Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925 - Марк Д. Стейнберг

результате складывался противоречивый и подчас отражающий обеспокоенность дискурс. Одни упорно отстаивали автономию и моральную ценность отдельной личности, утверждали приоритет внутреннего над общественным и социальным. Другие возражали против научно-рационального подхода к человеку и предлагали искать подлинную правду о нем в его субъективности, в глубинах его внутреннего мира. Третьи открыто сомневались в возможности найти такую правду. Но, несмотря на разнобой мнений, наблюдалась всеобщая озабоченность проблематикой личности, и это самое важное. Все большее число писателей, журналистов, самых разных специалистов вслед за врачами интересовались деформированными личностями, иррациональными порывами, девиантным поведением, губительными страстями. В этих поисках, которые стимулировала глубокая социально-политическая неудовлетворенность, возросшая на волне революции 1905 года, либеральный тезис о достоинстве и правах человека приобретал отнюдь не прямолинейную трактовку. Огромное значение личности не подвергалось сомнению, но ее природа вызывала и сомнения, и споры.

Вряд ли даже наиболее грамотные рабочие разбирались в тонкостях дискуссий, которые велись в образованных кругах общества, однако в профсоюзной прессе, на съездах и в кружках та же проблематика обсуждалась более доступным языком и доходила до рабочих в адаптированном виде. Благодаря газетам, журналам, кинематографу, массовой литературе можно было познакомиться с историями, в которых затрагивались различные аспекты и модели современной личности. Этическая нагруженность этого нарратива была вполне очевидной. В частности, очерки, статьи и фельетоны в массовых журналах и ежедневных газетах часто касались таких социальных проблем, как хулиганство, проституция и самоубийства, при этом речь шла о человеческом достоинстве, правах личности, осознании собственного «я», уважении к личности. Там же регулярно встречалась критика условий, которые унижают, оскорбляют человека, причиняют ущерб личности[107]. Когда известный врач М. И. Покровская, занимавшаяся проблемами здравоохранения, в 1907 году критиковала российскую систему легальной проституции за «презрение к человеческому достоинству женщин» и требовала, чтобы мужчины и законодательство «признавали женщин за людей и уважали их», а не относились к ним как к «товару», она использовала фактически общеупотребительную, знакомую многим риторику – ту самую, которая обладала эффективностью именно благодаря тому, что составляла часть распространенного дискурса, посвященного человеческой личности и ее этической ценности [Покровская 1907: 226].

На тех читателей из простого народа, которые были более грамотными, большое влияние оказывала художественная литература. Известные всей России писатели Н. А. Некрасов, В. Г. Короленко, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, Л. Н. Андреев, А. П. Чехов, М. Горький предлагали различные трактовки личности как главной нравственной категории. Все эти авторы поместили индивида и его личность в центр своего внимания и сосредоточились, хоть и с разными целями, на развитии, страданиях, исканиях, занимавших их персонажей во внутренней и общественной жизни. Начиная с 1890-х годов отголоски ницшеанской идеализации гордого, ищущего, яркого и мятежного индивида можно встретить у самых разных писателей, в том числе у тех, которых читали в низших сословиях России, – прежде всего это Горький и Андреев[108]. Рассказы Горького, например, наполнены витальными, неуспокоенными, стремящимися к свободе персонажами: сверхчеловек из народа существует на периферии общества и ведет бродяжническую жизнь, бросает вызов общепринятой морали и авторитетам, презирает рабскую покорность массы[109]. В то же время многие известные поэты и прозаики, прежде всего так называемые декаденты К. Бальмонт, В. Брюсов, Ф. Сологуб, 3. Гиппиус, воспевали темную, эгоистическую сторону личности и служение себе. Сочетая эстетизм с аморализмом, они поклонялись и творческому началу в человеке, и его слишком человеческому эго или Id – при этом влияние Ницше и Фрейда было всем очевидно. В своих произведениях они исследовали темы человеческой чувственности, похоти, порочности, жестокости и другие иррациональные влечения и страсти, в сложных психологических и философских условиях воспринимая влияние европейских интеллектуальных и литературных тенденций, поддаваясь трагическому ощущению из-за упадка и разрушения существующих ценностей и устоев[110].

Весьма показательно, что рабочие писатели сами часто указывали на то, что русская интеллектуальная и литературная история принципиально сосредоточена на личности человека. Неизменно критикуя эгоцентризм декадентов, они полагали, что основное содержание всего корпуса русской литературы заключается в исследовании и оправдании человеческой личности. Николай Ляшко, один из наиболее известных рабочих авторов, утверждал, что вся классическая русская литература посвящена героической борьбе за «униженных и оскорбленных, за правду и достоинство личности»[111]. Иван Кубиков, наборщик, ставший литературным критиком и профсоюзным активистом и публиковавшийся в газете Петербургского профсоюза печатников в 1909 году, также считал, что важнейший урок, которому учит Гоголь в своих сочинениях, – «нужно не забывать свое человеческое достоинство» [Кубиков 1909: 9]. Кубиков полагал, что и Белинский по преимуществу учит «достоинству и общественной ценности человека», а также показывает, как общественное устройство России «мешает развитию личности»[112].

Рабочим, однако, не требовалось читать Гоголя или даже Горького, чтобы задуматься о достоинстве и ценности личности, как не требовалось читать Сологуба или Гиппиус, чтобы узнать о темных сторонах души. Популярные печатные издания постоянно рисовали перед своими читателями картины деградации и унижений, которым подвергается человек в России, а также примеры независимого поведения и нравственных побед. Как писала в 1903 году газета «Наборщик», «признание прав личности» – принцип, про который «мы читаем и делаем набор каждый день»[113]. Автор бестселлеров Анастасия Вербицкая, чей роман о внутреннем и сексуальном самопознании и самостоятельности «Ключи счастья» (1910–1913) был невероятно популярен в России перед Первой мировой войной, посвятила автобиографию, написанную в 1908 году, людям, которые, как и она, занимались «утверждением и ростом личности» [Вербицкая 1911: 6].Точно так же популярные повести о бандитах и авантюристах рисовали перед широкой аудиторией российских читателей яркие образы индивидуальностей, обладающих «уверенностью в себе и чувством превосходства», мятежных аутсайдеров, бросающих вызов властям и социальным нормам и ограничениям [Brooks 1985; Ferro, Fitzpatrick 1989: 71–81].

Даже если подвергнуть сомнению тезис о том, что коммерческие издатели и писатели всегда адекватно отражали популярные идеи, так как хотели, чтобы книги и газеты успешно продавались, – в конце концов, массовый читатель может пренебречь идейным посылом, если сочинение кажется ему достаточно увлекательным, так что заложенная в нем идеология не обязательно совпадает с действительными убеждениями читателя, – все-таки не вызывает сомнений то, что коммерческая литература знакомила простого читателя с упрощенной версией тех представлений (и опасений), связанных с личностью и индивидуальностью, которые занимали образованного читателя и писателя. Кроме того, эта тематика актуализировала и усиливала индивидуалистические настроения, которые и так присутствовали в культуре низших классов, несмотря на тезис о коллективистском менталитете русского народа. Подобные настроения ощущаются в образах героев-богатырей и изобретательных крестьян-трикстеров, которые во множестве встречаются в народном фольклоре, в историях о святых, пророках, юродивых, предсказателях, которые фигурируют в народных религиозных нарративах;