Оскал «Тигра». Немецкие танки на Курской дуге - Юрий Стукалин

Во рту пересохло, но я надсадно кричал приказания экипажу. Нашим танкам удалось выровняться, и мы выдавливали русских с поля боя. Рядом с нами бежали гренадеры, стреляя по врагам из карабинов.

И тут метрах в восьмидесяти левее от нас я заметил «тридцатьчетверку» с номером «303»! Она двигалась не как остальные русские машины, поэтому мой глаз на ней зацепился. Другие танки отступали, пятясь назад, надеясь, что лобовая броня спасет их от наших снарядов. Разворачиваться у них не было времени. А «триста третий» быстро несся вдоль линии атаки, повернув башню на девяносто градусов в сторону наших машин. Находясь в движении, он умудрялся огрызаться огнем, не теряя при этом скорости. Вокруг него рвались снаряды, но удача пока была на его стороне. Да и результативность выстрелов была великолепной. Я видел, как ему удалось поразить две цели!

Сердце мое едва не выпрыгнуло из груди, в висках застучало.

— Зигель, цель на десять! Бронебойным! Ланге — стоп!

Орудие ухнуло, выплескивая снаряд, но мы промахнулись. «Триста третий» уверенно набирал темп и уходил в сторону, где был небольшой лесок. Еще немного, и русский мог достичь его кромки, скрыться. А потом может объявиться у нас на фланге и будет безнаказанно бить по бортам с малой дистанции. Нельзя терять ни секунды!

— Ланге! Преследовать цель!

— Командир! — встревожился механик-водитель. — Мы рушим строй!

— Плевать! Шварц! Бронебойный!

— Командир, — попытался образумить меня Зигель, — нам его не догнать!

Я должен был достать этот танк, это было делом чести:

— Выполнять! Ланге — восьмую передачу! Шварц — снаряд!

Поглощенный слепой ненавистью, я ничего не соображал. Не думал о том, что в движущуюся «тридцатьчетверку» наш наводчик не попадет. Не приспособлен «тигр» для этого. Я ни о чем не думал, кроме как о моей цели. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и я выпрыгну из машины и сам побегу за «триста третьим», так медленно мы тащились.

В наушниках раздался надрывный крик Клога:

— Беккерт, держать строй!

Но мне было наплевать. В Т-34 находился танковый ас, и он был моим личным врагом.

Русский механик-водитель лихо лавировал между разбитыми машинами и максимально использовал местность для укрытия от снарядов. Каждый холмик был ему помощником, любой овражек защищал его.

В этой погоне я совсем потерял голову, сосредоточившись на своей цели, и упустил из виду, что мы оторвались от основной группы. Теперь из охотников мы сами превратились в жертву. На нас посыпался град снарядов. Ланге, следуя моему приказу, гнал на полной скорости, но расстояние между нами и «триста третьим» не сокращалось. Удача отвернулась от нас. «Тигр» сильно тряхануло, он завертелся на месте, лишенный левой гусеницы.

— Мы подбиты! — орал Херманн, но я и сам понимал, что мы влипли. «Триста третий» победно въехал на холм, чуть притормозил и тут же скрылся в чаще леса.

— Все из машины! — хрипел я. — Менять траки! Быстро!

Но никто не желал подчиниться вздорному приказу. Менять траки на гусенице в разгар боя под шквальным огнем — неоправданное самоубийство. Тяжелая, сложная процедура, занимающая много времени и требующая серьезных физических затрат.

Я сам выскочил из люка, забрался на корму и вытащил инструмент. Вокруг свистели пули, рядом рвались снаряды, но я не обращал на это никакого внимания. Я ползал у разбитой и сползшей с опорных катков гусеницы, кляня все на свете, и остервенело пытался ее приподнять.

Первым не выдержал Карл Ланге. Он выскочил из своего люка и попытался оттащить меня с линии огня. Я отбивался, материл его последними словами.

Взрыва я не услышал. Просто увидел, как Ланге выпрямился во весь рост и посмотрел на меня с удивлением, будто в первый раз видел. Мне показалось, что Карл простоял целую вечность, как вдруг он дернулся и завалился на меня, заливая кровью из пробитой осколком груди.

Только тогда я понял, что произошло непоправимое. И причиной тому охватившее меня в пылу боя безумие.

Мой механик-водитель ефрейтор Карл Ланге, мой друг — погиб, и ничего уже нельзя изменить. Ничего! Как я мечтал в эти минуты, чтобы время повернулось вспять! Откатилось всего на каких-то пару минут!

— Господи! — ревел я, стоя на коленях перед лежащим телом моего друга. — Господи, почему?!…

Я не помню, сколько простоял на коленях возле тела Ланге. Наши танки успешно продвигались вперед, оттесняя русских, бой шел уже где-то вдали. Карл лежал ничком, а я рыдал возле него, не видя, что «тигр» горит, и Зигель, Шварц и Херманн пытаются сбить пламя из огнетушителей.

