Москвичка в кавычках - Нина Еперина

В таких моя бабушка Юля корове и свиньям в печи картошку парила. Горшок был залит сверху черным гудроном, который засох за сто лет до моего рождения и никак не поддавался ни ножу, ни лопате. Тогда три мужика, кряхтя и приседая, потащили горшок к сараю. Там лежал здоровенный валун, об который они с размаху и тюкнули горшком. Дальше наступила паралитическая тишина, потому что мужики развалились на земле в стороны, а наружу вывалилось что-то блестящее и звонкое и тоже развалилось россыпью по свежей, только что основательно политой осенним дождичком земле.

Мы оторопело уставились на содержимое горшка. Первым очухался Еж. Он нервно распушил песнярские усы и, заикаясь на каждом слове, заговорил скороговоркой и шепотом:

– С-с-срочно в-с-с-се с-с-сгребаем и в-в-в д-д-дом!

Действительно, чего сидеть в темноте и в луже, когда дом рядом и соседей нету. Осень. Все в городе.

Собирали мы битый горшок и все, что из него высыпалось, так тщательно, что нагребли кучу грязи, камушков и листьев. Вы видали когда-нибудь целую гору золотых монет, всяких ожерелий, колец, цепей, крестов, брошей и прочих кулонов вперемешку с мокрой землей?

А вы говорите декаденты…

Мы высыпали все прямо на стол в столовой, а сами молча уселись вокруг и зачарованно уставились на экзотическую кучу. Оно и, правда, завораживало так, что перехватывало дыхание и под ложечкой организовывало безвоздушное пространство.

Мы сидели, смотрели на неслыханную невидаль и тихо шизели. А потом руки, которые загребущие сами, сволочи, потянулись и начали все щупать. А оно все переливалось, в глазах двоилось, троилось, особенно камушки. Если прищуриться.

Это только потом до меня стало доходить, что Бог нас точно поцеловал, но только в лобик, как покойничков. Именно тогда я и поняла, что золото есть благо и зло одновременно. За первыми радостными мыслями стали приходить и вторые, и третьи, и пятые, а потом и деся-я-ятые…

– Ну и что будем делать-то? – выдохнул, наконец, вопросом Толик и, почему-то, уставился только на меня.

– Ну, не сдавать же товарищам понесем? Мы же пока еще не идиоты! Или ты решил, что мы и, правда, контрабандисты и строители коммунизма в одном лице?

– Ну и что тогда мы должны предпринять? – Это подал голос Еж.

Как быстро примкнул. Хотя, с другой стороны, это его знакомые сдали нам дом в наем, так что он явно в доле, так же как и Саша, потому что все вместе нашли, значит, всем поровну. На одно рыло одну порцию. Только сколько она будет весить? В бабках, например? Мое предложение прозвучало так:

– Если мы сейчас поделим все поровну и каждый заберет свою долю, нас скрутят на первой же продаже, потому что мы обязательно побежим продавать хотя бы один золотой. Надо сдавать только с одних рук по знакомым и очень аккуратно. Я вот уже имела опыт продажи брюлликов отбывающим на историческую Родину евреям. Эти, хотя бы, будут молчать. Они больше нас всего шугаются. Поэтому нужно потихоньку сбывать, начиная с евреев через моего знакомого ювелира.

«Как втихую раскопали, так теперь втихую надо и закопать… а есть еще вариант продать часть послу, а часть переправить за бугор и там сдать», – подумалось издалека…

– И как скоро ты что-то продашь? Мне очень нужны бабки. Да. – Это Еж такой голодный оказался.

– И мне. – А это Саша подал голос.

– И на сколько частей будем делить? – Это уже «мой любимый» выступил соло.

Вот кому, по правильному, бабки в руки ни в коем случае не должны попадать. По понтам его вычислят молниеносно. И быть с ним в одной доле я не хочу. Останусь с голой задницей, это точно, – опять подумалось тихо…

– Вы как хотите, но мое мнение – нужно делить на четыре равные доли. Сегодня я замужем, а завтра неизвестно что будет. Мы все смертны, у всех есть дети, и рассматривать нас нужно поштучно. Я есть индивидуальная единица. Все.

– Вообще-то я не против, – сказал Толик.

– Я, тоже, потому что без тебя мы ни черта не продадим. – Еж.

– Я тоже за. Но делить мы будем прямо сейчас. Сама сказала, что мы все смертны. Только мы должны дать друг другу слово, что продавать будем через Нину. Я, например, уже сейчас хочу продать два золотых, мне пока хватит, – добавил Саша.

– Хорошо. Я согласна. Давайте каждый продаст по два кругляшка, а остальное поделим поровну прямо сейчас. Только запрятать нужно так, чтобы даже жены не знали. Главное теперь опять правильно закопать! – наконец-то выдала я вслух.

