Виллу-филателист - Хольгер Пукк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такой же приговор за несколько дней до этого оборвал жизнь двух школьников — Эриха и Рихарда.
Классный руководитель, который незадолго до исполнения приговора смог поговорить с Эрихом, докладывал директору школы:
— Он назвал себя убежденным коммунистом, был немногословен, внешне безразличен и спокоен, на губах улыбка…
О расстреле рассказал тот же учитель:
— После первого залпа, упав на землю, он гордо крикнул: «Стреляйте еще!»
О Рихарде говорили, что его привели на место расстрела окровавленного…
Из этой семьи в живых оставался один Рудольф. До него буржуйские руки палачей не дотянулись. Многие годы он еще преподавал в Ленинграде политэкономию.
На улице Йозепа Лаара в доме номер 19 сейчас живет маленький мальчик. Радостно бегает он по комнате. И не знает, что пятьдесят лет назад Рихард Вакманн вытащил тут из-под пола шесть пистолетов и много патронов… Ему еще слишком мало лет для этого. Но он обязательно все узнает, потому что его молодая мама знает, что здесь, в их квартире, прятали оружие…
Так память о восстании первого декабря живет из поколения в поколение.
Желтая скамейка
— Председатели совета отрядов, к сдаче рапорта приготовиться!
Команда ясная, звучная и умеренно резкая, как и полагается быть команде. Она несется по залу, ее слышат триста двадцать восемь пионеров, из них десять председателей совета отрядов, старшая пионервожатая, пять классных руководителей и гость с орденскими планками на груди.
Никто, кроме гостя, не удивляется, что Лайли так здорово отдает команды. Все уже давно привыкли к этому. Звание и обязанности председателя совета дружины Лайли исполняет уже второй год. С ней считаются, ею любуются, ее даже по-своему любят. Она хороший товарищ, великолепный организатор, она почти что незаменима.
Команда, сделав в зале свое дело, странным образом вернулась к Лайли. По крайней мере ей так показалось. Потому что лишь после того, как председатель первого отряда скомандовал «Равняйся!», только тогда Лайли отчетливо услышала и свою команду. И удивилась, что команда «Председатели совета отрядов, к сдаче рапортов приготовиться!» произнеслась как бы сама собой. Она удивилась и в то же время испугалась: «А вдруг вот так же, бессознательно, произнесла бы совершенно другую команду…»
К счастью, все в наилучшем виде: Лембит, председатель первого отряда, уже стоит перед ней… и испуг проходит.
Но слова Лембита пролетают мимо ушей. Лайли смотрит на него, видит, как открывается его рот, а слов не слышит, как будто между ней и Лембитом встала какая-то прозрачная и звуконепроницаемая стена.
И тут она замечает салютующую руку Лембита. Она снова пугается, хочет поднять и свою руку, но видит, что уже сделала это.
Рот Лембита вдруг перестает двигаться.
Почему он больше не говорит?
А! Теперь моя очередь!
— Вольно! — разносится по залу четкая и в меру резкая команда.
Лембит поворачивается к Лайли спиной, опускает руку и уходит. Идет и исчезает в красногалстучной и белорубашечной ребячьей стене.
Лайли провожает его взглядом.
«Лембит, постой!» — хочется ей крикнуть, но она все же не делает этого. Ничего подобного ни на одном сборе дружины она не делала. Ни в прошлом году, ни летом в лагере, ни в этом году. Она не смеет этого делать! Это против правила! Предостережение засело в подсознании. Ее удерживает картина, которая на мгновение всплывает перед глазами…
Они стоят у открытого окна в пионерской комнате. Весеннее солнце струится в комнату, согревает щеки и оттеняет на полу ее и его силуэты.
В шаге от них, за письменным столом, сидит старшая пионервожатая и чертит какой-то сине-красно-черный график.
— Лембит, ты вчера возражал, говорил, что твой отряд не справится с макетом правил уличного движения, что у ребят и без того много дела, — говорит она, Лайли.
Лембит поспешно смотрит на старшую пионервожатую и не дает ей, Лайли, досказать, а услужливо восклицает:
— Ничего, сделают! Я нажму на них!
Только после этого она, Лайли, получает возможность досказать свою мысль:
— У ребят вашего отряда действительно много поручений. Я проверила. Так что мы снимем с вас ответственность за макет!
Лембит опять смотрит на старшую пионервожатую, облизывает губы. В ярком свете солнечных лучей над верхней губой поблескивают золотисто-белесые волосинки.
— Я вчера сразу сказал… — бормочет он себе под нос и уходит. И вовсе не таким бравым шагом, как сейчас на сборе дружины, пять секунд назад…
Лайли понимает: нельзя и представить себе, чтобы председатель совета дружины вернул председателя совета отряда, который только что отрапортовал, и сказал ему, мол, Райво, что же теперь будет… Это же немыслимо, если и Лембит был бы ее лучшим другом. Ведь идет торжественный сбор дружины… и… и гость!
