Тысячелетняя пчела - Петер Ярош

— Ну а остальные наши богатеи? — спросил с возмущением Мартин Пиханда.

— Этим-то плевать на народ! — сказал Петер Гунар.

— Тогда ничего не поделаешь! — сник Пиханда.

— Держаться надо, держаться! — сказал Орфанидес — Мы бедные, но достойные, честные и должны выдержать. Мы — народ! Только наши плечи могут стать опорой и для всего остального — поднимется и буржуазия, и капитал, и фабрики. Придет день, зло падет к нашим ногам, и мы растопчем его! Знайте, восторжествует коммуна — все будет принадлежать народу! Тогда отпадут и тревоги о нации, о языке…

— Неужто такое возможно?! Выпьем же за это! — поднял рюмку Пиханда.

— Сказки! — сказал Ондрей Надер. — Никогда! Никогда и нигде не найти такого уголка, чтоб так было!

Они с пониманием взглянули на него и молча выпили до дна. Потом снова налили и снова выпили. Красное смородовое вино понемногу разбирало их, пьянило. Учитель покачивал головой, улыбался, но ничего не говорил… Отозвался лишь после долгого молчания:

— А может, приспеет революция и все разрешит!

— Нет, революции я боюсь! — воскликнул Ондрей Надер.

— Что так? — спросил учитель.

— Она пострашнее войны! И знать не будешь, с какой стороны, кто и за что тебя пхнет!

— Тебе-то чего бояться! Тебя-то за что обижать?!

— Ха, будто мало до сих пор всыпали неповинному! — протестующе замахал головой и рукой Надер. — Дело обычное: с невинного не только одежду сдирают, но и шкуру.

— В этой революции именно тебе придется кой-кого пхнуть!

— А если я боюсь? — улыбнулся Ондрей Надер. — Или, может, просто особой охоты нет. С меня хватит и того, что имею, хотя его и не бог весть как много. А большего мне не надобно…

— Да речь не о том, что ты имеешь или что будешь иметь, — взволнованно сказал учитель Орфанидес и встал. — Не беспокойся, в революцию не разбогатеешь! Революция, она для того, чтобы установить справедливость между людьми. Это будет революция пролетариев, и они будут утверждать свою справедливость так, как ее двадцать лет назад утверждали парижские коммунары… Пролетарии должны соединиться! Все мы, бедняки, — пролетарии, мы должны соединиться, и да свершится наша воля! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — Учитель Орфанидес говорил взволнованно, простирая над столом руки, будто хотел обнять трех своих бывших учеников. Внезапно он сел и, изнуренный, глубоко и трудно задышал. — Эх, не будь я одной ногой в могиле, — добавил он тихо и как-то виновато улыбаясь, — сам бы непременно стал коммунаром!

— И я бы пошел за вами! — сказал Мартин Пиханда и налил в рюмки смородиновки. — А если Ондрей присоединится, нас уже будет трое…

— Ха-ха-ха! — рассмеявшись, Ондрей Надер перебил Пиханду. — Я же сказал, что боюсь революции. Французы двадцать лет назад с этой своей коммунией тоже прогорели.

— Когда-нибудь она должна удаться! — отозвался Петер Гунар, который молча слушал. — Нынче в Венгрии о революции можно мечтать только в конюшне, в пчельнике или вот так, за столом. В любом другом месте тебе заткнут глотку и сунут в каталажку. Но когда-нибудь все переменится! И тогда люди начнут мечтать вслух…

— Не только мечтать, — сказал учитель. — Сожмут кулаки и начнут бороться.

— Гм! — ухмыльнулся Ондрей Надер. — Лишь бы эти мечтатели не очутились там, где нашел свой конец мужицкий король Юрай Дожа[27]. На раскаленном железном троне, с горящей короной на голове! А Дожовым собратьям пришлось еще и его испеченного мяса отведать да косточки обглодать! Нет, не хотел бы я влипнуть в такую историю, меня вовсе не тянет полакомиться вашими зажаренными ляжками.

— Ондрик мой, — обратился к нему учитель, — мы живем не в начале шестнадцатого, а в конце девятнадцатого столетия…

— Ну и что? — рассмеялся снова Ондрей Надер. — Поди-ка отбери у буржуя фабрику за так, безвозмездно и добровольно! У него деньги, у него и сила. И если удастся ему одолеть бедняка, он не только его выхолостит, но и голову снесет. Что феодал, что буржуй — в лютости они одинаковы…

— Надо стравить богатеев, пускай сожрут друг друга! — отозвался Петер Гунар.

— Не такие они дураки! — усмехнулся Надер.

— Ну тогда мы их слопаем.

— Легко сказать, да трудно сделать!

— Так уж никто и не сладит с ними?

— Нет, друг! Не верится, чтоб это кому-нибудь удалось.

— Неужто мир всегда будет так несправедливо устроен? — воскликнул Мартин Пиханда и грозно ударил кулаком в стол — даже рюмки подпрыгнули.

— Господа были и будут! — высказался Ондрей Надер. — А если оно так, то и несправедливость останется…

— Не останется, дорогой Ондрик! — сказал Орфанидес— Если бы я думал, что все останется как есть, я перестал бы верить в человека, в людей… Лучше уж умереть! Если бы я в это поверил — жизни бы себя лишил! Нет, нет!

