Москвичка в кавычках - Нина Еперина

Мои аргументы возымели действие. Он задумался. Как бы ни болели мои глаза, но я была почти на грани истерики. Невозможно было смотреть на человека, который, не имея мозгов, пытался ими шевелить. Попробуйте удержаться и не расхохотаться. А эта пытка, может быть, пострашнее, чем разбитая голова и красные глаза вампира.

– Если все, что ты мне говоришь, – правда, она, сука, за все нам заплатит! По полной программе! Нам-то какая разница, с кого бабки получать? Или с тебя, или с нее.

Опппаньки! Вот так вот дело, значит, обстоит? Эти же, нанятые тобой же бандиты могут тебя же и поиметь! Значит, будем так дело разворачивать, чтобы все козыри были в наших руках. Надо ему объяснять еще медленнее, с расстановкой, чтобы он успевал доезжать…

– Вот смотри. За мной стоят люди. Они через меня кормятся. Делают со мной свои дела. Мы всегда на передовой. С одной стороны, менты, с другой – КГБейка. Кто первый поймает – тому и звездочки. И народ уже приспособился, друг к другу притерся… Как ты думаешь, если появятся какие-то третьи лица, как мои люди к ним отнесутся? Будут нежно и трепетно любить? Нет, рыбка моя! Глушить начнут. Тротилом! А еще по голове и долго. Ты сам-то понимаешь, куда вы влезли? Неужели вы думали, когда сюда шли, что за мной никто не стоит? Я каждый день и утром, и вечером отзваниваюсь. И если я сегодня, вдруг, не позвоню, значит, что-то случилось. У вас есть еще три часа времени. Если от меня не будет звонка, вам, ребятки, хана! И это последний срок. А твои мордовороты туда-сюда-обратно будут ездить ровно два с половиной часа. А мои уже подтянутся и будут выпасать вас на улице. Им, лично, до жопы, в законе вы или нет, потому что на любом сходняке вы окажетесь не правы. Лезете в чужую кормушку и мешаете бабки делать. И не забудь еще про ментов. И про контору. Они тоже свои возможные звездочки просто так каким-то залетным ребяткам не отдадут.

Вот я ему работку задала, так задала! Всю эту ахинею я говорила медленно и со смаком. Чтобы окончательно дошло. Самое смешное состояло в том, что у меня ни одного знакомого бандита отродясь не водилось. Я всегда жила в нормальной социальной среде, даже без праздничного мордобоя, если не брать во внимание чайник и фестиваль. Какой из Толика бандит? Или из Бобсона с Менделеевым? Мы тогда жили все отдельно. Деловые сами по себе, а уголовники сами по себе. И про сходняки я ничегошеньки не знала. Я об этом читала опять же у Леонова в «Воре». Но главное – подать все со знанием дела.

– Понимаешь, – вдруг начал бритый, – мы не имеем никакого отношения к деловикам. Мы самые обыкновенные урки. Масть у нас такая. Сейчас на хавку себе промышляем. Я бы и не грабил, но больше ничего не умею делать. Вот если бы ты меня к себе взяла? У нас, иногда, тоже бывают иконы после грабежей, но мы в них ничего не понимаем, поэтому не связываемся. Хочешь, я тебе их буду таскать, а ты их толкать. Идет?

Ничего себе. Ученик, блин! А я, значит, профессорша или, на крайняк, учителка! Я сразу поняла, что он ищет возможность постоянно бывать у меня в доме и выслеживать, когда денег будет побольше. Никакая учеба его не интересует. Правильно говорит пословица: «там где капуста, там жди козла».

«Неужели ты думаешь, что кто-то что-то тебе когда-то покажет, даже если из кормушки будет сыпаться через край? Но пускай себе походит. Это все же лучше, чем смерть или увечье. А там мы еще, действительно, посмотрим, кто умнее. Тем более, что я ни за какие коврижки не буду продавать краденое. Масть у меня не та», – решила я молча.

Я позвонила в никуда, сказала, что все у меня хорошо, но чтобы вечером приехали, а когда вернулись его подельники, естественно ни с чем, они были поставлены в известность, что я не виновата, а грузить будут Галю и Сашку.

Оказалось, что наколотый у них главный!!!

А тут ему все так хорошо разжевали. Ничто так не способствует душевному спокойствию, как полное отсутствие собственного мнения.

Что там было дальше с этой семейной парочкой, я не знаю. Я больше никогда и ничего о них не слышала. Наверное, свернули на боковую улицу, да и заблудились… А я вначале что-то там про любовь… про музеи… про балет. А на самом деле все так прозаично, что даже иногда глазам очень больно. Поделом, значит! В первую очередь мне…

Удивительны дела твои, Господи! Но ты всегда меня охраняешь. Я буду на ночь молитвы читать. Еще я один оберег знаю, еще языческий: «Вот тебе кукиш, что хочешь, то и купишь. Купи себе топорок, руби себя поперек».