Тут Лайли видит, что перед ней стоит уже Сийна. У нее пухлые, бантиком губки и густые курчавые волосы.
Их, наверное, очень трудно мыть… Потом расчесывать…
О какой глупости я думаю!
— …на месте двадцать девять пионеров. Председатель совета отряда — Сийна.
Лайли знает, что теперь ей нужно сказать: «Вольно!» Нужно сказать звонко, четко и достаточно повелительно. Этого ждут все пионеры, все председатели отрядов, все учителя, да, наверное, и гость.
Но Лайли не в силах произнести это. Ей не хочется, чтобы Сийна уходила. Она не в состоянии оставаться одна, одна среди более чем трехсот мальчишек, девчонок, учителей.
Она хочет, чтобы Сийна подошла еще ближе. Подошла и обняла бы ее за плечи, и она прошептала бы Сийне на ухо:
«Райво отправляют в колонию…»
Но нет! Нет, нет! Сийна никогда не обнимала ее за плечи. И она никогда не шептала Сийне доверительно на ухо. Они обменивались только деловыми фразами, такими как: «Сделай! Ладно! Сходи! Некогда! Дневник в порядке? Успеется! Где план работы? Вчера положила в тетрадь…» Какая она, Сийна? У нее бантиком губы, у нее густые курчавые волосы, она отвечает: «Не буду делать… Да, сделаю… Уже сделала…» А вот какая она, этого я не знаю. Поэтому и не могу ей ничего прошептать на ухо… Тем более о Райво! Никогда!
Лайли вдруг замечает, что на нее уставились округлившиеся глаза старшей пионервожатой. Ужасно округлившиеся и ужасно испуганные.
Ах! Верно! Торжественный сбор дружины, гость…
— Вольно!
Громко и четко разносится голос Лайли по залу. И достаточно резко, как и полагается команде.
Копна Сийниных волос уплывает. Исчезает в сине-красно-белой массе ребят.
В глазах старшей пионервожатой вновь засияла уверенная и радостная улыбка.
Но отчего улыбка? Да еще радостная? Сияюще радостная?
Райво отправляют в колонию. Разве она не знает об этом? Конечно, знает! Сама нам сказала. Вошла сегодня в пионерскую комнату и объявила. Именно объявила. Она объявила еще и о другом. Что третий отряд не выполнил план сдачи макулатуры, что дежурные по пионерской комнате не поддерживают порядок…
Лайли тогда непонимающе посмотрела на пионервожатую.
«Райво отправляют в колонию».
Как можно так сообщать об этом! Сама бы Лайли проорала, прокричала бы эти слова, они бы рекой хлынули из нее. Но нет, она вообще бы не смогла высказать эти слова. Она затаила бы их в себе. И так хранила бы в тайнике весь день. Но слова рвутся наружу. Хотят, чтобы их прошептали кому-нибудь близкому. Эти и еще многие другие тревожные слова.
Что за глупость! Какое шептание! Все ведь знают, что Райво… Кто жалеет, кто злорадствует, мол, чего добивался, то и получил. Никому нет до него дела. Зачем же тогда шептать! Будто дело касается невесть какой тайны! Тайны! А если и вправду тайны?
Хотя председатель совета дружины Лайли говорит себе, что она дура и тронулась умом, все же обыкновенная девочка Лайли чувствует, что должна прошептать… Ну, может, не прошептать, а сказать, обязательно сказать! Может, обронить какое-нибудь грустное и недоуменное словечко, и ее поймут, и что-нибудь ответят… Что? Не знаю, не знаю! Может, полсловом не обмолвятся! Да и не нужно говорить! Ей самой нужно сказать… Ей нужно высказать, что на сердце боль… Кому поведать? Кому?
— Смирно! — доносится звонкий голос Рээт.
Она приближается энергичным шагом. Бац-бац-бац! Делает безупречный полуоборот. Поднимает руку для салюта. Для выверенного, точного салюта. Слова ее льются, она не запинается, не нервничает. Она рапортует смело, громким голосом, с достаточным нажимом и немного отрывисто, как рубит.
Рээт словно бомбит ее, Лайли, своим примерным рапортом. И кажется, ощущает большое удовлетворение от этого. На ее галстуке нет ни единой складочки, блузка, видимо, прямо из-под утюга. Ее лоб, нос и подбородок находятся между собой именно в той классической пропорции, о которой говорил учитель рисования. Глаза ясные и откровенные. Это она, Рээт, сказала: «Так ему и надо, чего хотел, того добился!»
