Конь в пальто - Ирина Лукьянова

Пардон! Это я вас слушаю! Это вы мне хотели рассказать что-то эксклюзивное! Девочки с ногтями смотрят на меня с безмятежным интересом. Начинаю выкручиваться.

— Расскажите, пожалуйста, какие у вас новые социальные программы.

— А у нас новых никаких программ. Одна есть, она работает уже шесть лет, в этом году мы только расширяем ее объем.

— Насколько?

— А что я вам буду рассказывать, мы же вам подготовили справку, Лена, где справка?

— Сейчас, Пал Сергеич, — передо мной ложится справка о социальных программах на четырех страницах десятым кеглем. Для создания пяти строк в раздел новостей — более чем достаточно. Листаю. На последней странице обнаруживается фраза:

«Вопросы, которые может задать журналист Кафтанова Екатерина» — и список из десяти вопросов. Хоть посмотреть бы, интересно же. Одна девочка задумчиво рассматривает ногти, другая смотрит в рот Пал Сергеичу.

— Расскажите об истории программ.

— Эта информация есть у вас в справке.

— Насколько удачно, по-вашему, сотрудничество с вузами, если из ста студентов, проходивших стажировку, вы за это время взяли на работу только двух?

— Откуда у вас эта информация?

— С вашего сайта.

— Это вопрос, скорее, начальнику отдела учебных программ. Мы несколько отклоняемся от темы.

Что же там в теме-то, интересно? Открываю. Читаю.

«Вопросы, которые может задать журналист Кафтанова Екатерина:

Расскажите, как Вы понимаете свою миссию?

Что для Вас означает социальная ответственность?

Как в Компании осуществляется принцип преемственности поколений?»

Журналист Кафтанова Екатерина, насколько я ее знаю, не может задавать таких вопросов.

Начальник начинает злиться. Девочки с ногтями с надеждой смотрят на меня. Я спрашиваю о перспективах. Начальник произносит пятиминутную речь о социальной ответственности бизнеса. Я конспектирую.

— У нас существуют корпоративные процедуры согласования, — говорит начальник. — Пришлете текст, мы просмотрим и исправим.

— Нам присылайте, — просыпаются, наконец, девочки. — Мы все согласуем и исправим.

Звонок: как там твой палец? Мам, я деньги в кошелек прятал, а у меня сто рублей ветром унесло на дорогу, я погнался и упал… Мам, я штаны порвал на коленке.

Две реальности

С утра я варила борщ, а потом поехала на конференцию нефтяников. В огромном зале сидели дядьки. Серьезные дядьки за сорок, некоторые младше, но уже с залысинами. В серьезных белых рубашках и серых пиджаках. Некоторые в синих. Дядьки с бровями и дядьки с лысинами, с наушниками в ушах, с дорогими часами, с именными табличками, с кожаными делегатскими папками на столах. Их было много, и они были хозяева. Я смотрела на них, слушала и думала, что никаких революций в стране не будет, ничего они не отдадут… А потом вспомнила, как сидела в другом зале среди таких же серьезных дядек, на другой конференции, и тоже сосредоточенно писала на диктофон — и где они теперь, и где их компания, — иных уж нет, а те далече, а я вот она, и пиджак все тот же, так нового и не купила. Я тоже пришла в сером пиджаке.

Меня посадили за столик с краю. Включила диктофон, разложила блокнот, стала слушать. Подперла щеку рукой. От руки, как ни намывала я ее после борща душистым мылом, пахло сырой картошкой, морковкой, луком и чесноком. На пальцах остались малиновые пятна от свеклы.

Чеснок и свекла уверяли, что в них-то и есть вся правда, что они-то и есть настоящая моя жизнь, я отмахивалась, продолжая строчить (на случай, если диктофон подведет). Да ну, вот же я, вся такая в сером пиджаке, сижу и занимаюсь делом, в котором я немножко понимаю, кто еще в нашем журнале может написать о таком событии понятно, нормальным русским языком?

Чеснок сказал: а как выйдешь на кофе-брейк, как прольешь себе на грудь кофе, ручки-то трясутся, — ну что, твоя это реальность?

А свекла сказала: а станешь мини-интервью собирать, да как сказанешь глупость, а потом три дня будешь краснеть, как я, при одном воспоминании?

А морковка добавила: я-то хоть вкусная, а это что — вот это тебе нравится? Когда ты на даче лежишь в траве и хрустишь молодой морквой — это правда, а когда ты вслушиваешься в доклад, посвященный проблемам транспортировки нефти и думаешь о прокладке новых трубопроводов — то не следует ли задаться вопросом, какого рожна ты делаешь среди этих дядек, ведь ты и сама по-хорошему понимаешь, что не здесь твое место?

