Обвиняемый - Игорь Ефимов

Кристина: Эй, штурман, заспался?! Ну-ка, полный вперед!

Оля: Нет, мало. Нужно причалить и пересесть в гоночный автомобиль. Хасан, у вас ведь найдется?феррари? на четверых?

Грегори: А я бы предложил другое: начать движение – борьбу – за снижение скорости слишком быстрых. Ишь разогнались эти, в самолетах! Долой неравенство скоростей! Пусть летящий лайнер возьмет нашу яхту на буксир.

Хасан: Наше тело не чувствует абсолютную величину скорости – только замедления и ускорения. Точно так же и душа не чувствует абсолютных размеров свободы – только утраты ее и расширения. Мы горюем об утратах, радуемся расширениям. Но не нужно забывать, что от слишком высоких ускорений тело человека может разорваться. Точно так же от слишком быстрого расширения свободы разрывается душа. Много людей с разорванной душой – в стране начинаются бунты, погромы, революции. Что мы и видим в десятках стран, слишком быстро рванувшихся за призраком свободы.

Оля: Смотрите, какой славный домик там на берегу, за деревьями.

Хасан: О, это чудесное место – Дом-музей Вашингтона Ирвинга. Мы и туда должны устроить совместную экскурсию.

Кристина: Я бы тоже хотела заснуть, как Рип Ван-Винкль, и посмотреть, что здесь будет двадцать лет спустя.

Хасан: Правда превосходный писатель? Конечно, первым делом я прочел его жизнеописание пророка Мухаммеда. Уже двести лет назад он представил американцам ислам без ненависти и предвзятости. А потом в руки попалась его?История Нью-Йорка?. Я хохотал и не мог остановиться. Его юмор бесподобен. Помните, про шеренгу наступающих солдат:?Полные гнева и капусты??

Грегори: Все же эту книгу правильнее было бы назвать?История Нью-Амстердама?. Он ведь кончает серединой семнадцатого века, когда город перешел от голландцев к англичанам.

Оля: Да, я тоже запомнила смешные сцены оттуда. Как во время войны со шведами голландскую армию спасло только то, что – цитирую приблизительно -?шведы держались своей всегдашней привычки – в момент выстрела закрывать глаза и отворачиваться. Смертоносный залп поразил стаю диких гусей, которые все пошли на ужин сражавшимся?.

Хасан: Но, отсмеявшись, я все же задумался: а почему голландцы без боя сдали город англичанам? Ведь были не трусы, в Европе отбились и от Испании, и от Франции. И их вождь, легендарный губернатор Нью-Амстердама Питер Стайвессон, яростно призывал их сражаться, стучал своей деревянной ногой. А они предпочли капитулировать, и город из Нью-Амстердама превратился в Нью-Йорк.

Грегори: Задумались – и нашли ответ?

Хасан: Мне кажется, голландцы сдались потому, что в условиях капитуляции, предложенных англичанами, ничто не угрожало их достоинству. Им были обещаны неприкосновенность их имущества, неприкосновенность протестантской веры, право продолжать торговлю со всем миром и путешествовать, право учить детей на родном языке и оставлять им в наследство накопленные богатства. Единственная перемена: власть голландского губернатора переходила в руки наместника английского короля. Но это не грозило им утратой реальных и важнейших свобод.

Оля: А почему же так долго и упорно сопротивлялись индейцы? Двести, триста лет все попытки колонистов, а потом – американцев заключить мир с ними проваливались одна за другой. Хотя условия предлагались щедрые.

Хасан: Все потому же. Белые предлагали индейцам построить мельницы и школы, научить пахать землю и разводить скот, запасать продукты на зиму и лечить от болезней. Но они хотели, чтобы индеец перестал быть воином. А для него это означало полную утрату достоинства. Человек, выпустивший из рук томагавк, нож, лук, превращался в его глазах в подобие животного. Жизнь теряла смысл – поэтому он готов был идти на смерть, отстаивая привычный ему уклад и обычаи.

Грегори: И в сегодняшнем мире?

Хасан: Боюсь, то же самое. Американцы и европейцы верят, что они несут блага свободы народам Третьего мира. И не видят, что требуемые ими перемены губительны для чувства собственного достоинства тех, кого они хотят облагодетельствовать. Хотят расширить права, но забывают, что расширить чьи-то права можно, только отняв их у других. В мусульманском мире считанные образованные изгои вроде меня согласятся – смирятся – с утратой полновластия внутри своей семьи. Пусть он беден, пусть злоба и жадность могут отнять у него даже последний клочок земли и лачугу. Но внутри своей семьи он царь. Для него представить себе, что жена может потребовать развода, уйти, забрать детей, – кошмар, страшнее которого быть ничего не может. Лучше смерть. А ведь равноправие женщин – необходимое условие того, что принято обозначать словом?демократия?. Отсюда – волна воинов-самоубийц, конца которой не видно.