Дальнейшее тоже было, словно в тумане. Зигель обожженными трясущимися руками передал каждому по сигарете. Не знаю, что ощущали мои друзья, но я чувствовал себя выпотрошенным и опустошенным до дна. Казалось, что мою душу вынули из меня, оставив только бренную плоть, убив во мне все человеческое.

ГЛАВА 12

Мы пробыли в ремонте несколько дней. Повреждения нашего «тигра» оказались столь серьезными, что рабочие над ним трудились в несколько смен беспрерывно. Помимо разного рода мелких проблем, был сильно поврежден двигатель, его пришлось полностью перебирать. Злосчастный вражеский снаряд не только погубил нашего механика-водителя Карла Ланге, но и едва не угробил машину. Если говорить о танке, как о человеке, то наш «тигр» был фактически при смерти, и ремонтники без отдыха пытались воскресить его к жизни.

Я смотрел на парней из ремонтных мастерских с сочувствием, понимая необходимость на передовой каждого танка. Ребята не отходили от искалеченных стальных машин ни на минуту, спали урывками тут же на месте. Видел, как один ремонтник умудрился соорудить себе лежанку прямо между опорными катками и гусеницей танка T-III. Вокруг стоял грохот инструмента, несмолкаемый звон бил по ушам, а измученный механик спокойно спал, не обращая на весь этот шум никакого внимания.

Карла мы похоронили с теми почестями, на которые был способен в данных обстоятельствах Вермахт. Его и других погибших в том бою солдат предали земле здесь, где уже был глубокий тыл. Похоронная команда подготовила могилы и деревянные кресты, на которых были написаны имена и звания погибших. Дивизионный капеллан читал отходную молитву, а мы стояли, склонив головы, отдавая последнюю дань нашим парням.

Слезы текли у меня по щекам, я был не в силах скрывать их. За два дня я потерял двух близких людей, и в обоих случаях их смерть непосильным грузом ложилась на мои плечи.

Выстрелы прощального салюта громким, раскатистым эхом прокатились по округе, заставив меня вздрогнуть. Каждая пуля, выпущенная в небо, казалось, ранила мое сердце.

Церемония закончилась, а я еще долго стоял, глядя на свежеструганый крест с написанными на нем готическим шрифтом буквами. Издалека доносился грохот канонады, ставший уже неотъемлемой частью окружающей действительности. Подумал вдруг, что теперь мне всегда суждено слышать его, и оттого стало еще горше на душе. Я повернулся и быстро зашагал прочь от могил.

Наш экипаж разместили в одном из домов вместе с гренадерами «Великой Германии». Эти ребята находились в резерве и наслаждались каждой свободной минутой нахождения в тылу. Кто-то играл на аккордеоне или губной гармошке, кто-то резался в карты, а остальные, и таких было большинство, — отсыпались.

Нашему экипажу было не до веселья. Мы потеряли отличного парня и первоклассного механика-водителя, а наш «тигр», словно шрамами, покрытый следами попадания снарядов, был сейчас бесполезной грудой металла. Какое, к черту, веселье?!

Больше всего я боялся, что после произошедшего мой экипаж отвернется от меня, но этого не произошло. Напротив, парни старались растормошить меня, как умели. Сквалыга Зигель задаривал «Шока-колой» и сигаретами, Херманн порывался вести со мной отвлеченные беседы, а Шварц постоянно рассказывал забавные истории о своей бурной юности. Никто не обвинял меня. Напротив, они всячески давали понять, что сорваться в бою легко мог каждый из них. Я был искренне им благодарен.

Если у меня на душе висел тяжкий груз, то ребята достаточно быстро оправились после потери. Мы были на войне и не в первый раз теряли здесь близких людей. Я же чем дальше, тем глубже переживал произошедшее и находился на грани отчаяния. Время тянулось медленно, бездействие утомляло сильнее любой тяжелой работы. Я жаждал скорее оказаться на линии фронта и даже не для того, чтобы мстить за смерти друзей, а в надежде забыться, почувствовать скоротечность времени, где день — мгновение, а ночь — секунда.

И конечно, я жаждал расправы над неуязвимым «триста третьим». Как только я не уничтожал его в своих грезах, как только я не мстил за Отто и Карла! Говорят, что нельзя жить только ненавистью и жаждой мщения, эти чувства выжигают человека изнутри. Человек становится засохшим комком грязи. Но я только тем и подпитывал себя, а что произойдет после, меня не волновало. У меня было незаконченное дело, и только ради него я еще не пустил себе пулю в лоб, хотя такая крамольная мысль приходила на ум.