Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник) - Патрик Квентин

– Мужчина или женщина? – поспешил я вставить вопрос.

– Я не разобрал. Честно говоря, меня трясло, как последнего идиота. Но зато я хорошо расслышал, что было сказано. Очень тихо и зловеще: «Будет еще одна вещь на мраморном столе, Мартин Геддес. Фогарти стал лишь первой. На очереди вы, Лариби и Дулут».

На корте для сквоша воцарилась звенящая тишина, когда он замолчал.

– Конечно, – продолжил он после паузы, – это мог быть всего лишь Фенвик в своей обычной роли, но только получилось уж очень жутко. И звучало слишком серьезно. Так, словно этот человек хорошо знал, о чем говорил. Я мог бы вызвать Уоррена по внутреннему телефону, но…

– Прекрасно понимаю ваши чувства, – заверил его я, чувствуя, как холод пробежал по спине.

– Я подумал, что мне нужно обо всем вам рассказать, Дулут, – тихо добавил англичанин. – Потому что фигурировало ваше имя и была произнесена та ваша нелепая фраза: «Вещь на мраморном столе». Что все это значит?

Он пристально смотрел на меня. Я мог лишь выдерживать его взгляд. Дар речи покинул меня.

– И еще упоминание о Фогарти, – упорствовал он. – Было сказано, что Фогарти стал первым. И его больше здесь нет. С ним ничего не могло случиться?

Мне оставалось только радоваться, что Геддес ничего не знал о моей находке в кабинете физиотерапии, а у меня не было необходимости рассказывать ему обо всем.

– Должно быть, заболел, – ответил я осторожно.

– Заболел? Возможно, что так. – Геддес принялся яростно крутить в руке ракетку. – Но это объяснение меня не удовлетворяет, Дулут. Морено разговаривал со мной вчера в хирургическом кабинете, где я принимаю новое лекарство, с которым они экспериментируют. И он сказал о Фогарти нечто весьма странное. У меня сложилось впечатление, что он пытается выведать, не видел ли кто-то из нас Фогарти. Возможно, Фогарти перепугался, как и мы все, после чего сбежал без предупреждения? Насколько я его знал, ему ничего не стоило бросить все, включая и собственную жену. Как бы то ни было, но здесь что-то происходит, и по непонятным причинам мы с вами оказались в это замешаны. Я не из трусливых. Готов противостоять любой опасности, когда знаю, в чем она состоит. Но все настолько бессмысленно, до такой степени запутанно. Тебе даже не дают шанса бороться. Вот почему у меня возникло желание убраться отсюда.

Мне ли было его не понять? Получив теперь уже второе, пусть и косвенное предупреждение, я сам ощутил, что тоже хотел бы уехать, пусть возвращение к спокойной жизни представлялось чреватым возобновлением пьянства. Но у меня имелась веская причина задержаться. Я не собирался бросать здесь Айрис совершенно беззащитной. Вероятно, было большой самонадеянностью с моей стороны думать, что я смогу ей хоть чем-то помочь. Но здесь не оставалось никого другого, кому я мог бы доверять. А ведь Айрис тоже слышала голос. Ей грозила опасность.

Геддес заговорил снова до странности приглушенным тоном:

– Сначала это предупреждение от духов через Фенвика. Потом записка в книге Лариби. Именно Лариби стал их целью, это несомненно. Я только не понимаю, при чем здесь мы.

Внезапно меня осенила простая и на первый взгляд нелепая мысль.

– Быть может, все дело в завещании? Ведь мы с вами заверили его. И тогда мне ужасно жаль, что я вовлек вас в неприятности.

Геддес взял время на размышление.

– Это не может быть связано с завещанием. Я впервые услышал голос за два дня до того, как узнал о завещании. Нет, здесь что-то другое. Нечто прямо и лично направленное против нас с вами.

Мы оба замолчали. Тишина на корте для сквоша ощущалась как-то по-особенному, стоило разговору прерваться. Легкий отзвук эха голосов быстро пропадал. Рождалось безумное ощущение, что здесь разговаривал кто-то еще, умолкая, стоило умолкнуть нам, и вслушиваясь.

– Раз уж мы оба оказались вовлечены, – сказал Геддес, – то, как я считаю, нам следует сделать все возможное и разобраться, что здесь творится. Отведу на эту попытку ровно два дня, и если ничего не узнаю, сразу же уеду.

Он снова примолк, и мы обменялись взглядами.

– Я в шутку сравнил нас с двумя сиротками в бурю, – напомнил я с улыбкой. – Похоже, я сам не догадывался, насколько оказался прав. Что касается партнерства с вами, то считайте, что предложение принято.

