Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

– Девчонки, – провыла Женька, – давайте отметим. Люб, доставай.

Шампанское было теплым, пенистым, а жительницы двести седьмой комнаты – зареванными и счастливыми.

– Беременным больше не наливать, – скомандовала Соня.

– Ну, последний раз, – протянула Люся граненый стакан.

В лоно семьи Петрова вернулась под вечер – спокойная и довольная.

– Ты что? Пила? – призвал к ответу строгий муж.

– Немного.

– Был повод?

– Отметили с девочками…

– То есть?

– Буду рожать, – буднично сообщила Люся.

В течение месяца Павлик не проронил ни одного слова.

Как только Жебет отбыл из Одессы по месту службы – в городок Люсиного недетского детства, отступила и изматывающая блокада. Петрова осваивала новое состояние и даже научилась благополучно справляться с утренней тошнотой.

После отъезда Павлика Люся с облегчением сдала ключи от комнаты в семейном отсеке и перебралась в гостеприимную двести седьмую.

Облеченная властью заботиться о беременной Петровой, Соня взяла под контроль три направления Люсиной жизни: питание, отдых и физкультуру. Все действия Левиной имели научно обоснованный характер, что подкреплялось в первом случае подсчетом калорий, во втором – оптимальным количеством часов сна, в третьем – километражем одесских бульваров, помноженным на кубометры морского воздуха.

Вооружившись книгой о вкусной и здоровой пище, преданная слову Левина по утрам варила геркулес. Петрова подозревала, что не Сонино это дело, но что настолько не Сонино, даже не предполагала. О размерах наступившего бедствия Люся догадывалась по доносившимся из общей кухни воплям и угрозам. Но Левина была невозмутима, так как ею двигала благородная идея – накормить мать и дитя в утробе.

Сначала молоко с шипением заливало вычищенную накануне плиту. В молочных лужах оседала овсяная пыль, после чего те загустевали и томно коричневели. Завороженная превращением, Соня замирала и приходила в себя, только почуяв запах свежепригоревшей каши. Она бросалась, как солдат на амбразуру, на алюминиевый ковшик, хватала раскаленную ручку рукой и бухала посудину на любую свободную поверхность. Завтрак Петровой был готов.

Люся крепилась и мужественно глотала кашу с дымным ароматом, волевым усилием обуздав рвотный рефлекс. Левина ликовала.

– Вку-у-у-сно? – спрашивала она с любопытством.

– О-о-о-чень, – не смущаясь, врала Петрова.

– Обед в столовой. Ладненько, обжора? – ласково запрашивала отпуск кухарка.

– Разумеется.

Если с утренними кулинарными потугами заботливой соседки Люся еще как-то смирилась, то со сном дело обстояло гораздо хуже. Соня постановила спать дважды, а в летнее время – тем более.

– Полноценный сон – здоровый ребенок, – декларировала Левина. – Хочешь – не хочешь, а двенадцать часов сна – твоя святая обязанность.

Если бы Петрова хоть на минуту в тот момент могла представить ритм своей будущей жизни, она бы ни минуты не пререкалась, а с удовольствием подчинилась нелепому, как ей тогда казалось, Сониному требованию.

Дневной сон – куда ни шло: Люся просто валялась на кровати и поедала в неограниченном количестве яблоки, благо был август. А вот вечером… Время отбоя было определено Левиной как единственно верное – двадцать два ноль-ноль. И ее не смущало, что даже из-за закрытых окон до Петровой доносились смех и голоса студентов, потихоньку возвращавшихся к излету сезона в родной вуз. За то, что происходило на улице, Соня отвечать не могла. Но внутреннее пространство общежития, пограничное двести седьмой комнате, находилось под ее неусыпным наблюдением.

– Ба-а-а-и-ньки, – сюсюкала она с беременной подругой. – Спать. Спать. Спать.

– Сонь, я не хочу спать.

– Надо. Надо. Надо.

– Тогда ты тоже ложись.

– Ты же знаешь, я так рано не ложусь.

– Я ведь тоже, – пробовала отстоять свое право на выбор Петрова.

– Теперь это не имеет никакого значения. Теперь твое время – двадцать два ноль-ноль, – категорично заявляла Левина и, захватив сигареты, выметалась прочь.

Люся долго ворочалась, прислушивалась. Она знала, что шаги за дверью – Сонькины. Туда-сюда, туда-сюда. Левина, как часовой у кремлевской стены, несла свою нелегкую службу. И стоило только раздаться незапланированному гомону, как Соня бросалась к источнику звуков и расправлялась с ним на месте, издавая такое количество встречного шума, что задремавшая было Петрова вздрагивала. Левина просто распахивала дверь соседней комнаты (комнат) и, подбоченившись, вставала в дверях. Ошеломленные жильцы не сразу догадывались уточнить, какова цель визита, и это было Соне на руку.