У старого учителя сорвался голос, потом и вовсе пропал, и по лицу потекли слезы. Плакал он с закрытыми глазами. Мужчины переглянулись, погрозили друг другу пальцами. Стояла долгая тишина, пока наконец Мартин Пиханда не затянул: «Если ты кузнец умелый, так скорей берись за дело, ты подкуй меня, подкуй!» Ондрей Надер и Петер Гунар присоединились, и все трое затянули второй куплет: «А ковать коль не умеешь, коли в том не разумеешь, так оставь меня, оставь!» А стали повторять первый куплет, учитель открыл глаза, улыбнулся и тоже подхватил.

Они перестали говорить о политике, и им сразу стало лучше и легче. Пели они до полуночи и продолжали бы до утра, да женщины разогнали их.

4

Жуфанкова артель поутру наспех привела себя в порядок, и в полшестого все уже были у новой постройки трактирщика. Грундиг встречал их с бутылкой в руке. Широко расставив ноги и улыбаясь, собрался поднести им по рюмке.

— Погодите! — удержал Жуфанко нетерпеливую руку трактирщика. — Видите там этих ребят? Что это должно означать?!

Те стояли, опершись о стены соседнего дома. Их было двенадцать — среди них Жуфанко узнал каменщиков Митану и Балцо. Они скручивали цигарки, покуривали, но при сем пристально следили за трактирщиком и Жуфанковой артелью.

— А плюньте на них, на этих золоторотцев! — рассмеялся трактирщик, настойчиво всовывая в руку мастера рюмку. — Работать неохота, хотя за душой ни гроша.

— Вчера мы с ними толковали, — признался Жуфанко, — они просят больше того, на чем мы сошлись, но это ваше и их дело. И все ж таки нам бы хотелось каждое утро просыпаться в добром здравии!

— Неужто вы их боитесь? — ухмыльнулся Грундиг. — Пусть только посмеют тронуть вас — жандармы тут же их сцапают. Еще есть какая-то справедливость на свете!!

— Так дело не пойдет! — сказал Жуфанко и взглянул на товарищей. — На такое мы своего согласия не даём.

— Будете работать или нет?! — рявкнул с вызовом трактирщик, расплескав в дрожащей руке половину рюмки.

— Ну как, ребята? — спросил Жуфанко. — Рискнем?

— Оно конечно, что до меня… — заколебался Само Пиханда-Пчела. — Вы же знаете, в душу вашу, — вскричал он вдруг, — что мне деньги нужны, женюсь я!

Трактирщик Грундиг злорадно рассмеялся.

— Зачем тебе жениться? — уязвил Пчелу Мудрец. — Не пори горячку, Мара еще обождет!

— Выпейте и айда работать! — понукал их трактирщик и опять налил рюмку верхом.

Жуфанковцы поглядели друг на друга, на трактирщика Грундига, на каменщиков, стоявших поодаль, и вдруг стали собираться. Трактирщик злобно фыркнул и опрокинул рюмку в себя.

— Так, стало быть, нет, мужики, язви вас в душу! — возопил Грундиг. — За ночлег заплатите!

— Нá вот и за вчерашнее пиво! — Жуфанко вдруг стал тыкать трактирщику и бросил ему под ноги гульден. — Айда, ребята! — крикнул он и гордо зашагал прочь.

Все двинулись за ним.

Местные каменщики издалека улыбались. Митана и Балцо, подбежав к жуфанковцам, крикнули почти разом:

— Ребята, каждому ставим по пиву!.. Только не у этого борова! Пошли в другое место! Пока найдете работу, в горле изрядно пересохнет!

Жуфанковцы выпили с собратьями-каменщиками, внесли и свою долю, а в семь утра уже отправились за тридцать километров в славный город Тисовец. В десять часов хлынул дождь, но в одиннадцать уже прояснело. В двенадцать они поели на скорую руку. Приунывшие, оглядели Кленовский Вепор и пошли дальше. В два часа были в Тисовце, а в четыре столковались отделать местный трактир на тех же условиях, какие предлагал им корчмарь Грундиг. Работы там было самое большее недели на три, но они решили остаться.

5

С лесов каменщику открывается больший простор, нежели крестьянину за плугом. Прошло два дня, пока Жуфанкова артель возвела вокруг всего трактира леса, а уж потом все могли полюбоваться на старинный городок Тисовец, который столетиями мостился на берегах реки Римавы у подножья Градова. С лесов все было ближе — словно под носом. И бугор Шайба, и величавый храм со стройной колокольней, липы и парк вокруг него, приход, тисовские усадьбы, река и крестьянские дворы. Вся римавско-гемерская область утопала в лесах, тут еще попадались последние могутные тисы. Гемерско-малогонтский комитат вытеснил Тисовец на свою северную окраину, но как раз оттуда и было рукой подать до Брезно, Банской Бистрицы, Зволена, Мартина и всего Липтова. При надобности, а она случалась нередко, можно было без труда добраться до Пешта, Вены и Прешпорка[28]. Угру с юга или севера могло казаться, что тисовцы расселились где-то в самой середке земли, однако те-то мудро решили, обосновавшись именно там: хоть и не обретались на самом перекрестке, но ни одна дорога не обходила их стороной. За долгие столетия тисовцы научились понимать, что одними господскими подачками сыт не будешь, и потому в недород, или когда град побивал урожай, или сгорали поля, либо по каким другим причинам не хватало картошки — они добывали себе пропитание в окрестных лесах и реках и так перемогали нужду.