Едва закончив фразу, я вспомнил о наложенном на меня руководством лечебницы обязательстве хранить в секрете некоторые факты. Передо мной возникла моральная проблема, которая показалась слишком сложной, чтобы сразу с ней разобраться. По крайней мере на данный момент представлялось умнее держать Геддеса в относительном неведении обо всем, что мне известно, нежели рисковать лишиться расположения начальства и вместе с ним важного источника информации. И кроме того, после обескураживающе неудачных опытов с психоанализом накануне, я едва ли чувствовал себя вправе снова подвергать риску душевное здоровье пациентов.

Продолжение игры в сквош казалось невозможным. Похоже, мы поняли это одновременно, потому что Геддес направился к двери и вышел во двор.

Я последовал за ним чуть позже. Облака еще более сгустились и почернели, а потому вечер, казалось, наступил раньше обычного времени.

Геддес уже скрылся в главном здании лечебницы, когда оттуда показались две другие фигуры. Я сразу узнал в них Дэниела Лариби и Кларка. Меня удивил вид Лариби, переодетого для игры в сквош.

Кларк вежливо улыбнулся, приветствуя меня, и пробормотал, что мисс Браш предложила финансисту заняться физическими упражнениями. После чего вошел внутрь, чтобы подготовить корт. Лариби не спешил присоединиться к нему. Он стоял в напряженной позе рядом со мной, дожидаясь, пока мнимый санитар исчезнет за дверью.

– Я кое-что забыл вам сказать прошлой ночью, – прошептал он. – Пожалуйста, никому не рассказывайте, что видели у меня спички. О них никто не знает. Даже Изабелла. Я незаметно взял их, когда она давала мне авторучку. И она рассердится, если ей станет об этом известно.

Изрядно изумленный, я дал ему слово молчать. Его взгляд устремился на оставшуюся открытой дверь корта, располагавшуюся футах в пятнадцати от нас.

– Что-то не нравится мне этот наш новый санитар, – сказал он нервно. – Все время крутится вокруг меня. Боюсь, он что-то выведал о завещании.

Прежде чем я успел ответить, Лариби сунул руку в карман и достал бумагу.

– Я постоянно ношу его при себе, – прокряхтел он. – Но сейчас это становится опасным. Мне бы хотелось, чтобы вы позаботились о нем, Дулут, – он вложил листок мне в руки. – Меня могут убить. Пойдут на все, лишь бы отобрать у меня завещание…

– Все готово, мистер Лариби, – донесся с корта звонкий голос Кларка.

– Сохраните его в целости, Дулут, – выдохнул старик умоляюще. – Только вам я могу его отдать. Потому что только вам верю.

XVII

На обратном пути от корта мне пришлось миновать центральный вход в лечебницу. Я был все еще полностью поглощен мыслями о неожиданном решении Лариби отдать мне на хранение свое завещание. При этом мною все более и более овладевало убеждение, что этот необычный документ имел крайне важное значение в той сложной, таинственной и потенциально опасной истории, в которую оказались вовлечены мы все.

Умом и совестью я понимал, что завещание следовало бы показать Ленцу. А мой инстинкт самосохранения настойчиво подсказывал мне необходимость избавиться от треклятого листка бумаги как можно скорее. Но даже в своем помраченном состоянии Лариби безгранично доверял мне и настоятельно просил сохранить секрет. Для него все остальные, включая и Ленца, были врагами. Я же не чувствовал себя готовым пойти на предательство.

Атмосфера закрытой лечебницы с ее строгими порядками оказывает поразительное влияние на моральные принципы. После нескольких недель пребывания в этих стенах начинаешь незаметно возвращаться к кодексу поведения, которого придерживался еще в начальной школе. Сотрудники заведения в твоем сознании приобретают черты придирчивых или равнодушных к тебе учителей, а пациентов ты приравниваешь к одноклассникам, объединенным общностью интересов. Отношения приобретают мальчишескую пылкость, а измена тому, кто тебе доверился, видится таким же смертным грехом, как ябедничание нормальному школьнику.

А потому в случае с завещанием Лариби мне не оставалось ничего, кроме как смириться со свалившимся на меня бременем и покорно нести его.

Не успел я прийти к этому решению в духе Горацио Элджера[4], как увидел в коридоре доктора Ленца собственной персоной. Он был одет для выхода на улицу, а в руке держал объемистый черный портфель.

Хотя значительная часть информации была доверена мне под честное слово, я знал много такого, чем мне ничто не мешало поделиться. И я с большой охотой ухватился за возможность поведать кое-что директору без посторонних ушей поблизости.

Его внушительная фигура с огромным чувством собственного достоинства несла себя к двери. Я поспешил вслед и почти заставил его себя заметить.