Валтасар - Михаил Ишков

Трудная работа для мысли. Стоило по этому поводу посоветоваться с мудрым Иезекиилем. И, конечно, со старейшинами. Они должны знать о новой угрозе народу.

Вечером того же дня Даниил встретился со старейшинами и пересказал им разговор с Седекией.

Все долго молчали. Наконец самый древний из стариков, ученик Иеремии Иезекииль, сказал.

— Нельзя идти на уступки волку.

— Набониду?

— Нет, Седекии.

— Как это? — не понял царский советник.

— Послушай, Даниил. Набонид, может, действительно полагает, что все образовалось из Луны. Пусть он даже ненавидит нас за то, что мы храним завет и мечтаем вернуться на земли, дарованные нам создателем, однако он никогда не смирится с падением Вавилона, а этот обезумевший Седекия всех доведет до беды. Помнишь ли ты историю Авессалома, который в буйстве своем готов был пожертвовать всем, что успел создать отец его Давид.

Один из старцев опустил голову и тихо запел траурную песню Давида.

— Сын мой, Авессалом… О кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!

Все притихли. Тишина стояла долго, до самой звездной ночи, накрывшей вершину холма, на котором собрались старики.

— Разве имя Бога, — нарушил молчание Иезекииль, — можно внушить силой? Амель-Мардук спрашивал нас, но понял криво. Он глуп и нетерпелив, а Седекия хитер и исполнен злобой. Этот союз дорого обойдется Вавилону. Стоит ли нам в который раз гневить Господа и спокойно взирать на гибель земли, назначенной нам для проживания. Стоит ли рваться из назначенного плена? Кровь невинных не нужна Саваофу — он ждет понимания, а не строптивости. Он дал закон, ему и следуй. А Седекия и наши буйные до сих пор не избавились от греха себялюбия. Им важно, чтобы их послушали, им повиновались. А зачем? Чтобы сытно есть и вкусно пить? — он помолчал, потом, вздев палец к темному небу, закончил. — Его рука выведет нас из плена, а до той поры исполняй завет Иеремии и береги эту землю. Поговори с Набонидом, Даниил. А нечестивцу Седекии — анафема.

И все старики в один голос подхватили.

— А-на-фе-ма!..

Глава 8

Через несколько дней Набонид получил от своих соглядатаев отчет о поездке Даниила к сородичам. В отчете сообщалась причина, которая сорвала Даниила с места, а также решение, вынесенное старейшинами-иври по поводу претензий отщепенца Седекия на вещий дар. Набонид несколько дней размышлял, как поступить с новоявленным пророком, затем навестил свою мать Адда-гуппи, посоветовался с ней. Женщина древняя, имевшая огромное влияние на верхушку храмовой знати, выслушав сына, с некоторых пор почувствовавшего охлаждение со стороны нового правителя, ответила коротко.

— Дерзай, Набу! Твой час пробил. Дальше тянуть нельзя.

Той же ночью Набонид, вернувшись домой в начале срединной ночной стражи, поднялся на крышу своего особняка, расположенного в квартале Бит-шар-Бабили.

Свет полной луны, стекавший с чистого, пропитанного прозрачным мраком небосвода, тончайшим, искристым покрывалом ложился на крыши и стены соседних построек, на колоннаду Северного дворца, где летом спасался от зноя и мух Навуходоносор, на дальние окрестности, исчерченные рядами финиковых пальм, обозначавшими границы наделов. Ярко серебрились пальмовые метелки, поблескивали изразцы, которыми были украшены дома богатых и родовитых горожан, кому было по карману обосноваться в Бит-шар-Бабили. В южной стороне высились громоздкие башни и крепостные укрепления Центрального дворца, возле которого проходил Священный путь и далее проспект. Единым, грозным массивом высилась цитадель, чуть в стороне посверкивали в ночи ярусы Вавилонской башни. На ее вершине, в святилище Мардука, золотился священный костер. Правее блесткой, до жути отчетливой рябью переливался Евфрат.

Диск луны был огромен и ослепителен, свет — чарующ и весом. Что в мире могло укрыться от всевидящего ока Сина, с любовью взиравшего на сотворенные им земные просторы. Семь дней ему хватило, чтобы разделить свет и тьму, соорудить небесный купол, усыпать его звездами, отмерить место суше и водам, осветить их днем солнцем, а ночью луной, засеять землю, наполнить ее зеленью и зверьем, взлелеять человека.

Сколько дел и забот!

Набонид, пронзительно ощутивший тяжесть божьих трудов и дней, затаил дыхание. Наконец перевел дух, глянул на сияющее в небесах око и, кряхтя, опустился на колени. Мелькнула было мыслишка, что к пятидесяти и его одолело брюхо — и, омытая лунным светом, угасла.