Когда ораторы менялись, я незаметно сунула руку в сумку, где пузырек духов, и потерла распылитель пальцами: нечего меня отвлекать свекольными разговорами!

А в кофе-брейк устремилась туда, где стоял особенно бровастый персонаж, сильно мне нужный для мини-интервью, и так целеустремленно к нему шагала, так старалась сохранять непринужденный вид, что споткнулась, естественно, о задравшийся край ковровой дорожки, и грохнулась, диктофон в одну сторону, батарейки из него в другую, сумка в третью, а из сумки вылетел и покатился прямо под ноги какому-то председателю совета директоров высохший каштан, о существовании которого я даже не подозревала.

Насилу вспомнила: Машка по осени подбирала на улице каштаны, потому что какой же нормальный дошкольник пройдет мимо блестящего каштана, и набила ими все свои карманы, а когда карманов не хватило, стала набивать мою сумку.

Первая реальность любит напомнить о себе. То игрушкой из киндер-сюрприза в носке сапога (она почему-то начинает колоться не по дороге, а где-нибудь на редколлегии). То на входе в чей-нибудь офис-билдинг достаешь паспорт, а к нему прилип разноцветный ком пластилина. То ежедневник откроешь, а там на весь разворот раскорячилась кошка с хоботом и копытами, нарисованная контурным карандашом для губ.

Нет, пожалуй, и вторая реальность вторгается в первую, но делает это не так активно, не так настырно, она занята собой, и ей дела нет до нас; напоминает о себе осколками корпоративных кружек, рекламой аудиторской компании на полях клетчатых черновиков с грязной Сашкиной алгеброй.

Впрочем, все это я думаю только потому, что мне скучно слушать про трубопроводы.

Свекла: ага, ага?!

Тяжел камень

Собака ловит момент, когда я посмотрю на небо, потому что сразу можно сожрать с земли что-нибудь гнусное. Поэтому на небо я не смотрю. Я смотрю на землю, где полно еды. Собака придает зрению особую остроту: тут хлеб, там сосиска; тут бутылка пива, там печенье. Вот целый очищенный мандарин на снегу, там яблоко, здесь селедочная голова, а поодаль обгрызенный до костей голубь, только перья крыла торчат. Несметные россыпи куриных костей и плесневых крошек, обертки и упаковки, пакеты и бумага… Фу, нельзя, плюнь. А что это небо — серый поплинчик в черную веточку.

Вчера был первый снег. Сашка сидел на кухонном окне и смотрел на белую небесную муть в серую снежную крапину — и не сделал домашку по русскому. Я узнала об этом сегодня.

Джесси, почуяв снег, сходит с ума: подпрыгивает, обсыпается белым пухом, с наслаждением внюхивается, морщит нос и закапывает его в снег по самые глаза. Вынимает со снежным пятаком на кончике. Она носится и лает, размахивая хвостом, и демонстрирует такое откровенное щенячье счастье, что приходится даже временно забыть, что в моей жизни все идет не так. Мы бегаем, толкаемся, возимся и валяемся в снегу, и все бы хорошо, но двойка по русскому и укладывание спать, но дедлайн завтра в одиннадцать утра, но проверить, исправлена ли ошибка в полосе, как же мне надоели эти мысли, почему же они не дают мне жить.

Только забудешься, только обрадуешься, только в первый снег зароешься носом, только приподнимешься, наоборот, над землей сантиметров на пять — уже несутся, маленькие, черные, жужжат наперебой, торопятся, напоминают:

— А ты не забыла, что в пятницу родительское собрание?

— А ты послала текст на визу?

— А ты внесла правку?

— Нет, ты не внесла правку!

— И кто ты после этого?

— А маме ты позвонила?

— Не позвонила, а знаешь уже сколько времени?

— А ты обещала Сашин класс на экскурсию записать, а сама третий день не звонишь, и кто ты после этого?

— Кто ты после этого?

— А помнишь, что ты сказала?

— Стыдно?

— Ой, как стыдно!

— Стыдно даже в зеркало смотреть!

— И нечего смотреть, что ты там увидишь!

— Ты старая!

— Ты некрасивая!

— Ты растяпа!

— Ты растрепа!

— Это непростительно для профессионала!

Они кидают в меня камни. Я ловлю их всей душой, как авоськой. Моя авоська полна камней.

И упало каменное слово на мою еще живую грудь. Сашка мне сказал месяц назад «я тебя ненавижу». Вряд ли он так уж сильно имел это в виду. Он просто был зол, что я заставляю его закончить доклад по истории. Он не извинился — сделал вид, что забыли, и так все хорошо. Я сложила камень в авоську.