Сидела бы я дома до полного прохождения реабилитации в глазу. Но разве от своих мужиков что-то скроешь? Бобсон что-то нюхом пробил и явился поутру. Как меня увидел, так и поволок к врачам. Бошку опять зашили, в глазики дали капелек капать. Потихоньку зрение восстановилось. В результате пришлось мне сидеть дома безвылазно в течение целых двух недель.

И жизнь потекла дальше. Стал ко мне этот противный и бритый похаживать. Звали его, оказывается, Георгий. Жора, то бишь. Мы оба стали делать вид, что я его учу. Я и правда ему все показывала и рассказывала про иконы. А он делал вид, что слушает и понимает. Иногда Жора целыми вечерами заседал у меня на кухне, как будто ему некуда было деваться. Иногда задавал совершенно дурацкие вопросы, а однажды спросил такое, что вошло надолго в наш обиход:

– Почему ты такая умная? Где набралась?

Мне тогда очень понравилось мой ответ:

– Я свои мозги всосала с молоком моей матери, не из хрена же!

Прошло какое-то время. Позвонила я как-то Наташке узнать про квитанции и напоролась на Толика. Он мне поновой:

– Люблю, люблю…

У меня к тому времени глазики прошли, я шить начала. Почти половина моих заказчиц были из «Росконцерта». Куда от них деваться? Толик через них и прознал, где я живу. И давай являться и нудеть про любовь. А тут еще и Бобсон ему про мои разборки рассказал. И давай они на пару мне доказывать, что бабе одной жить опасно, мало ли что может случиться… Уговорили. Хочешь, не хочешь. Вот тогда мы и решили опять поменять жилье, уехать подальше от Москвы, ети ее мать. Няхай!

Через Ежи Ращевского мы нашли дом за городом. Хотя и дореволюционной постройки, но крепкий, как старый дуб. Находился он в деревне Немчиновка, третий дом за углом от электрички. Туда мы и переехали.

С тех самых пор все и полетело в тартарары…, дико хохоча и набирая скорость!

Именно тогда в нашей жизни и начались ошалело-глобальные перемены. Именно тогда рассыпался чечено-молдавско-еврейско-азербайджанский коллектив. Понаровская влюбилась в Вэланда Рода. Правда, он для этого приложил максимум усилий. Будучи вегетарианцем, на гастролях, по утрам, он бегал на рынок и к ногам проснувшейся Ирины бывали брошены утренние цветы в росе, свежий творожок, сметанка и свежайшие соки, сделанные самоличными отелловскими ручками. Ножка, которая опускалась утром из-под одеяла, была обцелована нежными черненькими губками.

И все это вдали от столицы и нашего знаменитого критика. Он-то не ездил с Ириной на гастроли, а занимался делами в Москве, доверив подглядывание, подслушивание и подстукивание Толику. Нашел, кому доверить. Мой третий муж и хорошо поставленное дело способен был загубить…Что и случилось.

С очередных гастролей Ирина и Род спустились по трапу самолета к встречающей публике как муж и жена, под руку, и сразу же объявили народу, что будут жить вместе. И это независимо от того, что у Вэланда уже была молодая жена с трехмесячным ребенком на руках, которая тоже встречала его прямо в аэропорту, рядом с Юрой Воловичем.

Так закончилась работа Толика с Ириной Понаровской. Аминь.

Месяц Толик валялся на диване. За городом страдать очень тоскливо, особенно под заунывный осенний многосерийный дождик. А в тот год осень была очень сопливая и нудная. В результате вода подмыла наше крыльцо и одна из моих клиенток там провалилась.

Почему желающих прийти на шашлыки бывает значительно больше, чем хотящих помочь отремонтировать крыльцо? Приехали только Ежи да мой водитель Сашка. Ну и мы вдвоем.

Ремонтеры, блин.

Ремонтировать взялись после обеда, потому что с утра опять сильно лило. Решили приколотить три новых доски. Но не тут-то было. Крыльцостало разваливаться прямо под руками. Пришлось искать в сарае подручный материал и инструмент – кирпичи и лопаты. Ямы копали аж два дня. Выпили за это время семь бутылок водки, я не успевала резать бутерброды и жарить на улице мясо.

Первую яму, которая была ближе к углу дома, вырыли как-то быстро, а вторую копали уже в холодине и полной темноте, поэтому, когда Толик наткнулся лопатой на что-то гулкое, никто не обратил внимания. Кирпич, наверное. Но этот кирпич не переворачивался лопатой. Тогда в яму влез Еж и только через двадцать минут кряхтенья и мата вытащил, точнее выкатил по стенке наружу старый чугунный горшок.

В таких моя бабушка Юля корове и свиньям в печи картошку парила. Горшок был залит сверху черным гудроном, который засох за сто лет до моего рождения и никак не поддавался ни ножу, ни лопате. Тогда три мужика, кряхтя и приседая, потащили горшок к сараю. Там лежал здоровенный валун, об который они с размаху и тюкнули горшком. Дальше наступила паралитическая тишина, потому что мужики развалились на земле в стороны, а наружу вывалилось что-то блестящее и звонкое и тоже развалилось россыпью по свежей, только что основательно политой осенним дождичком земле.