— К тебе, Единосущному, освещающему тьму жизни, к тебе, Господин, которому ведомо все, что свершается во мраке, обращаюсь. Без тебя, Владыка, кто существует? Взгляни на князя, которого ты любишь, кто угождает тебе. Ты создал меня, дал мне надежду. Милостью твоей, о, Владыка, пекущийся о всех, побуди меня любить твою вышнюю волю. Вложи страх перед тобой в мое сердце. Даруй мне то, что ты полагаешь добром. Воистину ты творишь мне благо! О, Создатель, научи и просвети! Научи и просвети! Дай знак, в ту ли сторону направил я свои стопы, не заплутал ли при свете дня? С теми ли попутчиками вышел в дорогу? О, Создатель, просвети и научи!..

Некоторое время Набонид молча взирал на диск Луны, все такой же огромный, яркий, словно вырезанный из жести. Тот все дальше и дальше уплывал к западу. Затем Набонид продолжил.

— Я знаю, твоя обитель — тишина! Молча, ты надзираешь за землей, творением своим. Ты выходишь по ночам, окидываешь взором верхние земли и освещаешь путь посвященным. Помоги своему потомку. Предки мои служили тебе. Отец мой служил тебе. Я служу тебе. Я веду себя тихо, как ты учил. Я молчу, когда кто-то нелепо перевирает твое имя. Я жду!.. Открой мне тайну грядущего. Пусть будет так: если меня ждет удача, то это будет твоя удача. Если меня ждет победа, это будет твоя победа. Если меня ждет смерть, то это будет моя смерть, ведь ты, о, Владыка, не позволишь мне упасть. Поддержишь, дашь силы, укажешь путь…

Он утер слезы, встал с колен, выпрямился. Лицо его исказилось, он решительно выговорил.

— С Сином да победим!

Набонид еще долго стоял на крыше, смотрел на великий город, на стены дворца, на крыши соседних богатых особняков — ждал тайного божьего знака. Падения звезды, неземного света, мерцания либо протяжного одобрительного гула или вскрика. Время шло, звезды сыпались с небосвода, но все время в сторону, противную загаданной. Местами в окрестностях города вспыхивали огни. Простолюдье называло их грозящими перстами Нергала, то и дело высовывавшимися из-под земли. По всей Вавилонии то там то здесь вспыхивали подобные факелы, пламя порой принимало очертания знакомых арамейских букв, находились знатоки, которые угадывали во всполохах пламени целые фразы. Таких догадливых, по приказу Закира, сразу волокли в дома стражи, где с пристрастием допытывались, кто подучил толковать огненные всполохи, с какой целью умник смущает покой добропорядочных граждан? Провидцы-любители получали свою долю плетей и отпускались на волю. Сам вид кровоточащих, исполосованных бичами плеч нагляднее всего свидетельствовал о лживости толкований.

Син, по-прежнему яркий, великолепный, безмолвно наблюдал за землей, и Набонид наконец уверился, что в этом одобрительном таинственном молчании и следовало видеть знак, посылаемый Создателем.

Между тем двор Амеля-Мардука продолжал полниться новыми и все более мрачными слухами. Придворные ждали перемен, все опасались день ото дня набиравшего силу Седекии. Каждый старался услужить новоявленного мудрецу. Тот охотно принимал гостей, их поток нарастал день ото дня. Каждого Седекия выспрашивал, обещал милость и заступничество. К Набониду же теперь шли все реже и реже, все больше с какими-то пустяками, однако «царский голова», казалось, не замечал сгущавшихся над его головой туч.

Как-то летним днем, поутру, Набонида, отсиживавшегося в канцелярии, навестил ближайший советник Амеля-Мардука иври Балату-шариуцур. Советник завел разговор о древностях, хранившихся в царском музее. Он просил разрешения Набонида осмотреть предметы, вывезенные Набузарданом из Урсалимму после разрушения Храма.

— Если уважаемый Набонид располагает временем, не составит ли он мне компанию? — в конце разговора спросил Даниил.

— Охотно, — согласился Набонид.

Они спустились в административный двор, миновали парадный зал и, пройдя висячими садами, поднялись в пристроенное к правому торцу Центрального дворца здание, где располагалось хранилище царских диковинок.

Здесь было пусто, гулко. Музей был выстроен по замыслу, составленному уману Бел-Ибни, и представлял собой трехэтажное сооружение, покоящееся на каменных столбах и разделенное на огромные залы. Освещались они с помощью широких квадратных окон, прорезанных в потолочных перекрытиях каждого этажа. Сумрачнее всего было на первом, где размещалось хранилище глиняных табличек, пергаментов и резанных каменных досок, свозимых в Вавилон со всех сторон верхней земли, а также наиболее громоздкие из экспонатов. Ярче на втором этаже и уже совсем светло на третьем. Столбы света, прорезавшие залы, придавали ограниченному выложенными глазурованными кирпичами стенами, пространству, таинственный, даже жутковатый вид. Солнечный свет бродил по залам, ложился на удивительной формы сосуды, каменные вазы, древние изваяния, вывезенные из стран, чьи народы, славные в былые дни, теперь исчезли с лика земли. Возле одной из подобных скульптур стояли Нур-Син, Хашдайя и Луринду, постоянно сопровождавший племянницу при встречах с женихом.