - Джеймс Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Вестминстере сохранились лишь седло Генриха V, щит (шелковая вышивка на оборотной стороне полностью цела), мятый шлем и тяжелый меч — на лезвии и рукоятке местами все еще видна позолота. Лондонцы знали эти предметы, и, конечно, именно ими навеяно упоминание в одноименной хронике о «погнутом мече и шлеме измятом», которые лорды хотят нести перед королем по городу ввиду его возвращения в Лондон. Пьеса «Генрих V», как и смерть Спенсера, своим трагическим звучанием ознаменовала для Шекспира конец эпохи. Подобно королевским доспехам, висящим в Вестминстере, мир рыцарства, воспетый им в ранних хрониках и Спенсером в «Королеве фей», тускнел все больше и больше.
Глава 4
Проповедь в Ричмонде
20 февраля, в последний день работы театров перед их закрытием на время Великого поста, Слуги лорда-камергера отправились в королевский дворец Ричмонд. В те дни погода стояла ужасная, и потому они скорее всего добрались до дворца на повозке, а не на лодке, по Темзе. Наступил вторник на Масленой неделе — неофициальный праздник, день вседозволенности, в который лондонские подмастерья нередко давали себе волю, бесчинствуя в борделях, а время от времени и в театрах. Шекспир и актеры его труппы, должно быть, вздохнули с облегчением, оказавшись вдали от всеобщей суматохи. Незадолго до этого королева перевезла свой двор в Ричмонд. Несмотря на то, что в 1554 году Елизавета (по приказу своей сводной сестры Марии) отбывала в Ричмонде заточение, в последние годы она очень привязалась к дворцу, называя его «уютным пристанищем, в котором лучше всего скоротать старость».
Посетители, подъезжавшие к Ричмонду с Темзы, наверняка обращали внимание на башни в форме восьмиугольника и флюгера, расписанные золотом и лазурью; какой же чудесной казалась странная музыка флюгеров ветреным днем! Посетители входили во дворец через главные ворота и, пройдя по просторному внутреннему двору, попадали в маленький дворик, мощеный кирпичом; здесь находился вход в королевские покои, окна которых выходили в сад. По обе стороны внутреннего двора располагались два здания примерно одного и того же размера (каждое около ста футов на сорок). Слева — королевская капелла, где проводились церковные службы и читали проповеди, справа — большой зал для представлений. Зал был прекрасно убран: стены украшали изображения великих английских королей-завоевателей в шитых золотом костюмах. Шекспир и его актеры знали это место: они выступали здесь пять раз — в 1595-м и 1596-м.
Для праздничного спектакля Шекспир набросал эпилог из 18 строк в честь Елизаветы. Из эпилогов, написанных по случаю, до нас дошли только два — этот и эпилог ко второй части «Генриха IV». Возможно, Шекспир сам прочитал его в конце спектакля или же поручил одному из актеров труппы:
Ходу стрелки часовой
Путь уподобляя свой,
Ты идешь, оставив след,
По зарубкам прошлых лет.
Круг за кругом одолев
Гордым шагом королев,
Непреклонна и легка,
Да пройдешь через века!
Пусть малыш, что в этот миг
Слов премудрых не постиг,
С благодарностью судьбе
Станет старцем при тебе.
Юных лордов пышный цвет
Отцветет и станет сед,
Но пребудешь молода
И пройдя через года.
Век твой славный возлюбя,
Да благословит тебя
Неба сладостная синь:
Царствуй, радуйся! Аминь!
( перевод Н. Ванханен )
В глазах Шекспира Елизавета всегда молода и неподвластна разрушительной силе времени. Жизнь королевы словно стрелка циферблата, пребывающая в вечном движении, и потому Елизавете суждено увидеть не одну смену поколений. Однако это сравнение совсем не лишено лукавства. С одной стороны Елизавета — узница времени, и в этой темнице ей совсем нечем дышать; с другой — мысль пережить свой век тоже страшна. Шекспир, конечно, знал, что в льстивых строках эпилога противоречит сам себе, так как в сонетах утверждает совсем иное: никто не вечен, и потому лишь стих способен запечатлеть для потомков образ его юного Друга (сонет 19).
Нет сомнений, что эпилог написан Шекспиром, — об этом свидетельствуют и стилистика, и стихотворный размер (хорей), и строфика (рифмованный куплет), столь характерные для многих его произведений. Финал «Сна в летнюю ночь» тоже написан хореем (это единственная из всех пьес Шекспира, финал которой написан этим размером). Если бы в тот день в Ричмонде звучали строки из пятого акта (просьба Оберона «окропить покои» и даровать мир «хозяину» дворца), то они наполнились бы особым звучанием:
С этой колдовской росой
Эльфы путь предпримут свой,
Все покои окропят,
Весь дворец да будет свят,
Чтоб хозяину его
Ведать мир и торжество.
( V, 2; перевод М. Лозинского )
Эпилог к этой пьесе, время от времени исполнявшийся вместо монолога Пэка, ритмически довольно точно повторяет финальный монолог Оберона. Позволю себе высказать догадку. Мне кажется, Шекспир написал этот эпилог для обновленной версии спектакля «Сон в летнюю ночь». Вольная атмосфера комедии особенно близка праздничной атмосфере масленичного вторника, а слова Оберона: «И мгновенно опояшем / Шар земной в полете нашем» (IV, 1; перевод Т. Щепкиной-Куперник) обретают двойное значение, намекая на строительство нового театра в Саутуорке.
Поднять деликатный вопрос о возрасте Елизаветы — большая смелость со стороны Шекспира. Крестный сын Елизаветы Джон Харингтон вспоминал: при елизаветинском дворе «…любой мог бы сказать, что ей нравилось казаться моложе, и слова о том, что она выглядит моложе своих лет, несомненно доставляли ей удовольствие». Возраст и внешность очень много значили для Елизаветы. Французский дипломат де Месс так описывает ее тщательно продуманный туалет: «Сорочку и нижнюю юбку из белого дамаста королева затягивала в корсет сзади; спереди сорочка была расстегнута так, что был виден живот до самого пупка». Де Месс добавляет: когда «кто-то говорит о ее красоте, она замечает в ответ, что никогда не была красавицей, хотя ее и считали таковой лет тридцать тому назад. И тем не менее она не упустит случая рассказать о том, как некогда была хороша». При этом, заканчивает де Месс, «для своего возраста и при своем телосложении она очень хороша собой». Елизавета напоминала стареющую Клеопатру — понимая, что время играет против нее, она заставляла молчать тех, кто хоть словом мог обмолвиться о ее возрасте, то есть о ее увядающей красоте. Хотя королева видела любого льстеца насквозь, лесть была ей необходима; судя по