– Чего шумим? – ехидно спрашивала она не на шутку разошедшихся девиц.

– Сонь, – отвечала наиболее смелая. – У нас праздник.

– У нас – тоже.

– Присоединяйся.

– С удовольствием, – отзывалась Левина и обещала привести коменданта тетю Шуру для ознакомления вверенного ей состава с уставом общежития, где, обещала Соня, «черным по белому прописано: отход ко сну – в двадцать два ноль-ноль. В противном случае – вплоть до выселения».

Студентки младших курсов еще не утратили уважения к комендантше, а пропахшую табаком Левину почитали, как мать родную, а потому затихали довольно быстро, сначала перейдя на шепот, а потом – на красноречивое молчание. В тишине Соня каждую одаривала сигаретой и, утвердительно мотнув головой, сообщала:

– Петрова беременна. Что делать?

И, пожав плечами, удалялась.

Люся о содержании разговоров Левиной с соседями по этажу по объективным причинам не догадывалась, благо особо любопытной не была. Но когда Сонька не пустила в двести седьмую после отбоя законных жиличек, терпению Петровой пришел конец.

– Что ты о себе возомнила? – зашипела Люся, распахнув дверь и обнаружив в коридоре препиравшихся девчонок.

– Петрова, ты не спишь! – радостно заорали нарушительницы спокойствия и бросились в дверной проем, опасаясь, что первой его займет Левина.

– Уснешь тут с вами, – улыбаясь, посетовала Люся. – Одна басит, как пономарь, другие…

– Люська, дурочка дорогая! – ласково мурлыкала Женька. – Как хорошо, что ты вернулась. Сейчас отметим. Почирикаем, как в старые добрые времена.

– Да я-то уже здесь месяц, если не два. А вы где бродите? Загорелые какие, аж завидно!

– Как обычно, – подмигнула хмельная Любаша и зашуршала невиданной красоты заграничным пакетом.

– Понятно, – догадливо протянула Петрова. – Своих проводили?

– Капитан, капитан… – запели красавицы и, покачиваясь в такт, начали с похабным выражением лица расстегивать свои умопомрачительные кофточки.

– Ведь улыбка – это флаг корабля, – азартно подпела Люся.

– Капитан, капитан… – красноречиво взяли паузу две соблазнительницы, – под-тя-ни-тесь…

– Ну вас, бесстыдницы! – хохотала Петрова и в такт покачивалась на панцирной сетке.

– Пет-ро-ва, мы тебя обожаем! Давай выпьем уже.

– Наливайте, – засуетилась Люся и стала выставлять на стол разномастные емкости: граненый стакан, бокал с отколотой ручкой и две алюминиевые кружки. – Мне чуть-чуть.

– А где наша мама Соня? – полюбопытствовала Женька, обнаружив бесхозный бокал.

– Дымит, наша мама. Дымит, как паровоз.

Петрова обвела глазами хмельные лица подруг и догадалась:

– Девчонки, Сонька ж обиделась!

– На нас?

– Да при чем тут вы? На меня!

– А на тебя чего ж обижаться? Ты ж беременная.

Люся, как ошпаренная, вырвалась из комнаты и обнаружила абсолютно пустой коридор (что было и понятно – ночь). Запахивая на ходу халат, Петрова подалась в сторону душевой, из которой в этот неурочный час раздавался шум воды. Дернув дверь на себя, Люся пришла к выводу, что заперто изнутри. Постучала. Не дождавшись ответа, постучала еще раз. С третьей попытки Петрова начала колотить в дверь ногами.

– Соня… Левина… открой. Сонь, ну открой. Сонька, не дури! Открой, в конце концов!

Левина не отвечала, вода по-прежнему шумела, а Люся то скреблась в дверь, то пинала ногами – и уговаривала, уговаривала, как заведенная.

– Петрова, – крикнули Женя с Любой, – тебе помочь?

– Девчонки, не открывает, не отзывается! – паниковала Люся.

Возмутительницы спокойствия в двести седьмой комнате зачем-то на цыпочках, перебежками достигли душевой и с необыкновенным усердием стали помогать беременной подруге.

– Она что? Над нами издевается? – подняла брови Люба.

– Девочки, что-то случилось! – металась Люся.

– Чего с ней случилось? – запротестовала Женька. – Что могло случиться с нашим комиссаром? Душевая – это не фронт. Это даже не комитет комсомола.

– Все, – выдохнула Люба. – Надоело. Давай дверь ломать.

Цель была поставлена. Девочки выдвинулись на исходную позицию, вздохнули воздуха, дабы удар был потяжелее и… И шум воды утих. А из-за двери послышалось немелодичное пение в басовых интонациях.