– Хорошо! – сказали все хором и на том сошлись.

Мы старательно очистили золото от мокрой земли и приступили к дележу. Золотых оказалось: тридцать штук по десять рублей, пятнадцать по двадцать пять рублей, остальное в изделиях. Колец было пятьдесят штук с разными камнями, пять больших брошей с бриллиантами, семь небольших брошей, двенадцать золотых цепейразного размера и толщины, двадцать два браслета с камнями и без них, тридцать комплектов серег, пять тяжеленных золотых крестов. На самом дне горшка оказалось, как по заказу, четыре слитка и шесть золотых часов. Еще там были восемь нитей жемчуга. Я в жемчуге не понимала ни фига.

Вот и раздели тут, попробуй, поровну.

Делили мы всю ночь. С золотыми было проще. Они круглые и одинакового размера. Кто недобрал один золотой по двадцать пять, взял себе лишнее кольцо с брюлликом. Так и делили, сначала поровну, что делится, а потом путем перекладывания из кучки в кучку.

Уже утром каждый выдал мне по два золотых червонца. Даже Толик. Интересно, куда он будет свои бабки транжирить?

Но на улице нас ждало крыльцо. Вы видели, как работали Стаханов или Ангелина Забелина? Ударнику коммунистического труда делать рядом с нашими мужиками было нечего. Это ямы они рыли два дня, а крыльцо починили за три часа, вместе со столбиками.

А потом всех как ветром сдуло. Даже Толика. Он честно признался мне, что потащит все маме в Баку.

– Да езжай куда хочешь, только бы твоя мама молчала. И мы теперь, мой дорогой, будем жить в складчину. Ты тоже будешь выкладывать денежку. Хватит мне пахать на ниве обслуживания клиентов. Для начала я вычту из тебя все мои бывшие вложения, включая миллионы из конверта.

Конечно, я тоже все повезла к маме. Она тут же грохнулась в глубокий обморок и стала уговаривать меня сдать все государству. Ну, ничему ее жизнь не научила. А ведь жизнь у нее была – не приведи Господи.

Дед мой, Еперин Филипп Иванович, 1873 года рождения, был из рода сосланных дворян. Причем сослали моих прапрапрадедов в Сибирь, в село Преображенка Тобольской губернии, еще при царе Горохе. Вроде как Иване Грозном, что ли. Чем-то уже тогда мои прапрапрадеды ему не угодили. Тоже, наверное, чуваки были еще те, только в государственном масштабе…

Вот в кого я такая неугомонная нутром. В предков.

Дед Филипп революцию не принял и сражался с ней, как только мог. Даже в сибирских лесах с какими-то вольными мужиками в армию Колчака вступал и был там при должности. И товарищи с красными носами и красными знаменами ему этого не простили. Свели свои гнусные счеты еще в 37-м.

Но до этого дед мой женился на местной красавице с явными признаками восточных монгольских кровей и родил на свет четверо детей. Моя мама была младшенькая и несчастливенькая… Однажды днем загорелся от грозы дедов большой двухэтажный дом, а мама оказалась в нем.

Привезли ее в больницу, а там врачи даже браться не захотели. На животе только тоненькая пленочка была и вся внутренность, как на ладони, просвечивались. Поставили ей приговорный диагноз и отправили домой помирать. Хорошо, что мой прадед был церковным старостой, а при храме жила старенькая богомолка. Она-то маму и выходила. Целых три месяца держала в корыте с лампадным маслом. Мама выжила, но спайки на животе остались страшные.

Немного погодя и деда моего, Филиппа Ивановича, забрали. И не одного. За всем Еперинским родом долго гонялись по Сибирским просторам, пока всех мужиков не истребили. Правда, я так и не поняла, что они такого народу сделали? Вроде бы ничего. Может, фамилия знатная? Из серии Елагины, Онегины, Аигины…

А бабушка, Александра Васильевна, по весне, ровно через год, из аппендицита не выбралась. В селе Преображенка больница оказалась на той стороне реки Оби. Не довезли по ледоходу, не успели чуть-чуть.

Осталось их четверо детей. Саша, Мария, Коля и мама Зоя, самая маленькая. А времени от пожара до ареста прошло ровно столько, сколько хватило моим дедам новый дом построить. Дом дед отстроил знатный! С резными ставнями и большими горницами. Двухэтажный! Даже обставить мебелью успели, новой, бархатной и с финтифлюшками. После ареста дом власти конфисковали и сделали там поселковый Совет.

Но кроме дома еще и добра много осталось. Новая, бархатная мебель с этими самыми финтифлюшками и прочими аксессуарами. Тут же набежало родственничков со стороны бабки до фига и больше. Добро поделили, разобрали, ну и детей в придачу. Маму забрала какая-то троюродная тетка. Детей у нее было шибко много, а мама им нужна была, чтобы этих детей поднимать.