Оля: Неужели вы оправдываете атаки террористов?

Хасан: Слово?оправдывать? содержит внутри себя слово?право?. То есть закон, справедливость. Оно применимо только там, где люди подчиняются одним и тем же законам. Я ненавижу террористов не меньше, чем вы. Они убили моего брата во время захвата мечети в Мекке. Но чтобы бороться с ними, необходимо понимать пружины страстей, движущих ими. Мне кажется, западные политики предпочитают закрывать глаза на мотивы террористов и наносить ответные удары вслепую – благо бомб и ракет хватает.

Грегори: Вы можете предложить другие методы борьбы? Что нужно делать, как защищаться? Вот мы сейчас проплываем под мостом Тапан-зи. Что помешает фанатику с деньгами купить яхту вроде этой, нагрузить ее взрывчаткой, пришвартоваться к одной из опор и включить детонатор? Или даже использовать взрыватель замедленного действия, чтобы спустить надувную лодку и уплыть в безопасность?

Хасан: У меня нет ответа на ваш вопрос. Даже если запретить всем мусульманам въезд в страну, может появиться христианский проповедник любви вроде Джима Джонса, который отравил девятьсот своих последователей в Гайане, вместе с детьми и стариками. Или Дэвид Кореш – сто заживо сожженных в Вэйко-Техас. Или Тимоти Маквей – двести взорванных в Оклахоме. Ни один народ и ни одна вера сегодня не могут похвастаться монополией на злобу, ненависть, жестокость.

Оля: Зато есть монополия на нефть. Или почти монополия. Ведь все богатство вашей страны покоится на нефтяных запасах. А что, если они вдруг истощатся? Или русские откроют новые запасы в Сибири и зальют рынок дешевой нефтью?

Хасан: Это может прозвучать странно, но должен вам сказать, что только половина богатства Аравии вырастает из нефтяных скважин. Вторая половина наших сокровищ была спрятана не в земле, а – как ни парадоксально – в Коране.

Оля: Вы имеете в виду духовные сокровища?

Хасан: Отнюдь нет – самые материальные, исчисляемые в долларах, фунтах, франках, лирах. Дело в том, что вся территория Аравийского полуострова считается у мусульман священной, поэтому владеть землей на нем может только гражданин арабского государства. Если французская, немецкая, итальянская корпорация покупает концессию на строительство завода, аэродрома, торгового центра в Аравии, она обязана войти в партнерство с арабом, который будет формальным владельцем земельного участка. Как вы понимаете, комиссионные, получаемые им, могут составить весьма крупную сумму.

Кристина: А в других странах?

Хасан: В Америке таких законов нет. Я могу купить любой участок земли и стану полноправным владельцем его. Когда европейцы приплыли в Индию и Китай, земля в этих странах не считалась священной. Европейцы могли купить нужные им участки у раджи или мандарина и устроить на них хлопковые или чайные плантации, выращивать джут, каучук, пряности и богатеть, богатеть. Именно так им удалось колонизировать эти великие империи. Саудовской Аравии колонизация не грозит.

Грегори: Продавать земельные участки – дело, конечно, прибыльное. Но в Нью-Йорке был один гений, который додумался продавать иностранным туристам Бруклинский мост.

Оля: Ты шутишь?!

Грегори: Ничуть. Его звали Джордж Паркер. У него была контора в Нью-Йорке, где он держал горы фальшивых документов, якобы подтверждавших его право владения. Он уверял доверчивых покупателей, что они разбогатеют, взимая плату за въезд на мост. И некоторые, совершив сделку, даже пытались устроить въездные кассы, но полиция прогоняла их. В летние месяцы Паркеру удавалось совершить две-три продажи в неделю. И не только Бруклинского моста. Музей Метрополитен, Статуя Свободы – покупатели находились на все. Продавая могилу генерала Гранта, Паркер обычно объявлял себя внуком героя.

Оля: Но неужели никто из одураченных не пожаловался, не обратился в суд?

Грегори: Жаловались многие, но Паркер обычно успевал перенести свою контору в другое место. Когда полиция являлась, она находила лишь пустое помещение с табличкой?сдается? на дверях. Только после третьего ареста и суда этот гений получил приговор?пожизненно?. Кончил свои дни, бедняга, вон за теми стенами.